Shangri-La (1/1)

— Бесполезная идиотка! Обидно, ужасно обидно. Всё это время она очень и очень старалась, прикладывала все усилия — лишь чтобы в конце концов в очередной раз услышать эпитет "бесполезная" в свой адрес. Девушка стыдливо опустила глаза в пол и сжала кулаки, буквально впиваясь ногтями в кожу на ладонях. Она знала, что в ближайшее время ей придётся выслушать ещё много "лестного" о себе, и морально готовилась к череде унижений. — Я всего-то попросила добыть мне подходящую для игры фигуру — и что получила в результате? — гневно фыркнула синеволосая девушка, чьи прелестные, пусть и кажущиеся слегка неживыми черты лица исказились в гримасе отвращения, когда она полным язвительности голосом сама ответила на свой вопрос: — Ты вернулась с пустыми руками! Что скажешь в своё оправдание, а-а, Фуру-удо Э-э-эрика? Девушка прекратила раздражённо расхаживать по помещению и резко развернулась. Эрика, раскрасневшаяся от стыда, сильнее потупила взгляд и закусила губу. Эрика находилась в изящно обставленной комнате, шахматный пол которой поблёскивал в загадочном лиловом свете, льющемся из высоких окон, а потолок уходил куда-то в небеса, так что его было невозможно разглядеть за дымкой густого фиолетового тумана. Гостиная ведьм вне пространства и времени — вот где отчитывали гордую девушку. Сама детектив стояла в центре помещения, будто осуждённый, ожидающий приговора, и боялась поднять глаза на своего палача — свою госпожу, Великую Ведьму Сената, Ведьму Чудес Фредерику Бернкастель. В лиловых глазах Бернкастель читался немой вопрос, когда она смотрела на свою фигуру, провалившую такое элементарное задание. В этом кажущимся мёртвым взгляде Эрике виделись суровость и презрение, и детектив всеми способами старалась его избежать. Однако Бернкастель, её жестокая госпожа, буквально впивалась глазами, словно желая разорвать Эрику, как кошка разрывает хилое тело мыши когтями. Эрика прекрасно осознавала, насколько она на самом деле сейчас похожа на мышь: такая же жалкая, ничтожная, трясущаяся перед безжалостной ведьмой, у которой от негодования дергается её кошачий хвост, украшенный голубой лентой и бубенчиком (его бы любой счёл милым, если бы не знал о жестокости его обладательницы). Понимая, что от неё ждут ответа, и так же хорошо осознавая, что этот ответ разозлит госпожу, Эрика тихо, как бы оправдываясь (отвратительное чувство!) пролепетала: — Эта фигура недостойна такой великой ведьмы, как вы, Госпожа. Бернкастель презрительно фыркнула. Быстрыми шагами она приблизилась к Эрике и заглянула ей в лицо. При виде выражения госпожи Эрика вздрогнула: на губах Бернкастель была жуткая насмешливая улыбка. Ведьма по-кошачьи прищурила глаза и неожиданно протянула руку к лицу Эрики, чтобы в следующий миг провести ладонью по её щеке. Спокойным, даже немного ласковым голосом Бернкастель произнесла: — О, благодарю за заботу. Затем её улыбка исказилась, буквально пропитываясь безумием и яростью, а рука соскользнула с щеки Эрики, чтобы грубо ухватить прядь синих волос — таких же, как у самой ведьмы — и с неожиданной для такой хрупкой девушки силой потянуть. Эрика едва удержала болезненный вскрик и невольно взглянула в пустые глаза своей госпожи. А Бернкастель язвительно проговорила: — Вот только позволь мне самой решать, какая фигура меня достойна, а какая — нет! С этими словами она вновь дёрнула волосы Эрики, а затем выпустила, чтобы в следующий миг толкнуть в грудь, не давая опомниться. Эрика не успела скоординировать движения и позорно плюхнулась на зад. Немного придя в себя, она положила ладонь на голову и, потирая пострадавший от дёрганий за волосы участок, подняла глаза на Бернкастель. Ведьма Чудес с выражением холодного безразличия смотрела на Эрику. От внимательного взгляда детектива не ускользнуло, что из правой руки госпожи на пол вылетело несколько синих волосков. "Всё-таки вырвала..." — подумала Эрика и закусила щёку изнутри. Чтобы ещё больше поиздеваться и унизить и без того растоптанную Эрику, Бернкастель ровным тоном, будто вовсе не злясь, а изрекая бесспорную истину, произнесла: — До чего же ты жалкая и ничтожная. С этими словами Бернкастель отвернулась. Эрика