Мирон (1/1)

Со дня Обнуления, когда схлопнулись Зоны, прошло почти пять лет. Но Мирон помнил все, что тогда произошло так, будто это случилось вчера.Со всех уголков мира вдруг начали поступать сообщения, что Зоны исчезают. Пропадают одна за другой. Они все тогда ломанулись на холм и успели увидеть. Застали. Это было красивое зрелище. Незабываемое. Мирон потом не раз пересматривал ролики в сети, в тот момент ему было не до красоты происходящего, тогда он был в ужасе, как и все вокруг. Семнашка сворачивалась на глазах, сгущалась и уплотнялась, становилась из серебристо-черной мерцающей дымки сначала серебряным с зеркальной поверхностью шаром огромного диаметра, потом черным, переливающимся клубами тьмы шаром поменьше, потом черной точкой, чтобы исчезнуть совсем в ослепительной вспышке. Мирон готов был поклясться, что в черном шаре он видел тысячи красных глаз и зубастую ухмылку — довольную, счастливую даже, полную торжества, — но сколько не пересматривал потом ролики, такого не нашел нигде.Семнашка схлопнулась и исчезла, а мир остался, и люди выдохнули. Страх, что мир схлопнется вместе с Зонами, ушел.Мир остался, но Мирону не было в нем места. Будто специально, Семнашка, которой он отдал почти треть жизни, уходя забрала у него все, что только можно: любимое дело, лучшего друга и бывшего любовника, и даже Славу она у него отняла.А в том, что Слава ушел именно туда, Мирон был уверен. Слава как-то подозрительно много времени стал проводить с Ваней. Даже с учетом того, что Ваня в последние дни не отлипал от Фаллена, то, что в их компании Слава стал третьим, должно было его насторожить. Но не насторожило. Устал. Замотался. Проворонил! Маячило на горизонте открытие. Мирон чувствовал, что он где-то рядом с тайной, еще чуть-чуть и он докопается до сути, разберется… Но Зона исчезла и унесла все свои тайны с собой. Ему остались только обида и горечь разочарования. И вина. Он так и не поговорил со Славой, не сказал ему, что… Это и мучило сильнее всего.Охрана потом клялась, что мимо них в ту ночь, когда трое исчезли из лагеря, никто в Зону не уходил. Камеры тоже ничего не дали. Да и работали они всегда из рук вон плохо, сказывалась близость Зоны. Мирон тогда решил просто ждать. Вернулся же Ваня из Зоны в прошлый раз, значит, вернется снова. И этих долбоебов замаевских с собой приведет.С Замаем, кстати, Мирон разругался вдрызг. Оказалось, что Андрея вообще той ночью в лагере не было, в город мотался. Черт-те что творилось в лагере! В такие моменты Мирон остро жалел, что он не начальник, а просто глава аналитического отдела. И что вообще в Периметре не было начальника, имеющего полномочия единолично принять строгие меры контроля, рейдеры чтили и защищали свою вольницу. Всем здесь рулил Совет командиров групп. Этот Совет и не позволил ему на горячую голову выпроводить Замая за Периметр с концами. Заступился.Мирон тогда вообще со всеми поссорился — Слава бы, конечно, сказал “разосрался” и был бы стопроцентно прав, в яблочко было бы определение, — завалил себя работой, просто чтобы не думать. Только каждую ночь таскался на холм, смотрел на Зону зудящими с недосыпа глазами и ждал. Считал сутки. Потом недели. А потом считать стало нечего. На исходе третьей недели Зона схлопнулась.