Глава 4. Имя (1/2)
Коннор пьет уже третью (или четвертую?) таблетку, рвано втягивая воздух. Коннор надеется, что скоро его руки перестанут дрожать. Метроном, стоящий на тумбочке, размеренно отсчитывает удар за ударом. Намного медленнее, чем его чертово сердце. Затянутое тучами, вязкое небо отражается в стеклах темной комнаты. Создает мрачную игру теней, воспаляя и без того уставшее воображение. Мерную тишину однокомнатной квартиры иногда оглушает телефонный звонок. Не сегодня. Сегодня Коннор не хочет подбадривать жертв насилия, как делает это раз в две недели в центре психологической помощи. Коннор понятия не имеет, сколько часов он сидит в кресле. Коннор пытается думать о том, какой хороший у него был день. Конни тут же разрушает эти воспоминания. Выводит их, словно токсины из организма, словно хорошее – это что-то ненужное для него. Для них. Коннор буквально ощущает кашу из смешанных образов у себя в голове. Парню изо всех сил хочется вцепиться себе в волосы, и в какой-то момент ему кажется, что он делает это, но, моргнув, он понимает, что по-прежнему сидит, откинувшись на мягкую спинку. Не двигаясь, сжимая в руках книгу. Книгу, которую так и не смог выучить, книгу, которую не смог даже дочитать по одной лишь причине. Конни помнит, почему. Конни бережно оглаживает черную кожаную обложку, почти нежно раскрывает и переворачивает страницы. Тетя Аманда любила читать Библию. Тетя Аманда любила говорить о Боге. Тетя Аманда любила Конни. И радовалась, когда он снова не мог дочитать книгу до конца. Иногда тетушке был необходим повод для наказания.
Коннор с ужасом следит, как из книги выпадает листок бумаги. Страницы на миг пляшут в глазах кислотно-синим, искореженная, словно отраженная в разбитых зеркалах Луна смотрит на своего не-творца с пола, сверкая мертвым взглядом. Коннор не помнит, чтобы Он рисовал ее. Конни гордится этой версией. Сделанная незадолго до того, как Коннор решил, что он нормальный, эта картинка – одно из большого списка прошлого, которого не существует. Но Конни знает, что это не так. Он знает, что когда-нибудь его сказочный сюжет обретет обличие. Они покончат с абстракцией. Коннор не знает, подействовали ли таблетки. Он не хочет знать, а маленькие капсулы выкатываются из опустившихся рук, скользят по дрожащим пальцам вниз. К пугающему рисунку. То, что видит Коннор, ужасает его. Он больше не хочет этого. Он слышит Его шепот, он видит оживший сюжет. Он наслаждается им. Он хочет проснуться, но не уверен, что спит. Тетя Аманда забирает из его рук книгу, не сводя с него блестящих, словно жуки, глаз. Женщина размеренно произносит невыученный им текст вслух. Молит о ласке.
Но Конни снова не дочитал.
Жесткий тяжелый удар приходится на левую щеку. Слезы выступают, когда чужая властная рука обхватывает член, привычно заставляя наливаться его кровью, а затем больно сжимает. Конни снова чувствует себя маленьким мальчиком. Конни снова не может сопротивляться. Конни снова болезненно стонет, прося остановиться, когда тетушка то быстро, то медленно проводит металлическим кольцом вверх и вниз по члену, царапая чувствительную плоть. Он не хочет этого. Ему больно. Он пытается не рыдать, мокро всхлипывая, пока тетушка играет с ним, другой рукой играя с собой.
Коннор хочет избавиться от кошмара. Коннор знает, тетушки нет. Прошлого нет. Конни нет. Он хочет верить, что он ушел с ней. Коннор не хочет отзываться на ее мольбы. Не хочет отзываться на ее стоны. Он хочет, чтобы это прекратилось. Он хочет сбежать.
Конни не дочитал книгу в черной обложке, но он молит. Молит тетушку немного ослабить хватку бархатных длинных темных пальцев на своем горле. И спустя несколько коротких хрипов больше не смеет просить. Ведь начинает задыхаться.
Коннор выныривает из кошмара, словно из ледяных сточных вод, стекающих по грязным трубам. Он плохо помнит, почему испытывает резкое чувство отвращения, почему его рука так больно сжимает собственный член. Он хорошо помнит лишь образ Луны.