пристыженно опустила голову. С Бернкастель всегда было так: сколько ни старайся, она ни за что не оценит твоих усилий, если ты не принёс ей победу. Как ни иронично, услышать похвалу от Ведьмы Чудес было настоящим, редчайшим чудом. И Эрика прикладывала все усилия, чтобы как можно чаще видеть это чудо, обращённое к ней. Для Фурудо Эрики признание Фредерики Бернкастель было величайшей наградой. Эрика почти безгранично восхищалась своей госпожой. Многих отталкивали и даже приводили в ужас жестокость и бессердечность Бернкастель, но только не её самую преданную фигуру. Эрике нравилось, что Бернкастель берёт от жизни всё, не обременяя себя дурацкими человеческими рамками морали и сострадания. В этой ведьме, поистине достойной этого гордого звания, не было и грамма сочувствия к горестям ничтожных людишек — в ней не было и грамма любви. Эрика высоко ценила эти качества и старалась во всём походить на свою безжалостную госпожу. Пожалуй, именно благодаря подобному поклонению из всех фигур Фредерики Бернкастель Фурудо Эрика дольше всех продержалась подле Ведьмы Чудес. Остальных неизбежно ждала жестокая участь быть сломленными. Нет, конечно, были и те, кому удавалось вырваться из цепких лап ведьмы-кошки, но ради этого им приходилось полагаться на помощь других — самостоятельно спастись никто бы не сумел. Именно поэтому Эрика смотрела на них сверху вниз — она-то добилась всего сама, проходя ради госпожи через настоящий Ад. И вот сейчас Эрика смотрит на Бернкастель снизу вверх: на покачивающийся из стороны в сторону кошачий хвост, на гордо выпрямленную спину, на блестящие синие волосы — и смиренно ожидает своего приговора. "В конце концов... Госпожа — единственная, от кого я готова его принять", — подумала Эрика со смесью восхищения и ужаса. Наконец со стороны Бернкастель послышался тяжёлый вздох. Не оборачиваясь, она ровным тоном произнесла: — И всё-таки, несмотря на твой полнейший провал в выполнении моего поручения, эта игра ненадолго развеяла мою скуку. Эрика встрепенулась и взглянула на госпожу, не веря свои ушам. "Неужели Госпоже что-то всё-таки понравилось?" — с трепетом подумала она, чувствуя, как её сердце бьётся быстрее, а внутри разливается приятное томление. Бернкастель всегда говорила, что скука — самый страшный яд для ведьмы. Если же Эрике удалось её хоть ненадолго развеять, то это можно считать едва ли не высшей похвалой. "Госпожа..." — подумала она, чувствуя, как к глазам подступают слёзы счастья. Словно прочитав её мысли, Бернкастель взглянула на Эрику через плечо и одарила лёгкой, едва заметной улыбкой, чуть-чуть приподняв краешек губ. — Да, развеяла, — спокойно повторила Ведьма Чудес. — Наблюдать за ней было забавно, особенно во время пятого расследования, и в частности благодаря твоим действиям. Именно поэтому... — Бернкастель прикрыла глаза и объявила: — Я не стану бросать тебя в Глубины забвения. От этого заявления Эрика буквально просияла. Сцепив руки в замок, она с искренней благодарностью и даже благоговением взглянула на Бернкастель и воскликнула: — В-вы так милосердны, Госпожа!.. С-счастлива вам служить! — торопливо добавила она, заметив маленькую складку между бровей Ведьмы Чудес. От последних слов складка разгладилась, и Эрика мысленно облегчённо вздохнула. Видя реакцию своей фигуры, Бернкастель усмехнулась. Она развернулась к Эрике и вытянула правую руку. Тут же в воздухе возник какой-то пакетик и приземлился в раскрытую ладонь Бернкастель. Едва завидев его, Эрика начала догадываться, что за этим последует, и её охватило трепетное волнение. А Бернкастель прошла к ближайшему столику, находящемуся у стены между окон, и высыпала содержимое пакетика на поверхность. Затем ведьма плюхнулась в ближайшее кресло и, с усмешкой глядя на Эрику, проговорила: — И раз уж ты провинилась, развлеки-ка меня ещё немного. Не сомневаюсь, что ты догадалась, чего я хочу от тебя, едва завидев кунжутную соль, верно, Эрика? — на этих словах она лукаво взглянула на свою фигуру. Эрике не нужно было говорить прямо. Едва Бернкастель обратилась к ней, Эрика вскочила на ноги и достала из-за спины свои любимые китайские палочки. — Отделить кунжут от соли