Пять лет прошло, а как вчера было. Мирон привычно взошел на холм. Привычно сел на лавку. Смотреть с холма теперь было совершенно не на что: поле и поле, лесок вдали, ни намека на чудо. В том месте, где раньше сияла, серебристо переливаясь, Завеса, сейчас волновалась под ветром густая, в пояс человеку трава. Мирон сотни раз обошел место, отмеченное на картах, как Зона, вдоль и поперек, всеми доступными приборами показания измерил, напрасно, конечно.Карты у него тогда изъяли почти сразу. Всю документацию его отдела забрали. Лаборатория подлежала консервации и вывозу. На официальном уровне проект “Zone-Ru-1703” закрывался. Все произошло до обидного буднично. Просто однажды утром приехала машина из Москвы, и вежливые люди в военной форме начали устанавливать свои правила. Им теперь никто и ничто не могло помешать здесь рулить, доступ в Периметр им был открыт. Рейдеры после Обнуления разъехались очень быстро. Мирону они напоминали котят, потерявших мамку. Так странно выглядели эти люди, переставшие вдруг слышать Зов и бродившие по лагерю с пустыми глазами. Аналитиков распустили чуть позже. Тех, кто согласился продолжать работу с теоретическими выкладками, забрали в Москву.Мирон отказался, изучать Зоны без Зон он не видел смысла. Или без Славы. В нем кипела обида. На самого себя в первую очередь. Между Зоной и Славой, любимым делом и небезразличным человеком, он выбрал Зону и в итоге потерял обоих. Семнашка предала его, не оценила верности. Умом Мирон понимал, что подобные мысли — верх глупости, но поделать с собой ничего не мог. Болело. Тяжело было на душе и на сердце.О Семнашке он думать не мог. Через месяц после Обнуления сжег к чертям все личные бумаги, все, что сумел сохранить. Запретил себе думать о Зоне, пытаться проникнуть в ее тайны. Разбираться с догадками, основанными на рассказе Ники и данных от Вани и Фаллена. Хотя Ники тогда с его рассказом об отражениях дал очень интересную идею.С этим получилось, а вот со Славой не вышло. О нем он думал постоянно, к нему теперь сводились все его мысли. Фантомные боли. Тоска по Ване за этой болью немного терялась или, наоборот, органично вплеталась, усиливая. Мирон не хотел в этом разбираться. Если уж он смог проморгать тот факт, что влюбился, не заметить, счесть просто влечением, то что уж теперь.Сейчас Мирон чувствовал холод на сердце, который раз за бессонные сутки. Когда люди в форме выгребли из лагеря все, что могло быть им полезно, и уехали, Периметр показался Мирону сиротой. Изнасилованной сиротой. Он так и не смог бросить место, где прошла треть жизни, уехать со всеми. Провожал каждого, кто возвращался к цивильной жизни, жал руку. Замай уехал последним, где-то через три месяца. Тоже ждал. Только потом сдался.До этого они так и жили эти три месяца в своих комнатах в пустых корпусах, разделенных пустой площадью, заключенные в камерах-одиночках собственной совести. Почти не разговаривали. Раз в неделю либо он, либо Замай ездили в город за продуктами. Мирон жадно ловил и слушал новости, шерстил интернет. Отслеживал все, что касалось Зон, которых больше нигде не было. Неожиданно для себя, начал писать, как в юности, в стол. Нужно было хоть с кем-то делиться мыслями, и он делился с бумагой. Иначе бы не вывез, захлебнулся или отравился ими.А потом, однажды… Мирон никогда не верил в чудеса. Он был человеком науки до мозга костей. Он всегда подходил к феномену Зон с сугубо с исследовательской точки зрения, но то, что тогда случилось, заставило его поверить. В чудо — так точно.В обед, когда он сидел в холодной кухне и безо всякого аппетита жевал тушенку с гречкой, наблюдая сквозь запыленное окно, как заметает снегом площадь, на ней вдруг появились люди. Странные. Не по погоде одетые в замызганный летний камуфляж, донельзя обросшие, дрожащие от холода и явно очень растерянные. Мирон вскочил и ломанулся им навстречу.