Всё должно было быть иначе (1/1)

— Привет, Гэйб, ты не видел моего отца? — Ох, здравствуй, Карл, я тебя не заметил, немного увлёкся… вот этим всем. — А что это? — Не знаю, известно ли тебе, но раньше одной из обязанностей у священнослужителей было ведение летописи. Сам понимаешь, раньше специализированных людей: писателей, историков и других специалистов не было, но кто-то должен был описывать происходящие вещи, события. Для потомков. — Так это?.. — Да, это моя попытка задокументировать всё… Что? Как и Ниган, думаешь, что всё это ерунда и, что читать это всё равно будет некому, и… — Я думаю, это отличная идея, Гэбриэль. — Правда? То есть... Я рад, что тебе нравится. Потому что… Ну, знаешь, один из главных героев — ты. — Чего? — Я просто решил добавить немного художественности, а то это действительно не станут читать даже те, кто выживет и не обнаружит вокруг больше не единой книги! Поэтому я описываю события с начала апокалипсиса от нескольких главных героев: от лица одной семьи. Семьи Граймс. Это будет ваша история: история отца и сына.*** — Карл… Твой отец… Он пожертвовал собой, чтобы избавиться от стада ходячих, и… — Что? О чём это ты? — Он мёртв. Карл… Я… Мне очень жаль… — Я не понимаю. Ты что-то путаешь. Я разговаривал с отцом несколько часов назад, он был в лагере, и всё было в порядке... На небе начинали появляться первые звёзды — их Ниган мог видеть даже из своего крошечного окна, изрешёченного стальными прутьями. О, через это окно много чего можно было видеть и много чего слышать. Настоящее, прошлое и даже будущее — всё как на ладони. Люди часто недооценивают взгляд со стороны. Быть зрителем чертовски занимательное и полезное (если бы кому-то хоть в голову пришло взять у Нигана совет) дело, наличию которого Ниган радовался от души. Особенно, если учесть, что шериф хотел, чтобы он гнил в клетке, не имея возможности быть частью великолепного будущего, которое он там, наверху, построил. Но весь фокус был как раз в том, что, посадив Нигана в этот подвал, Рик сделал жизнь наверху неотъемлемой частью существования Нигана. Но вот сейчас, наблюдая за тем, как Карлу сообщают о смерти отца, Ниган понял, как ему тяжело быть простым наблюдателем; без малейшей возможности принять участие в жизни наверху, столкнуться лицом к лицу с трагедией, что случилась наверху, и в которой, согнувшись пополам, тонул Карл Граймс. А Ниган лишь только и мог, что наблюдать за этим и ощущать в себе желание спасти этого мальчишку; желание, которое почему-то всегда немного пугало Нигана. Потому что вместе с собой оно тащило на поверхность нечто ещё: неведомое прежде, глубинное и, Ниган готов был поклясться, неправильное. Но как оказалось, хуже, чем видеть чужое горе — горя Карла — оказались следующие несколько бесконечно долгих дней, переходящих в недели, когда Ниган оставался в абсолютном неведении о случившемся, а главное о том, что сейчас происходит с этим импульсивным ребёнком, у которого отец — как бы шериф не бесил — был неким ориентиром, опорой для Карла в этой дерьмовой жизни…*** — Пора выдвигаться, почти рассвело, — донёсся до Карла голос Дэрила, обращённый (наверняка) к Мишон. Когда Карл уходил спать после целого дня изнурительных поисков, эти двое оставались сидеть у костра вдвоём, — Разбудить его? — Нет, пусть поспит, — в голосе Мишон было столько участия и заботы, что всё тело Карла снова сковало болезненным спазмом: это ему следовало бы сейчас сидеть с ней рядом и проявлять всю заботу, на которую он был только способен, ведь Мишон была не просто женщиной его отца, а его другом. Но Карл не мог найти в себе сил и нужных слов. Карл ушёл в палатку, дав уговорить себя немного поспать, но сделал это лишь потому, что у него просто не было сил вот так вот просто сидеть, ждать рассвет и ничего не делать; быть не способным ни принять сочувствие и помощь, ни самому стать