палочками? — с готовностью воскликнула она, в то время как её глаза буквально горели. Бернкастель прикрыла глаза. — Продемонстрируй мне своё мастерство, — улыбнулась она. Эрика в мгновение ока оказалась возле стола и, вооружившись прибором, решительно заявила: — Никто не сможет сравниться с Фурудо Эрикой во владении палочками! С этими словами Эрика принялась ловко орудовать палочками, умело и быстро отделяя кунжут от соли и раскладывая разные субстанции в разные кучки. Её глаза горели при мысли, что таким на первый взгляд довольно глупым и бессмысленным действием она демонстрирует свой талант и в то же время помогает госпоже развлечься. Иногда поглядывая на Бернкастель, Эрика видела, что та действительно с лёгкой расслабленной улыбкой наблюдает за её действиями и наслаждается моментом, в то же время думая о чём-то своём. — Забавно, как может иногда повлиять отсутствие одной фигуры на ход всей игры, — вдруг рассеянно проговорила Бернкастель, откидываясь в кресле. Эрика вздрогнула, едва не уронив солинки, которые удерживала палочками, а затем осторожно поинтересовалась: — Что вы имеете в виду, Госпожа? Бернкастель скосила на неё глаза и при виде обеспокоенного выражения своей фигуры усмехнулась. — Не волнуйся, Эрика, не тебя, — ответила она. Чуть помолчав, она прикрыла глаза и спокойно продолжила: — Просто задумалась о той игре, в которой ты участвовала, и осознала, что смерти некоторых круто меняют ход истории. Например, Ирису Кёко и Ууджима Сатоши: их отсутствие в родном мире предотвращает кровавую трагедию. — Но ведь это справедливо не для всех фигур, верно? — заметила Эрика. — Я имею в виду, что отсутствие Уширомии Джессики вряд ли предотвратит трагедию Роккенджимы — она ведь никогда не была ключевой фигурой в этой истории. Бернкастель кивнула. — Верно, — подтвердила она. — Даже в осколках без Уширомии Джессики происходят убийства на Роккенджиме. Бернкастель на некоторое время затихла, а затем тяжело вздохнула и, нахмурившись, произнесла: — К сожалению, если у игрока нет главной фигуры, игра невозможна. И, благодаря тебе, Эрика, я оказалась как раз в такой ситуации. Эх, какая же это морока — искать новую фигуру! — Бернкастель закатила глаза. Эрика оживилась. — Тогда может быть всё-таки поставите против леди Лямбдадельты меня? — с готовностью предложила она. Бернкастель скосила на неё глаза, а затем скривилась. — Тебя? — насмешливо переспросила она. — Думаешь, это весело — игра "Эрика против Эрики"? — Бернкастель хмыкнула. — Возможно, звучит забавно, но ты совершенно не походишь для такого формата. Здесь тебе не нужно отрицать магию и объяснять всё логикой — здесь нужно использовать магию. На роль моей фигуры подходят какие-нибудь владельцы небольших миров типа той же Беатриче и Тау... — А ведь я тоже могла бы быть владельцем мира, если бы в пятой игре Баттлеру не приспичило бросить мне повторный вызов после поражения... — пробурчала Эрика, со злостью вспоминая своё прежнее поражение. — ...Ведь концепт игры — противостояние ведьмы "осёдлой" и ведьмы "свободной" при поддержке сильнейших, — продолжала Бернкастель, не обратив на слова Эрики никакого внимания. Она устало потёрла виски, после чего встала с места и куда-то направилась. Эрика наблюдала за её действиями в недоумении, а затем даже как-то обиженно воскликнула: — Госпожа, вы уже уходите? Даже не посмотрите на результаты моей работы? — Да, ухожу, — бросила через плечо Бернкастель. — Мне надо ещё искать подходящую фигуру в море осколков. Однако, — Бернкастель обернулась и слегка улыбнулась, — ты можешь помочь мне ещё кое в чём, Эрика: завари мне чаю. Эрика всполошилась, а затем подскочила на ноги, резко бросив своё прежнее занятие, и поспешила выполнить новое поручение госпожи. Бернкастель проследила за ней взглядом, иронично усмехнувшись. Едва силуэт Эрики растворился в воздухе, Ведьма Чудес прикрыла глаза и вздохнула. "Да уж, — подумала она. — Появление этой фигуры на доске действительно спутало нам все карты. Какая жалость, что сама она слишком ничтожна, чтобы стать заменой..." Едва подумав об этом, Бернкастель вновь усмехнулась и покачала головой. Она откинула волосы назад, и тут же её силуэт поглотило лиловатое мерцание. Комната опустела.