Коннор сомневается, надеется, боится и одновременно хочет верить, что думал о Ричи Эркер. Конни сдавленно смеется. Коннор смотрит в зеркало, стоявшее почти напротив кресла, но не видит в нем себя. Конни растягивает губы в усмешке. Коннор моргает несколько раз, но все еще тревожно продолжает вглядываться в темное отражение. Глубоко вздыхает, оттягивая прилипшую к телу, что продолжает мелко дрожать, футболку, пропитанную холодным потом. Кислотно-синий внезапно проникает в зеркально-призрачную поверхность напротив, и парень спешит отвести взгляд от этой яркой, неприятной вспышки. Коннор все еще видит этот неоново-тошнотворный цвет, этот пугающе-забытый, несуществующий, нереальный оскал, смотря в пустой потолок. Каждый нерв ощущается тонкими нитями. Голова кипит, в вискахтягуче пульсирует боль. Коннору хочется вырезать ее ножом.
Конни хочется вырезать ножом каждое невероятно-красивое, вечное, созвездие на молочной коже его Луны. Рассматривая рисунок, Конни жалеет, что он не такой фантастический и сказочный, как Лунная девушка. Жалеет, что тетушка оставила на нем лишь грубые, строгие линии и геометрические фигуры. Жалеет, что Смерть не может забрать его.
Жалеет. Но не долго. Конни тешит себя мыслью, что Смерти просто нужен не он, привыкший терпеть боль, а она, Лунная, такая нежная, теплая, тихая. И он ей ее отдаст.
Пасмурное небо уже который день не делает уютнее пустой холл с пустыми аудиториями. Коннору сейчас не нужен уют. Коннору необходима вкрадчивая, доверительная тишина.
Коннор не идет на перерыв с Лео, чтобы остаться и помочь Тайсону. Коннор – случайный и случайно-единственный, кому парень смог довериться, кому мог выговориться о своем ужасающем, шокирующем прошлом. Шокирующем многих, но не Коннора.
Он привычно слушает, когда Тайсон в который раз рассказывает о мусорных баках, дождливом сером дне, грязи, в которой он стоял на коленях, и о грязи, которую творили с ним, бродяжничающим приютским мальчишкой, трое мужчин, по очереди трахающие избитого парнишку в рот.
Коннор непривычно не отзывается, когда Тайсон адресует ему вопрос. Конни чувствует, как слабеют мысленные оковы.
Конни отзывается на разговор о шрамах, которых у Тайсона на спине слишком много, и заставляет собеседника содрогнуться от неуместной, внезапно теплой улыбки, возникшей у Конни на лице, а затем – удивиться аккуратно-вырезанному, давно зажившему, треугольнику внизу живота. Который Конни почти любовно огладил пальцами. Тайсон, не спрашивая ничего и отвернувшись, продолжает отстраненно рассказывать, периодически не к месту вспоминая о коробке из-под телевизора, в которой жил, не обращая внимания на то, как Коннор слишком нервно, резко, возвращает футболку на место, делая глубокие вдохи-выдохи. Считая до двадцати восьми. Воображая очередные несуществующие веревки, сдерживающие несуществующее прошлое. Коннор с большим трудом натягивает на лицо привычную беззаботную, ободряюще-мягкую улыбку, продолжая вслушиваться в исповедь человека, которому хотел бы помочь. Хотел помочь еще с того самого дня, когда в медицинском центре забитый парень с диким взглядом карих глаз, как оказалось, его будущий однокурсник, неловко подошел к нему, в панике постоянно оборачиваясь на своего врача. Мистер Бруствер говорил, что Тайсону необходимо преодолеть свой страх общения с парнями, а умеющий слушать, дружелюбный и точно безобидный Коннор – более чем прекрасно подходил для этого.
С еще большим трудом Коннору удается накинуть на лицо привычную беззаботную улыбку, когда Тайсон замолкает, видимо, замечая проходящего вдалеке человека. Парень испуганно отворачивается, боясь, что кто-то, кроме Коннора, мог слышать его слова. Коннор же оглядывается и, черт возьми, словно назло, тут же встречается своими тепло-карими глазами с пронзительно-холодными Эркеровскими, мелькнувшими всего на миг, пока девушка, спешно поправляя сумку на плече, проходила в сторону аудитории мимо единственно-оставшихся людей в холле.
Но и этого мига, этого короткого взгляда, хватает, чтобы стать таким необходимым, таким нужным глотком воздуха для Конни. Когда Тайсон по-прежнему отстраненно, еще раз убедившись, что никого нет рядом, продолжает рассказывать о мерзком, солено-кислом вкусе спермы одного из насильников, Коннор не менее отстраненно смотрит в сторону, с неприятной вспышкой неоново-синего успевает подумать о Ричи и о том, что правильно делает, что слушает Тайсона, помогая этим ему.