Парни были из группы Рипа. Василий и Сергей. Мирон их вспомнил, это были те, что остались в Зоне в июне. Рип с Алексеем принеслись в лагерь ближе к ночи. Рип плакал. Они все тогда плакали, хотя не выпили ни капли спиртного. Просто не было. Парни все оглядывались по сторонам и, когда думали, что никто не видит, трогали вещи. Как будто все еще не могли поверить, что вернулись. Как будто проверяли, реальна ли реальность. Они рассказывали непостижимое: тонули в болоте, цеплялись за последний глоток воздуха, прощались с жизнями, а потом очнулись посреди поля на мерзлой земле и пожухлой траве.Эти двое были первыми в мире, кто вернулся, после того как схлопнулись Зоны. Мирон был уверен. Потом интернет и СМИ взорвались сообщениями, пропавшие появлялись во всех уголках земного шара, на месте всех Зон.Возвращение тех, кого все давно мысленно похоронили, вернуло Мирону потерянную было надежду, дикую, почти безумную. Он ждал. Вернулся Храмов. Вернулся Эдди. Вернулся даже Птаха, этот вообще был из самой первой волны, Мирон, считавший себя долгожителем Периметра, с ним знаком не был. Возвращались многие. Не все, кто сгинул в Зонах, но многие. Но только не Слава. Не Ваня.Мирон еще раз взглянул на поле. Снял футболку, повесил ее на спинку скамьи, лег грудью на стол и закрыл глаза. Впитывал спиной солнечные лучи, ощущал тепло нагретого дерева под собой. Они исчезли летом, и каждое лето надежда в нем крепла. Хуже всего здесь было зимой. Дороги заметало, и приходилось запасаться едой и топливом заранее. Мирон понимал, что ждать уже бессмысленно, волна возвращений схлынула на нет три года назад. От Зон не осталось ничего, кроме вынесенных когда-то оттуда трофеев и воспоминаний. Он не выдержал бы здесь так долго в полном одиночестве, но он был не один.На спину запрыгнули, тяжело потоптались мягкими лапами. Кот, как всегда, нашел лучшее место, чтобы улечься отдыхать. Кот появился на исходе позапрошлой зимы, когда Мирон уже совсем отчаялся и начал сходить с ума от постоянного холода, темноты и одиночества. Просто пришел и остался. Мирон был рад. Кот помогал ему писать письма Славе, вылить свою боль, тоску, сожаление. Мирон с ним советовался, разговаривал. Разговаривать с Котом было куда лучше, чем с пустотой снаружи и внутри себя.— Слезай! Ну слезай! — Мирон пошевелился, заставляя Кота спрыгнуть с его спины на стол.Кот развалился на нагретом дереве, распластался подставляясь под руки. Мирон запустил пальцы в рыжую шерсть, гладил, слушая раскатистое мурлыкание.— Что бы я без тебя делал, Кот? — он спрашивал это уже который раз, кот не отвечал, мурчал все громче.— Хочешь прочитаю строчки, которые вчера написал, пока ты где-то шлялся? Как думаешь, Славе понравилось бы?В том, что Слава знатно бы поглумился над строчками, Мирон был уверен. Он почти слышал Славин голос. Интонации. Как же он соскучился.— Что, Кот, пойдем домой? Накормлю тебя. Водички налью, — Мирон взял кота на руки, подцепил футболку и пошел обратно в лагерь.Он жил на кухне. Зимой там оказалось теплее всего. Плиту можно было топить дровами. Перенес койку, книжный шкаф и стол, а больше ему ничего нужно не было.