тем, кто может поддержать. Поэтому вот уже несколько часов Карл просто лежал, вдыхая холодный ночной воздух, желая и одновременно боясь заснуть. Ведь Карл знал, что именно ему может присниться; знал, что, проснувшись, он непременно подумает, будто случившееся с отцом — просто сон, а через минуту его непременно накроет такая страшная реальность, что… Нет, лучше было бы не спать и вовсе. — Хорошо, если ему удалось заснуть. Просто оставим с ним в лагере кого-нибудь. — Попрошу Кэрол… Ты сама-то как? — Мы найдём его, Дэрил. И найдём живым. Поэтому, знаешь, со мной всё в порядке, потому что всё будет хорошо. Всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо…. Никогда прежде не хотелось так сильно верить этим словам, которые с наступлением апокалипсиса среди всех выживших звучали чаще, чем требовалось, потому что были желаннее всего; потому что теперь жизнь представляла собой череду трагедий, от последствий которых даже самому большому скептику (Карлу сразу представился образ Нигана) очень хотелось спрятаться, укрыться пусть даже на время за этими до боли банальными словами и надеждой, которую они несут. “Всё будет хорошо”. Укрыться за ними даже, когда в глубине души точно знаешь: хорошо уже не будет больше никогда... Бодрствование тоже не было лучшей перспективой. Ведь, помимо поисков, которые с каждым часом всё больше казались бессмысленными: отца не было нигде. Ни живого, ни мёртвого... Помимо страха найти тело отца, равно как и не найти его, Карла не переставало покидать (и лишь только росло) непереносимое чувство вины. Его не было рядом, когда это случилось. И не было не потому, что он выполнял какие-то важные поручения в Александрии, а потому что Карлу было не особо интересно всё, связанное с лидерством, поддержанием порядка в лагере, составлением планов строительства моста и распределения сил на это... Карлу казалось, всё это ему не подходит. И именно поэтому в момент, когда отец пытался отвести огромное стадо ходячих от лагеря, в котором, как выяснилось, всё перемирие со Спасителями полетело к чертям собачьим… Когда отец нуждался в реальной помощи, Карл не был рядом. И более того (и чувство вины от этого приносило буквально физическую боль) он не просто не был рядом с отцом в этот момент. Он был с Ниганом. С тем, кого уговорил оставить в живых ради собственной прихоти. Да, это было именно прихотью, баловством, безрассудством — чем угодно, но не поступком (как и всё, касаемое Нигана), которого ждал бы от него отец; это не было поступком, который бы мог спасти отцу жизнь. Вот, что это было. Безответственность, с последствиями которой Карлу (пусть ему и хотелось изо всех сил верить в том, что отец ранен, но жив, и они вот вот его найдут) придётся жить до конца своих дней. Карл лежал, глядя в брезентовый потолок отсыревшей палатки, дожидаясь, пока Дэрил и Мишон покинут лагерь, в котором с каждым днём становилось всё меньше и меньше людей. Он выбрался наружу и тут же встретился со взглядом Кэрол. Карл видел, как она хочет что-то сказать — что-то из того, чего Карл слышать никак не хотел — но Кэрол смогла пересилить свой порыв. И просто кивнув на висящий над костром чайник, она произнесла: — Перед тем, как уйти, хотя бы выпей кофе, сам знаешь, холодный он — полная безвкусная хер… ерунда. — Спасибо, — Карлу не пришлось уточнять, что благодарит он не только за кофе: Кэрол была из того редкого типа людей, которые понимали всё без лишних слов. Имея тягу к одиночеству, Кэрол будто знала без всяких слов и о том, на что искренне надеялся Карл: наверное, это было наивно и глупо, но отчего-то Карл верил, что именно он (один!) найдёт отца. И найдёт живым. Эту надежду, граничащую с несбыточной мечтой, озвучивать не хотелось, ведь она была слишком похожа на другую. Точно также Карл надеялся найти и Софию несколько лет назад. И память о том, как жестоко обернулась