Мессала Северус (1/1)

Здравствуй, брат… Я знаю, ты не ждёшь моих писем?— когда все кончено, немного поздно писать, правда? —?но я очень хочу попытаться. Очень хочу попытаться все прояснить. Мы?— две стороны одной монеты, Джуда: ты всегда был более терпелив, я?— более вспыльчив, ты всегда открывался людям и являл собой радушие и заботу, я же не подпускал к себе и подозревал как мог. Мы различались, как чёрное и белое, как день и ночь?— если тебе угодно такое сравнение,?— но я верил тебе, брат, верил всегда и до последнего. Стеной готов был стоять за слово твоё. Потому что так было правильно, так было верно. Братьев не бросают. Я никогда не думал, что все переменится. В доме твоём, что стал мне приютом с ранних лет, признаем, я все же был чужим. Эти стены, эти ваши боги и традиции давили на меня, смущали и путали. Мне становилось не по себе от вида роскошных одежд?— в голове рваными образами мелькали обрывки далёкого прошлого, где моя семья тоже носила шелка и не знала бед. Но ваши добрые глаза, ваши благородные поступки и честная жизнь восхищали меня, и я оставался, не в силах сбежать из замкнутого круга. Раз за разом. Любовь к Тирзе делала меня одновременно крылатым и бескрылым: я мог парить, наслаждаясь этим чувством, но падал вниз замертво, едва вспоминал, что любовь эта запретна. Душа моя металась в потёмках, брат, и я не знал, как поступить. ?Служба Риму?— единственный выход?,?— думалось мне. Я мечтал смыть позор со своего рода, мечтал обрести то, чего был лишен, чтобы доказать всем, что Северус?— не пожизненное клеймо. И мелькали под веками красные плащи легионеров. В ту ночь я сбежал. Да, признаем честно, брат, я сбежал: от обязанностей своих как любящего сына, от такого знакомого дома, от странной веры и слишком добрых людей. Они казались мне нереальными, поверь, брат, и я сторонился иллюзий, мечтая в войне наконец обрести зрение и увидеть окружающий мир без призрачного полога. И я добился своего, Джуда. Но война, полная крови невинных и абсурдных приказов, как выяснилось?— не то, чего мне хотелось. Я стоял за себя и за вас, оставшихся за моей спиной. Только светлые воспоминания и яркая, как солнечный свет, надежда давала мне силы. И каждую ночь ваши неосязаемые образы берегли мой сон. Я думал, что забота и добродушие Иерусалима?— ложь, и мечтал всегда разглядеть правду в его тёмных переулках, но обманом оказалась война за правое дело, на которую звал нас Рим. Битвы, что я идеализировал с детства, оборачивались кашей из трупов, стонов и взбесившихся лошадей. Мы брали штурмом мирные города, и страны, завоеваниями которых я грезил в детстве, задыхались под нашим гнётом. Это абсурдно, Джуда, но оттуда я тоже не мог сбежать: крепче всякой удавки держал меня страх стать предателем. Тот самый страх, что погубил наше братство. Сейчас я все понимаю. Мы боялись оказаться изгоями: ты потерял бы свой статус и право жить так, как жил, я же?— ту никчемную жизнь, что влачил с рождения. Мы гордились тем, что имели, и не желали терять так отчаянно, что не заметили, как сами себя загнали в тупик. Алая лента из крови и обид закрыла нам глаза, и предательство стало пропастью, что разделила нас. Я думал о тебе, брат. Всегда. Незримо я провожал тебя до порта, где ты, избитый, должен был нести свою непростую службу, и сердце мое едва не переставало биться от одного твоего вида. Веришь или нет, Джуда, но я жалел о своем выборе. С той самой минуты, как его совершил. Все пять лет ты снился мне. Являлся в кошмарах, умирал и воскресал на глазах сотни раз, проклиная меня, и я снова бежал. Бежал, скаля зубы, от злых сновидений, от безжалостных дней, противоречивых мыслей, и пытался ненавидеть всей душой, всем своим естеством. Потому что только жгучая ненависть могла позволить мне жить дальше после всего, что я совершил. Все эти пять лет, Джуда. Она заменила мне надежду. Все светлое, что было во мне, все светлое, что видел я в мире. Окружающий мир с его красками, запахами и вкусами просто перестал существовать. Остался лишь страх. И эта ужасная ненависть. Как думаешь, брат, какого она цвета? Цвета крови наших родных, цвета плащей ненавистного тебе Рима, цвета встающего солнца, несущего новый, ненужный рассвет? Нет. Она черная. Черная, как ночное небо, под которым мы так любили ведать друг другу свои тайны, черная, как масть моего любимого коня, подаренного тобой, Джуда. Черная, как моя прогнившая душа… Я обещался тебе вести честный разговор в этом письме… Что ж, будем честны до конца. Увидеть тебя на гонках было испытанием. Я старался оставаться спокоен, когда ты плевался ядом мне в лицо, но внутри я разрывался на части. Радость, искренняя и чистая радость затопила нутро, растеклась по жилам, согревая давно замерзшее сердце. И даже ненависть, питавшая меня все это время, отступила пред ней?— лишь на шаг, не боле, но отступила. Ты говорил обидные слова, ты жаждал правосудия… ты был прав. И я знал, что мои боги не спасут меня. Пришло время платить по счетам: и я лишь сжимал покрепче вожжи, стирая ладони до крови жесткой их кожей. Минерва, спаси мою заблудшую душу! Мои слова теряют связность, брат, но ты должен знать: я был бы рад умереть от твоей руки, принять поражение и пасть в глазах ставшего мне поперек горла Рима. Я сам готов был встать на пути твоей колесницы и резвых коней, раскрыть руки, как для объятья?— бей! Я виноват пред тобой. Я виноват пред нашей семьей. И мне больно. Так освободи же меня! Но ты поступил иначе?— и Арена встретила тебя бурей оваций. Тогда, когда я, скорчившись, готовился умирать от ран. И, знаешь, брат, теряя рассудок, я видел, к чему прикован взор победителя, твой взор. Ты смотрел на меня?— смотрел не как на врага. В твоем взгляде зияла пустота?— самое страшное наказание, что я заслужил. Сил писать больше нет. Нога разрывается болью, и затекают окровавленные пальцы?— лекари здесь меняют повязки не так уж часто, знаешь ли. Да и мужества у меня не хватит добавить даже строчки: пропала куда-то язвительность моя, что ты так не любил в нашем юношестве, а без нее слишком уж честными будут слова. Не хочу, чтобы ты считал меня слабым. Лучше просто войди, встань на пороге, протяни ладони и улыбнись. Я так хочу прочитать в твоих глазах то, что давно искал.Прощение.Ведь я все еще прежний, брат.