Пока Мирон возился с едой, стало вечереть. Процесс готовки занимал кучу времени, зато голова отдыхала от мрачных мыслей. Света из окна и от плиты скоро стало не хватать, и Мирон зажег свечу, накрыл защитным колпаком. У него был электрогенератор, лагерь давно отрезали от сети, но он экономил, чтобы полночи провести в инете. А вдруг? Вдруг где-то в мире из Зоны вывалится еще кто-то? Мирону нужна была надежда.Когда на улице раздались шаги, Мирон не слишком удивился, только устало вздохнул. К нему иногда забредали туристы, любители приключений. Но в последний год редко. Зоны перестали интересовать людей. Мирону даже казалось иногда, что человечество про них забывает. Сайтов в интернете, посвященных Зонам, становилось все меньше, словно их кто-то вырезал, или они схлопывались вслед за Зонами, в блогах эта тема появлялась все реже. На случай нападения воров у него было оружие, правда, идиотов грабить еще не находилось, брать у Мирона было нечего, все ценное из лагеря давно вывезли.Потом он услышал голоса. Ноги отказались держать, и он сел на табурет возле стола, где резал хлеб. “Кажется, я сошел с ума”, — подумал он, и эта мысль даже не испугала.— Есть тут кто живой? Вымерли все, как будто.— Это сколько нас не было? Смотри, заросло как все!— Сдается мне, Тото, мы уже не в Канзасе.Три голоса, такие знакомые. Три человека. Мирон зажмурился. Потер лицо руками и снова распахнул глаза, нужно было убедиться. Дверь была открыта, и они вошли. Призраки из прошлого.Мирон смотрел во все глаза и не верил: Ваня, Фаллен, Слава, помятые, пришибленные словно, но живые. Ваня шипел что-то сквозь зубы, зажимая рукой бок.— Мирон Янович? Ни хера себе вы бороду отпустили! — голос Фаллена звучал все так же противно. — А где все? Что тут вообще стряслось?Все что Мирон смог сделать — развести руками. Слов не было. Горло будто перехватило железной хваткой, сжало так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он не мог оторвать глаз от Славы, даже не моргал, боялся, что тот исчезнет.— Вань! Садись, садись давай! — Фаллен выдернул из угла стул, с мерзким скрежетом протащил по полу, подвинув к Ване.Мирон посмотрел на друга, выглядел тот плохо, краше в гроб кладут. Это заставило встряхнуться.— Вань, ты что? — Мирон подлетел к нему, потрогал лоб, заглянул в глаза. Зрачки у Вани, обычно огромные, во всю радужку, сейчас сузились от боли.— Что с ним?! — Мирон требовательно спрашивал у обоих.— Ребро. Сломано, наверное, — Фаллен смотрел на Мирона исподлобья, будто никак не мог решить, можно ли ему доверять и не надо ли защищать от него Ваню.— Мирон. А сколько нас не было? — вопрос Ваня задал еле слышно, но все тут же застыли, уставившись на Мирона в ожидании ответа.— Пять лет. И две недели, — Мирон мог сказать время до дня, почти до минуты, но не стал.— Охуеть, Тото! — Слава сел на пол прямо там где стоял, схватившись за голову.Ваня задумчиво потянулся за пачкой, доставая сигарету. Мирон хотел протянуть руку и забрать, но Фаллен опередил. Молча выцарапал пачку из рук Вани, сунул себе в карман. Сухо сказал:— Кашлянешь — развалишься. Потом отдам.Мирон все же протянул руку, осторожно коснулся плеча Вани. Словно все еще не верил, словно боялся, что тронет и иллюзия исчезнет, рассыплется, схлопнется, как Семнашка. Ваня не исчез, и Мирон положил ладонь ему на плечо, сжал крепко, так что самому больно стало.— Мирон Яныч, а у вас телефон где? Тут человек страдает, любовник ваш… бывший, между прочим.Фаллен смотрел на его ладонь на плече Вани так, словно собирался вцепиться зубами.