его вера, причиняла сейчас боль. Наверняка, причиняла эту боль и самой Кэрол. Ведь Карл был уверен, несмотря на все попытки жить дальше после смерти дочери: она помнит. Но вот, прошло ещё несколько дней, ни один из которых не увенчался хорошими новостями, способными продлить надежду, и Карлу можно было уже не волноваться о том, что чувствует Кэрол или кто-то ещё, ведь в конце концов лагерь окончательно опустел, и его единственными обитателями остались Дэрил, Мишон и сам Карл. Все трое они были измотаны, но лишь в ежедневных поисках находили смысл жить дальше. И так было до одного раннего утра, того самого, когда Карл не осознал, что так больше продолжаться не может. — Нам нужно вернуться. — Карлу пришлось уточнить, потому что и Дэрил, и Мишон посмотрели на него вопросительно и с недоумением, — В Александрию, Хотя, возможно, причиной этих взглядов был сам факт того, что Карл заговорил. Они все в последнее время делали это всё реже, обычно пребывая каждый в своих мыслях. — Но… — Нет-нет, мы продолжим поиски. Просто, думаю, надо проверить, как дома дела; нужно дать людям уверенность, что… случившееся не повлияет на жизнь общины. Отец бы этого хотел. Что бы там с ним не случилось, он бы хотел, чтобы надежда и жизнь не угасали. И когда мы найдём его, он будет рад, что мы не только не сдались, но и не пустили жизнь Александрии, нашего дома, на самотёк. Убеждая Дэрила и Мишон в правильности своих слов, Карл не был до конца уверен в сказанном. Ни в том, что их поиски уже чем-то помогут, ни в том, что ему действительно есть дело до жизни в Александрии. Усталость и горе окончательно выпотрошили его, отняли не только силы и веру, но ещё и возможность хоть как-то подавить эти неприятные мысли, которые в ином случае непременно привели бы к огромному чувству вины. Но, наверное, всё дело было в том, что это чувство — вина — и так основательно поселилось в Карле; словно болезнь, завладело им полностью. — Карл прав. Надо рассказать всем о том, что случилось… — И не забыть добавить, что Спасители оказались теми, кем мы… многие из нас их и считали, грёбанные уроды, чтоб их!.. Карл знал отношение Дэрила к идее позволить Спасителям стать частью нового будущего; к решению позволить им измениться, дать им шанс показать, что они достойны жить в этом новом будущем. Вот только, говоря о Спасителях и их бунте сейчас, Дэрил — и Карл не мог понять почему — будто пытался обвинить их и в чём-то ещё, будто пытался ненавистью к ним отгородиться от какого-то другого чувства. — Вот как мы поступим, и сразу оговорюсь: не спорь, — Мишон выразительно посмотрела на Карла, заставив его улыбнуться против воли. Этой напускной строгостью Мишон напомнила то время, когда они втроём: Мишон, отец и он сам. Когда они искали злополучный Терминус. Наверное, бредя по тем железнодорожным путям, ночуя где придётся — именно тогда между Карлом и Мишон и зародилась эта особенная дружба. И теперь её тон и взгляд напомнили о тех тяжелых днях, которые вызывали у Карла лишь приятные, светлые воспоминания. — Ты отправишься в Александрию с Дэрилом и подготовишь всех к нашему прибытию, нужно организовать собрание. Возможно, кто-то приедет из Хилтопа и Королевства, возможно, даже из Оушенсайта. Ты прав, нужно сообщить обо всём официально, как и о том, как дальше будут обстоять все дела, учитывая, что мы продолжим поиски. Много вопросов придётся решить… Но до этого… Ты вернешься в Александрию и подготовишь людей, поговоришь с Габриэлем, Аароном и другими: нужно понять, какие именно вопросы нам предстоит обсудить. Через пару дней я приеду и мы окончательно со всем разберемся на собрании, хорошо? — Хорошо. Только… Я хочу, чтобы Дэрил остался с тобой, потому что если ты тоже… — Карл не договорил, но они трое всё поняли и замолчали. — Тогда будем на связи всю дорогу, договорились? Потому что… Мишон тоже не пришлось договаривать. Все трое за эти дни они будто вспомнили, насколько привязаны к друг другу, насколько по настоящему являются семьёй, и теперь каждый из них слишком боялся потерять другого.