Но вряд ли он помогает этим себе. Конни напрягается, сдерживая усмешку, слушает собеседника и вспоминает влажный, терпкий, горький вкус на пластике, вспоминает о том, как проводил языком от искусственного основания до головки, по всей длине жесткого, твердого ствола. Вспоминает, как тетушка одобрительно гладила его, Конни, по голове, когда он, захлебываясь слюной, давясь, но послушно заглатывал член полностью, а она смотрела, смотрела. А потом трахала себя. Его. Играла. Вспоминает, как он, Конни, всегда очень старался сосать, ведь в свои десять абсолютно неправильно знал, что чем влажнее – тем меньше боли. И, утопая в вязких, тягучих, как возбуждение мачехи, воспоминаниях, Конни снова игнорирует Тайсона, что, наконец, решился впервые полностью и подробно описать свое изнасилование, также полностью освобождаясь от этого.
И Коннор бы порадовался, что, наконец, помог, но… Коннор слишком отвык, что забывает свое имя, а Конни слишком давно не вспоминал, как поглубже просила тетушка вставить ей, как глубоко могли залезть в него ее пальцы. Какую боль и удовольствие она могла принести. Какие секреты она доверила маленькому одинокому мальчику. В какие игры она с ним благодаря этим секретам играла. Какие сказки она ему рассказывала. Какие сказки она ему запрещала. И какие сказки он бы хотел рассказать сам. Коннор непонимающе моргает пару раз, смотрит, как впервые за все их знакомство Тайсон облегченно улыбается, благодарит его и также, словно бы облегченно, уходит прочь. Конни, дыша все учащеннее, ритмичнее дергает за мысленные ниточки, играясь со струнами воспаленного разума. Неоново-синий неожиданно разбавляется лунно-белым.Коннор вместо невыученных молитв повторяет свою, – ту, что о нормальности и несуществующем прошлом – с удвоенной силой. Коннор знает, что хотел бы заткнуть себе рот, когда неожиданно обращается к Ричи, вышедшей из аудитории. Знает, что хотел бы уйти, когда с очередной беззлобной, казалось бы, насмешкой, вынуждает девушку сменить направление, подойти к нему и ответить. Знает, что именно он чувствует к идеально-равнодушной Ричи, все еще не до конца себе же в этом признаваясь. Коннор сменяет беззлобную насмешку на непривычно-злую и громадными шагами черту конфликта переходит. Потому что также знает, что нормальность его по швам трещит, как и вера в самообман. Прошлое не существует, но возвращается.
Знает, что не должен Эркер с нимбом над головой, к себе, почти нормальному, почти обычному, подпускать, потому что… Конни усмехается, Конни предвкушает, Конни в эмоциях ледяной Луны купается, расплескивает их, сюжет свой бумажно-сказочный в реальности представляя…
Коннор тонет, захлебывается, кидаясь словами чертовыми, намного более увесистыми, намного более колюще-режущими, чем их привычные, нужные перепалки. Коннор тонкие паутинки общения обрывает, другой рукой сердце свое пережимая, раздавливая. Под мысленный, беззвучный, приговоренно-обреченный крик идеальную Ри от себя окончательно, все-таки, отталкивает, меньше всего этого желая. Больше всего боясь потерять единственно-искренние эмоции, что единственно во взгляде ее грелись, и его и саму девушку воспламеняли, для него только были, под слоем заиндевевшего равнодушия и колючей обиды. И зная, что хоть и боится, но должен, обязан потерять. Стена из сарказма и иронии, компромисс чертов, в один диалог – как укол, болезненный, но необходимый, – превращается в стеклянно-ледяную крепость. Коннор смотрит, не отрываясь, на то, как гордо, с достоинством, также ровно, как и всегда, Ричи Эркер уходит, не оборачиваясь. Коннор с печальной уверенностью знает, что ледяная, неприступная Леди теперь, наконец-то, будет жить без его воспламеняющих, выводящих на эмоции провокаций, подальше от него, сможет себя кубиками отрешенности целиком и полностью обложить, как и хотела всегда. Защитить. Надломленность игнорируя, скрученность мыслей и чувств.
Коннор больше на компромиссы в общении идти не способен, Он приближаться к ней не должен. Коннор контроль из-за нее теряет, Он прошлое усердно воскрешает, начиная истончившиеся до струн мысленные веревки ногтями перерезать, закачивая мозг тошнотворным неоново-синим. Коннор лежит на холодном полу своей квартиры, в который раз пытаясь отдышаться. Вслушивается в то, как ритмично-ледяной ноябрьский дождь хлещет по стеклу окна, подгоняемый остервенелым острым ветром.