Мирон всегда удивлялся такой материи, как время: то оно текло, медленно и неспешно, то тянулось жвачкой, то неслось галопом. В Зоне время тоже было многоликим и одновременно совсем другим, Мирон не успел прочувствовать в свой первый и последний рейд. Эти пять лет он жил словно при замедленной съемке. Время не торопилось, никуда не спешило, не выпуская и его из вязкого ничего, а теперь вдруг сорвалось, подстегнуло, заставляя действовать. Мирон заметался. Нашел телефон, лежащий на зарядке, позвонил в город. Со скорой не вышло, такси на ночь глядя в глухие ебеня ехать дружно отказались, даже по двойному тарифу. Пришлось звонить Илюхе, чтобы приехал на своей машине.Пока он звонил, Фаллен нагло заглянул во все кастрюльки. Заметил его взбешенный взгляд и сказал, ничуть не смутившись:— Простите, пожалуйста. Кушать очень хочется.— Ага, — это тоскливо добавил Слава и потянул носом, каша с тушенкой как раз поспела.Мирон запустил электрогенератор на полную. Пока ждали машину, успели поесть. На троих едва-едва хватило. Ваня есть отказался. Сидел, морщась, и старался не скрипеть зубами на вдохах. Фаллен, глядя на его страдания, отдал свою порцию Славе, видно, не лезло от переживаний. Мирон даже проникся к Фаллену. Самую малость.В голове у Мирона роились сотни вопросов, но ели почему-то в гробовой тишине. Ощущение пришибленности от парней не проходило. Фаллен пристально следил за каждым движением Вани, как наседка бдил. И только Слава таращился по сторонам, чтобы не встречаться взглядом с ним.Мирон попробовал посмотреть на свою нору глазами Славы: ну да, тенета с потолка надо бы смести, но пауков было жалко, и вообще, они спасали его от мух и комаров и в принципе не мешали, книжки и бумаги на всех поверхностях, листки. При взгляде на листки Мирон похолодел. Листки нужно было убрать. Пока готовил, Мирон черкнул там пару новых строк, почти закончил. Славе ни в коем случае нельзя было этого видеть.Фаллен уехал с Ваней. Так зыркнул на Мирона, когда тот предложил свою кандидатуру в сопровождающие, что на мгновение стало страшно. За себя, конечно, не за Ваню. Тот явно был в хороших руках, пусть и в фалленовских.Машина уехала, освещая фарами темноту, а они остались. Он и Слава. Стояли у покосившихся ворот бывшего лагеря, как два придурка. Молчащих и старательно не смотрящих друг на друга. Мирон по привычке начал считать, сколько Слава продержится.— И чего это вы тут торчали пять лет, Мирон Яныч? Ивана, небось, ждали? — Слава просто не мог молчать долго.— Ивана. И тебя.Сказал.Мирон выдохнул и втянул в грудь побольше воздуха. Сказал! И сразу стало легче.Слава покосился на него. Во взгляде промелькнула надежда, а потом Карелин снова принялся было за свое, привычное и настоебенившее еще тогда ерничанье. Раньше Мирон от этого сбегал, прикрывался работой и усталостью, прятался за маской безразличия. Больше прятаться не желал. Он знал идеальный способ заставить Славу заткнуться. Всегда срабатывало. На всех.Мирон шагнул к Славе вплотную, положил ладонь ему на шею, почему-то жутко горячую, притягивая лохматую голову ближе, и впился губами в болтливый рот. Слава ответил не сразу, будто не верил. Пришлось сбавить напор, касаться нежно, извиняясь, целовать губы, трогать языком, чтобы поверил, принял и раскрылся.Слава вдруг охнул ему в рот, застонал тихонько, облегченно и счастливо рассмеялся в поцелуй. Поверил. Сразу и полностью. На бедрах сжались огненные лапищи, тут же забираясь вверх, под футболку. Слава отвечал ему с такой страстью и готовностью, с таким давно сдерживаемым желанием, что у Мирона начали подкашиваться ноги. Его сметало этой волной. Цунами по имени Слава. В голове возникли новые строчки, но Мирон вымел их из сознания. Он хотел быть здесь и сейчас, со Славой. Не в мечтах, а наяву. Хотел запомнить каждое мгновение. Ему невероятно повезло, каким-то чудом судьба дала им еще один шанс, и Мирон совершенно не собирался его просрать.