*** — Почему, Мишон? Почему ты и мой отец вдруг… — А что, ты… — Нет-нет, я совершенно не против, не подумай, пап, я очень рад за вас, просто… Мне всегда казалось, что любовь возникает… ну, не знаю… — С первого взгляда? — Ага, типа того. Хотя… если бы не я, то первый взгляд моего отца закончился бы для тебя смертью, Мишон! — Не правда! — Ещё как правда! Ты не хотел её пускать и сделал это лишь потому что в её руках была корзинка с детским питанием! — Прекрасно, меня спасла новорождённая Джудит!.. — Если будешь заставлять её потом делать много уроков и дел по дому, она пожалеет, что участвовала в твоём спасении, точно тебе говорю! — Хорошо, что пока я могу доставать этим лишь тебя, возьми ка ещё и это! Карл уже домывал посуду, когда в раковину с водой опустился протвень и сковорода. — Ох… — А почему ты вдруг спросил об этом? — Не знаю, просто… Просто так. — Ну тогда и я скажу просто то, что скажу: любовь с первого взгляда, конечно, это очень… — Романтично, — подхватила Мишон. — Да, романтично и красиво... — Как в кино. — Именно. И хорошо, когда есть… когда появляются новые люди, с которыми у тебя могут возникнуть такие чувства. Но… Наша жизнь проходит в вакууме, а вновь прибывшие не всегда, если ты заметил, внушают доверие или просто могут не вызывать таких чувств… — Твой отец хочет сказать, что со временем ты понимаешь, что тебе и не нужен никто извне, что тебе хочется связать свою жизнь с человеком, который и так всегда был рядом. — Да, но, как заметила Мишон, обычно только время помогает тебе понять… заставляет посмотреть вокруг себя и увидеть, что всё необходимое тебе, всё, чего ты мог желать когда-либо, здесь рядом, в одном человеке. — Особенно, если это не только красота, но способности управляться с мечом или целой общиной, — хмыкнув, произнёс Карл. От этих разговоров ему стало очень неловко. — Кстати, кое-кому надо бы начать принимать активное участие в этом… — уже более деловым тоном произнёс отец. — Знаю-знаю… — протянул Карл, расставляя чистую посуду сушиться и невольно выхватывая своё отражение в металлической поверхности, — Учитывая, что с “красотой” я точно пролетаю, если верить словам Нигана. — Что ты сказал? — Нет-нет, ничего, пап, давай свою тарелку, я помою!*** — Прости, парень, но будет холодно, как в мошонке у Сатаны… Судорожно дёрнувшись, Карл проснулся. Было ещё очень рано. На улице ещё даже не начало светать. Перевернувшись на спину, Карл смотрел в потолок их с Джудит комнаты, но всё ещё видел перед собой обрывки яркого сна. Карл лежал, не шевелясь, ещё несколько долгих минут, а может и многим больше, и будто на повторе просматривал этот сон, который казался настолько реальным, но при этом таким безоблачным и безопасным; происходящее было похоже на идиллию. Такую он встречал лишь в детстве, листая мамины журналы, названия которых обычно гласили “Сад и дом”, “Домашний очаг”, “Дом вашей мечты”... Огромный стол был накрыт во дворе. И, как в мультфильмах или рекламных роликах, где всё нереально, этот стол тянулся, казалось, на десятки метров до самого горизонта. За ним сидели люди, которых Карл знал, которых помнил, и которые, если они ещё живы, помнят его еще совсем ребёнком; это были люди, к которым так или иначе Карл был привязан, люди, которые вместе с ним шли когда-то по рельсам в поисках лучшей, а главное безопасной жизни. И каждый из этих людей сидел теперь за столом здоровый и невредимый. Но каждый из них мерк на фоне того, что рядом с Карлом сидел живой и невредимый отец, а напротив — человек, которого по логике вещей, в этом сне и за этим столом не должно было быть. Но Ниган, не подозревая об этом “правиле”, сидел напротив Карла, шутил, громко