*** Козакура Мари ни разу не лежала в больницах. Когда она заболевала, её лечила мама, затем, после смерти мамы, Мари лечилась различными целебными настойками самостоятельно, а после во время болезней ей помогали Сето с ребятами. Ни одно заболевание Мари не было настолько серьёзным, чтобы ей приходилось ложиться в больницу. Поэтому впервые она оказалась здесь в качестве посетителя из-за болезни других. В больнице Мари сразу же решительно не понравилось: слишком бело, слишком стерильно, слишком неприветливо. Проходя по ослепительно белым коридорам, Мари озиралась, точно испуганный, вырванный из привычной среды зверёк, и невольно сильнее жалась к Сето. Она чувствовала себя так, словно на неё направили свет множества прожекторов, и ей очень-очень хотелось спрятаться. От холодных стен и полов веяло чем-то неприятным, будто они насквозь пропитались атмосферой боли и страданий, а теперь стремились раздавить этой болью каждого из посетителей. Мари поёжилась и подняла глаза на Сето, будто ища у него поддержки, — она всегда так делала, когда чувствовала себя потерянной в этом огромном внешнем мире. Однако сейчас Сето был как никогда мрачен: он напряжённо хмурил брови и поджимал губы, его красивые (Мари всегда любовалась ими) золотистые глаза, обычно сияющие добротой и заботой, теперь помутнели. Мари было невыносимо больно видеть его таким. Сето всегда был для неё добрым другом и надёжным товарищем, в любой момент готовым подставить плечо другим, — теперь же плечо нужно было подставить ему. Он остро нуждался в этом, и не он единственный. Мари украдкой взглянула на Кидо. Суровый лидер Ослеплённой банды сейчас совершенно раскисла. Она ниже обычного опустила голову, чтобы скрыть лицо за капюшоном, но Мари всё равно видела, как покраснели и распухли её глаза от литров пролитых слёз и бессонных ночей. "Кидо очень переживает..." — подумала Мари, сочувственно глядя на раздавленную последними событиями девушку. Затем она перевела взгляд на последнего компаньона (по крайней мере, последнего, имеющего физическое тело). На Момо было больно смотреть: её некогда солнечную улыбку будто выключил кто-то незнакомый, кто-то несомненно жестокий и безжалостный, а сияющие позитивом глаза потухли. Да она и сама была бледна, как смерть, и выглядела немногим лучше Кидо. Мари знала, что в кармане толстовки Момо лежит телефон, а в нём, несомненно, обитает Эне, заметно притихшая, поддавшись всеобщему мрачному настроению. Или же она переживает случившееся намного больше других?.. Мари видела изменения, произошедшие с членами банды, и прекрасно осознавала их причину. Собственно, события, сломившие их, повлияли и на неё саму: сердце постоянно грызли мучительная тревога и беспокойство, смешанные с болезненной надеждой, а руки не прекращали дрожать мелкой дрожью, когда она на базе разливала по чашкам ароматный чай, пытаясь хоть как-то поддержать остальных. И сейчас от причины всего этого их отделяла одна-единственная дверь. Там, за светло-серым прямоугольником, к которому была прилеплена небольшая белая табличка с числом тридцать восемь, в неуютной палате были их друзья. Там, в больничной палате, был Кано. На его лице не было привычной загадочно-лукавой улыбки — на его лице застыло безмятежное выражение спящего человека. Кано не шутил над членами банды, как он это обычно делал, — с его сомкнутых губ ни срывалось ни единого звука, кроме едва слышного дыхания. Там, в той же палате, был Шинтаро. Загадочный беспробудный сон будто был призван стереть тёмные круги под его глазами и вечное хмурое выражение с его лица. Однако вместе с этим он забрал у Шинтаро возможность радоваться простым мелочам типа банки любимой соды или всяким интернетным штучкам (Мари плохо понимала, даже когда он пробовал ей это объяснить, да и сам Шинтаро всегда быстро махал на неё рукой, сдаваясь). Ничто не раздражало необщительного брата Момо — ничто не было способно его осчастливить. И Кано, и Шинтаро — на обоих парней будто наложили какое-то проклятье. Уже не один день они лежали в одной больничной палате, и ни разу за всё это время ни один не пришёл в