— В твоей норе есть кровать? Я не видел. Если что, я согласен на столе, он у тебя большой, — Слава шептал задыхаясь, подталкивал его к зданию.Кровать была. И они до нее даже дошли. Заминка вышла со смазкой, Мирону за эти пять лет она как-то не понадобилась. Хорошо, вспомнил про аптечку, там нашлось что-то подходящее.— Можно масло. Вон у тебя, подсолнечное. Можно поплевать, только долго придется.Слава ржал, лениво ласкал себя, и предлагал разнообразные варианты, пока Мирон с голым задом и стоящим членом бегал по комнате, пытаясь выйти из положения. Дрочить не хотелось, хотелось Славу всего, целиком и полностью.Слава был Славой, несносным, острым на язык, взбалмошным, любимым. Все тем же Славой. Улыбался, прятал смущение за бравадой. А Мирон иррационально боялся, что тот снова исчезнет, оставит одного. Нужно было хотя бы запомнить, чтобы было чем жить дальше, если вдруг…— Я не исчезну, — Слава осторожно коснулся его щеки пальцами, провел невесомо, ласково.Мирон приподнялся на локтях, вглядываясь в Славино лицо. Не удержался, снова поцеловал яркие губы. Свет выключать Мирон отказался наотрез, ему нужно было видеть все. Он и смотрел. Смотрел, как меняется лицо Славы, как тот реагирует на каждое движение его члена внутри себя, как быстро слизывает капельки пота над верхней губой, как морщит лоб и запрокидывает голову, открывая горло, подставляясь под поцелуи и укусы. Слава сладко вздыхал, стонал на выдохе. Подталкивал его пятками, когда он начинал двигаться медленнее, чтобы растянуть это волшебство на подольше. Слава был нетерпеливым, а Мирон слишком долго ждал. И даже в этом несовпадении они совпали. Мирону стоило только, забывшись, обхватить ладонью Славин член, чтобы почувствовать его твердость, убедиться в желании, провести от яиц до головки и обратно, как Слава хрипло выдохнул, выгнулся и кончил, до боли и синяков впиваясь пальцами ему в плечи. Мирон сорвался следом. Вколачивался в дрожащее тело, не отпуская взглядом умиротворенные синие глаза. Довольные. Счастливые.Слава отрубился почти сразу. Мирон лежал рядом, легонько трогал кончиками пальцев, касался, не мог перестать. Выводил линии и точки на Славиной груди. Выводил строки, которые рождались сейчас в нем сами собой, накрывали лавиной. Мирон дотянулся до стула, нашарил листок и карандаш. Это нужно было излить.— Что ты там пишешь? — от тихого, хриплого голоса Мирон вздрогнул. Как всегда, когда на него находило, он совсем потерял счет времени. Сложил листок, убирая его подальше, потянулся за телефоном, проверить сообщения в мессенджере.— Ваня написал. С ним все нормально. Два ребра треснули. Повязку наложили. Завтра приедут.Мирон не хотел отвечать на заданный вопрос, попытался перевести разговор на другую тему, но со Славой такое никогда не прокатывало. Как он мог забыть?— Кропаешь очередной отчет? Доказываешь теорему теорем? Вспоминаешь рецепт бабушкиного пирога? Переписываешь письмо Онегина? — У Славы, как всегда, была тысяча вариантов.— Нет, — Мирон только вздохнул.— Покажешь? — Слава спросил тихо, непривычно серьезно, без всякого нажима, и Мирон вдруг сдался, без боя. Зажмурился и просто протянул руку с зажатым в ней листком. Листок Славе пришлось выдирать, пальцы не хотели разжиматься. Но руку Мирон не отдернул.