что-то рассказывал, комментировал и всё его внимание было направлено лишь на Карла. А Карл словно ребёнок, наконец получивший желаемое, купался в этом внимании, не отрывал от Нигана взгляда, будто надеясь запомнить каждое мгновение, каждую, адресованную ему улыбку, слово, похвалу, а ещё немного погодя — и прикосновение. Ведь поменявшись в одно мгновение, как это бывает лишь во сне, местами с отцом, Ниган сидел рядом, а его пальцы медленно и по сантиметру, ни на кого не обращая внимание, задирали рукав рубашки Карла, рука которого неподвижно лежала на столе... Сам Карл был неподвижен: только на этот раз не от страха, а от предвкушения чего-то такого, о чём он никогда не допускал и мысли; Карл был в предвкушении чего-то неизведанного, нового, возможно даже запретного. И Карл был так поглощён медленными действиями Нигана... Но глянув в сторону отцы, Карл нашёл его очень печальным. Но это была какая-то иная печаль, с примесью странного понимания в глазах. Наверное, он всегда знал, что Карл не будет с ним рядом до конца. И в это мгновение Карл понял, что это не Ниган поменялся с отцом местами — он сам сделал это, оставив отца одного, выстроив между собой и отцом преграду в виде ломящегося от еды, которую никто не ест, стола. — Тш-ш-ш… Пацан, потерпи. Карл снова перевел взгляд на свою руку, рукав которой был уже закатан выше локтя, и увидел, как Ниган подносит к коже запястья чёрный маркер. — Прости, но будет холодно, как в мошонке у сатаны. И чёрная линия прочертила кожу, действительно принося с собой холод. Вот только этот холод был не от прикосновения, этот холод шёл от сердца. Потому что, посмотрев через стол, Карл увидел, что отца за столом больше нет… — Прости, пацан, но будет холодно. Будет холодно. Теперь в твоём сердце всегда так будет всегда. Карл сел на постели в нервном жесте зачесав пальцами волосы назад. Будь отец цел и невредим, Карл бы посчитал увиденное даже приятным (даже несмотря на тревожное завершение этого сна). Почему-то в который раз именно присутствие Нигана, прощённого всеми, несло с собой такое желанное спокойствие, словно это прощение каким-то образом касалось Карла лично. С шумом выдохнув и злясь на самого себя, Карл скрипнул зубыми. Ниган. Ниган. Ниган. Отца — ни живого, ни мёртвого — не могут найти больше двух недель, а его, Карла, мысли по-прежнему заняты не поисками или тем, что делать дальше: поиском решений, или даже горем, которое должно бы должно его сломать, но почему-то этого не делало...Вместо всего этого Карл по-прежнему цепляется сейчас за ту часть себя, которая всегда вызывала в нём чувство вины. Ту часть себя, которая была одновременно пугающей, но при этом манила отдаться ей полностью. Та самая часть, которая не хотела брать на себя никакую ответственность “взрослых”; и которая постоянно будто пыталась напомнить Карлу о том, что он — всего лишь подросток, совершенно не обязанный постоянно делать вид будто это не так; подросток, который, несмотря на безумие вокруг, хочет делать глупости, хочет ощущать волнение, чёртовых бабочек в животе, хочет быть влюблённым и желанным кем-то в ответ. Карл никогда не рассматривал эту сторону себя так тщательно, как сейчас, и от того, насколько сильно ему хотелось всего вышеперечисленного, его целиком наполняло чувство вины. Ведь всё, чего он желал, сейчас в этой сереющей темноте впервые показалось ему по-настоящему важным, тем, что вызывало в сердце желание бороться, несло тот самый необходимый для выживания смысл… Но когда первые лучи солнца начали проникать в комнату, Карл поднялся с постели, привёл себя в порядок, впервые затянул волосы в конский хвост и отправился делать то, что было нужно сделать. И сделать очень давно.