Часть 7 (2/2)

— Уже думаете, в какую гимназию отдать?

Я мягко смеюсь.

— Ну что Вы. Еще столько лет! Неужели Вы думали о вашей Танечке?

— Моей дочери уже девять. И я подумывал всё с самого ее рождения.

Вижу, что Петруше наскучило. Он мрачнеет, а потом смеется, когда Коленька прижимается щечкой к его щеке.

— Аркадий Семёнович, а не сыграть ли нам?

— Ох, с Вами играть, себе дороже, мон ами. Наслышан о Ваших умелых руках.

— Помилуйте. На деньги играть не станем. Муторно это всё. А вот на правду...

Ох, что ж ты творишь, ненаглядный мой. Обведешь ты этого усатого любителя мышьяка за два счета. Так и происходит. Я даже не успеваю проводить Лизавету с Колей до кареты, как Ласка моя уже с победой в руках, держа карты над головой, задорно смеётся. Но зато на лице Журавлева бледная смерть. Ведь теперь придётся рассказывать.

— Как умерла Светлана Филлиповна?

Люди, сидящие за столом, выжидательно смотрят на усача, ведь почти вся станица и губерния знает, что это он отравил женщину за то, что та якобы заразилась сифилисом. Проблема была в том, что сифилисом заразилась она как раз таки от Журавлева, мужа своего, который бегал от одной юбки к другой.

Аркадий Семёнович скалится, смотря на лиловую бутоньерку Петеньки.— Врачи говорят, что внутри была опухоль какая-то, кою ни ножом вырезать, ни молитвами выговорить нельзя.

— Чушь!

Ох, мой драгоценный! Петрушка мой разлюбезный. Дьявол мой ликующий. Голос у тебя соловьем льется, а глаза горят, как у кошки дикой. Знаешь ты всю правду, золотой мой, давай, расскажи свету ее. Пусть слюной забрызжет этот несчастный вдовец.

— Сам заразил девку, сам и угробил.

— Какое право Вы имеете...

— Имею. Еще как имею, Аркадий Семёнович. А по сему, Вы соврали. И на честность не играли. Мышьяк подмешали женушке, так?

Всё же кто-то охает удивленно. Журавлев бледнеет сильнее.

— И заперли в кладовке, где перинка лежала. Да пить давали только к вечеру. Любили, говорите? Под юбкой у мадам Гальцевой Вы любили сидеть и бедрышки ее покусывать. Вы омерзтельны, Журавлев. Отвратительны. Грош цена Вашей жизни. Прощайте, надеюсь, память Ваша и совесть не сведут Вас в могилу.

Не знаю уж, что было далее, так как мы молча уехали домой. Да только дней через четыре Варвара Петровна, зайдя к нам утром в комнату, стыдливо отводя глаза от обнаженного Верховенского на кровати, сообщила о том, что Аркадий Семёнович повесился на воротах. Верховенский лишь лениво поднял голову с подушки, ухмыльнулся прекрасно-грешно и снова заснул. А я еще дня два пытался разглядеть в нем хвост и рога.