Мирон так и лежал, зажмурившись. Слава молчал. Шуршала бумага.— То, что я видел раньше, те листы… Они тоже такие?Мирон чувствовал на своем лице Славино дыхание. Кивнул.Слава его поцеловал, нежно, трепетно, робко даже. Настолько, что Мирон в изумлении распахнул глаза. Такого лица он у Славы еще не видел. Ни у кого не видел. Так выглядело счастье. Его личное.***Разбудил его крик Славы.— Ты чего? — Мирон сел в кровати, уставившись на залезшего с головой под одеяло Славу. В ногах топтался Кот.— Слав?— Там кот! — Слава испуганно прогудел это из своего убежища.— Ну да. Мой Кот, — Мирон ни черта не понимал.— Твой, ага, как же! — Слава высунул голову, говорил, не спуская с кота настороженного взгляда. — Знал бы ты, ЧЕЙ это кот…К обеду Мирону удалось убедить Славу, что кот совершенно нормальный, ну может, немного (или много) породистый только. К вечеру приехали Фаллен с Ваней. Ваня был похож на железного дровосека. Слава над ним ржал. Фаллен грозился его побить и даже стукнул пару раз после особенно забористых шуток. Мирону было хорошо, а ведь он думал, что отвык от людей. Оказалось, ему их не хватало.Пока они со Славой, вызвавшимся ему помогать, жгли костер, чтобы заебенить шашлыки из привезенного мяса, Фаллен крутился возле Вани. Стащил из дома все мягкое, чтобы тому удобно было сидеть на улице. Даже веткой от мошкары обмахивал. Смотреть противно.— Блядь, смотреть противно! Мы же такими никогда не будем, да, Мирош? — Слава навис над ним, улыбался, блестя глазами.— Ни за что! — Мирон ответил вполне искренне.— А знаешь, я чуть не застал как эти трахаются! — Слава заговорщицки прошептал признание ему на ухо, победно поднял палец к небу.— А я — застал, — Мирон наклонился, пряча улыбку, и подбросил в костер еще пару поленьев.Слава стоял столбом, глотал воздух.— Уел! — Слава заржал вдруг так, что кравшийся к ним Кот, вместо того чтобы прыгнуть Мирону на ноги, как любил делать, рыжей молнией сиганул в высокую траву.К ночи в лагере начали собираться люди. Одна за другой подъезжали машины, из которых выгружали ящики с едой и спиртным. Бывшие рейдеры жали друг другу руки, обнимались. Мирон и забыл, что новости про Зону всегда распространялись в их среде степным пожаром, особенно хорошие новости. Сегодня в лагере был праздник.Мирон сидел у костра, тянул холодное пиво, прислушиваясь к разговорам.— Мирош, зацени риповских! — Слава ткнул его острым локтем в бок, прошипел прямо на ухо.Мирон посмотрел в сторону улыбающихся и что-то обсуждающих парней Рипа. Удивительное дело, с первого взгляда с ними все было ясно, и как он раньше не замечал? Или просто не умел смотреть. Группа Рипа всегда состояла из пар, как будто туда брали сразу по двое, собирали пазл: сам Рип и Алексей, Василий с Сергеем, Артем с этим новеньким, с Ники. Катет. Зараза тоже был здесь, присутствовал незримо. Между Катетом и Василием для него было оставлено место, стояла рюмка с водкой.Рейдеры трепались о цивильной жизни, ржали как кони. Они уже выпили, не чокаясь, за тех, кого Зона оставила себе, и за саму Семнашку, постояли с непокрытыми головами, отдавая честь и прощаясь. Отпустили. Теперь было время радости.Мирон легко касался коленом колена развалившегося рядом Славы и молчал. Для разговоров и обсуждений у них теперь было все время мира. Сейчас Мирон был рад и благодарен судьбе за то, что Зона все-таки вернула ему Славу. За это он и пил.