*** Дэрил не хотел возвращаться. И только лишь нежелание отпускать Мишон в Александрию одну заставило его пойти с ней, последовать предложению Карла: вернуться и рассказать жителям о случившемся как полагается, рассказать о планах и о том, что несмотря на случившееся, им не о чем беспокоиться, их жизнь не изменится. Дэрилу было плевать на всю эту политику, но единственное, что заставляло его сердце сжиматься, а тошноту подниматься к горлу — намерение рассказать людям. Он знал, что должен присутствовать на собрании. Знал, что Карл и Мишон нуждаются в нём, хотя до сих пор задумывался: почему? А после случившегося Дэрил был почти уверен, что не достоин таких чувств в свой адрес. Ведь смерть Рика — а Дэрил не питал особых надежд найти своего лучшего друга живым — его вина. И был лишь один человек, который наверняка разделял его чувства. Войдя в зал церкви, где почти уже все собрались, Дэрил встретился взглядом с Мэгги. Но по какой-то причине не увидел в её глазах ничего, что говорило бы о том, что их состояния, что происходящее внутри у них схоже. Ничего, что говорило бы о раскаянии, ненависти к себе и переполняющем чувстве вины и предательства. А именно это и чувствовал Дэрил. Если бы они с Мэгги не в тайне от Рика не запланировали убийство Нигана, Рик был бы жив. И эта истина была единственно верной на вопрос “что же случилось?”, но Дэрил не был уверен, что когда-нибудь наберётся духу об этом рассказать. Особенно без поддержки Мэгги. Особенно понимая, что ничего уже не вернуть, а рассказанное лишь причинит и Карлу, и Мишон боль. Поэтому Дэрил понял, что ему только и остаётся что искать тело Рика, поддерживать надежду на то, что они когда-нибудь его найдут; да, он готов был даже поддерживать Мишон и Карла в поисках живого Рика, во что они оба верили!.. Потому что лишь совершив страшную ошибку и оказавшись в шаге от того, чтоб потерять самых дорогих тебе людей, ты понимаешь, что ты действительно готов ради них на всё, пусть и голос разума будет твердить тебе день за днём, что во всех твоих действиях и верованиях нет никакого смысла. Дэрил перевёл взгляд в поисках Карла в тот самый момент, когда Габриэль заговорил. Речь его не была долгой, но суть её была такова: помнить о потерях, но жить дальше, потому что так хотел бы Рик Граймс, положивший начало всему этому. Карла Дэрил найти так и не смог, но сумел встретиться взглядом с Мишон, у ног которой лежал большой рюкзак, говоривший о том, что как только это закончится, она готова отправиться в путь. Дэрил кивнул ей, словно отвечая на вопрос: ты со мной? — Осталось лишь выбрать нового лидера… Хотя бы на первое время, — Габриэль посмотрел на Мишон, будто говоря, что как только она вернётся насовсем, это место будет принадлежать ей, — У кого-то из присутствующих есть желание взять на себя такую временную ответственность? Раздались негромкие перешёптывания, но Дэрил видел, как выразительно Гэбриэль смотрит в сторону Аарона. И только Дэрил успел подумать, что их поиски могут затянуться больше, чем просто на “временно”, и Аарон вполне отличная кандидатура, которую одобрил бы и сам Рик, как вдруг тихие голоса и возню перебил звук распахнувшихся дверей и гулких шагов, своим эхом наполнивших церковный зал. — Если никто не возражает, я бы хотел занять место отца. Воцарила тишина. Все взгляды были обращены на шагающего по проходу Карла Граймса. Взгляды отражали самые разные эмоции и чувства собравшихся. Но объединяло всех одно: возражений не было.*** Обладателя приближающихся шагов Ниган узнал сразу. Не прошло и тринадцати дней — но кто считает? — и вот Карл Граймс вновь стоял напротив. Кто бы мог подумать, что эти две недели покажутся лидеру Спасителей вечностью? Именно поэтому Ниган мысленно благодарил себя за тщательно созданный когда-то давно образ всегда улыбающегося, не принимающего ничего близко к сердцу человека. Образ, которого он предпочитал придерживаться. Сейчас это было особенно необходимо. Ведь улыбка, в которую растянулись его сухие губы, была вызвана никак не желанием “играть свою роль”, а рвущейся наружу радостью. Радостью, о причинах которой Ниган не хотел думать, потому что уж слишком они имели знакомые очертания чёртовой привязанности, а её Ниган позволить себе в этом мире никак не мог; тем более не после того, как имел возможность наблюдать последствия этого чувства в своё крохотное окно, где главным героем картины был падающий на землю под тяжестью горя мальчишка. К тому же его улыбка была сейчас неуместной, учитывая последние события. Но Ниган знал: ему можно не волноваться о том, что подумает Карл. Ведь этот ребёнок пришёл сюда не исповедоваться и уж точно не в поисках жилетки, в которую можно пролить свои слёзы. Уже потом, несколько месяцев и лет спустя — тех самых, во время которых Карл ни разу его больше не навестит — Ниган не раз будет возвращаться к мысли, что прояви он в этот день больше участия, сострадания, покажи он Карлу, что ему не всё равно на происходящее с ним и в его жизни… Возможно, этих долгих лет без мальчишки и не было бы и вовсе. Возможно, в этот день связь между ними, создание которой Ниган отчасти приписывал к своим заслугам, не порвалась бы, как казалось Нигану, навсегда. — Вы только гляньте, кто ко мне пожаловал. Последний из Граймсов. Маленький Симба, не иначе! Карл действительно пришёл сюда не в поисках жилетки. Поэтому он лишь хмыкнул на такое приветствие. Ведь ничего другого он от Нигана и не ожидал, а все детские, мальчишеские надежды он уже приказал себе убрать куда подальше, когда ещё только направлялся в этот подвал. Как и делал это всякий раз: быть ребёнком перед Ниганом ему выглядеть не хотелось. Карл до сих пор не мог себе простить тот раз, когда он плакал перед этим человеком в его кабинете, доведённый страхом перед неизвестностью своей участи. Вот только тогда Карл ещё не видел разницы между тем, что значит быть ребёнком и быть тем, кому просто напросто нужна поддержка, сочувствие и участие. И направившись первым делом к Нигану, Карл запустил цепочку решений, которые были вызваны единственной причиной: сейчас, пока нет отца, ему следует делать то, что он должен. Должен был сделать уже давно. Избавиться от глупых, наивных мыслей и желаний, которые никогда не будут осуществимы… И наконец повзрослеть. — Как там ваши поиски? И почему ты здесь? Кинул Дэрила и самурайку, чтобы навестить меня, пацан? Это мило, я тронут. Да, Карла не задевало ни одно из этих слов. Он будто вообще не слышал того, что именно говорил Ниган. Карл будто наблюдал за всем со стороны: слушал Нигана не для того, чтобы как-то реагировать, а потому, что неистово хотел запомнить и сохранить в себе каждое из этих слов, какими бы они ни были. Наверное, эти поведение и молчание Ниган трактовал по своему, потому что с его лица вдруг исчезла всякая гримаса, взгляд стал не только серьёзным — казалось, в нём было что-то ещё, но что именно, Карл понять не успел. Не дал себе такого права. Время, отведённое на игры, кончилось. — Пацан, послушай… Я просто… — Дурака валял, я знаю. — Я хочу сказать, что мне… Но Карл так и не узнал, что именно хотел сказать ему Ниган, сделав шаг вперёд, приблизившись к решёткам непозволительно близко, Карл просто перебил Нигана голосом, который сразу показался ему чужим: — Не нужно. Не говори ничего. Я пришёл не за этим. Я хотел сказать… Я… Ниган, я пришёл попрощаться. — Ты куда-то уезжаешь? К той девчонке из Хиллтоп, да? Всё верно, пора подумать и о потомстве, — несмотря на то, что Ниган подмигнул ему и в привычной манере был самим собой, Карлу показалось, что в глазах мужчины промелькнуло нечто, похожее на нежелание верить сказанному; отторжение произнесённых Карлом слов. — Нет, я останусь здесь. Думаю, я буду здесь каждый день. Но всех этих разговоров и всего остального… Этого больше не будет. — Это почему ж ещё? — Потому что я к тебе больше не приду. Прощай, Ниган.