сознание. Мари хорошо помнила тот день, когда начался этот кошмар. Это было обычное утро на их базе. День выдался довольно облачным, поэтому лучи солнца совсем тускло освещали комнату Мари, когда она проснулась. Всё шло своим чередом: она выбралась из-под одеяла, оделась, умылась, пошла в гостиную, где её как всегда тепло поприветствовал Сето, и направилась на кухню организовывать завтрак. Сето вскользь упомянул, что сегодня Кидо не удалось растолкать Кано и что она ушла попытаться разбудить его вновь, но Мари не придала этому особого значения: ну что такого удивительного в сонном Кано, особенно учитывая его любовь к ночным прогулкам?.. А потом был крик, какого Мари никогда прежде не слышала в этом месте. Мари ни разу не допускала мысли, что Кидо может так кричать. Но более её поразил вид лидера: на её бледном лице не было и грамма привычных суровости и недовольства — в её глазах читалась мольба, в них стояли слёзы, а выражение было на удивление беспомощным. Да, когда Сето с Мари вбежали в комнату, привлечённые криком Кидо, они застали девушку трясущей бессознательного Кано за плечи и со слезами на глазах бормочущей: — Очнись, идиот... Прекрати, это не смешно... Пожалуйста, проснись!.. А затем случилось и вовсе немыслимое: Кидо зарыдала в голос и порывисто обняла Кано. Потом было много всего: какая-то паника, суета, шум, звонки в скорую, Кидо, плачущая рядом с Кано и не отходящая от него ни на шаг, Сето, пытающийся успокоить её, но сам выглядящий ничуть не спокойнее, визг сирены, люди в белом... Кидо словно забыла о своей нелюдимости и цеплялась к каждому, пытаясь узнать хоть что-то о состоянии Кано, но на её нервные вопросы врачи лишь качали головой. В конце концов ей оставалось только искать поддержки у Сето. К своему удивлению, на первом этаже больницы они встретили Момо. Та с выражением паники ходила взад и вперёд по коридору, сжимая в руке телефон, на экране которого мелькала обеспокоенная Эне. Оказалось, что тот же странный недуг, не дающий человеку пробудиться, поразил и Шинтаро. С Кисараги Момо они познакомились не так давно, но уже успели достаточно сблизиться с этой позитивной и доброй девушкой, а затем и с её братом Шинтаро и электронной девочкой по имени Эне, живущей в его компьютере. Мари особенно подружилась с Момо: ей нравилась жизнерадостность новой приятельницы. Именно поэтому Мари так печалили произошедшие с Момо изменения. Они ходили навещать друзей в больнице ежедневно. Голос Кидо дрожал каждый раз, когда она спрашивала врачей о состоянии Кано Шуи и Кисараги Шинтаро, в её глазах читалась мольба. И каждый раз, когда они получали неутешительный ответ, надежда Кидо получала всё более жёсткий удар. Сегодня всё произошло по обычному сценарию: им сказали, что их друзья не очнулись, что никто до сих пор не знает причину произошедшего, а затем велели отправляться восвояси — их ещё ни разу не пустили внутрь палаты. Кидо и Момо как всегда попытались было спорить, но Сето как обычно постарался их успокоить — в конце концов, все они прекрасно понимали бессмысленность пререкательств. В итоге они неизменно понуро опускали головы и уныло брели на первый этаж. Едва они вышли из здания, Мари не сдержалась и глубоко вдохнула. Её грудь наполнил сухой горячий воздух, но даже он казался ей приятнее холодного запаха больницы. Мари оглядела улицу: из-за жаркой погоды от асфальта практически поднимался пар, и вокруг почти не было людей. Мари прекрасно понимала стремление окружающих не быть снаружи: от жары у неё самой на лбу выступил пот, хотя с её выхода из больницы едва прошло пять минут. Внезапно её взгляд ухватил в тени одного из переулков человека. Собственно, в его местонахождении не было чего-то особенно выдающегося: в подобную жару совершенно естественно было прятаться от лучей палящего солнца. Однако что-то всё равно показалось Мари странным: то ли тот факт, что этот бледный молодой человек в такую погоду был полностью облачён в чёрное, то ли его жутковатые, будто светящиеся во тьме переулка жёлтые глаза, то ли направление его взгляда. Он неотрывно смотрел на их компанию, хотя Кидо использовала на них всех свою способность быть невидимыми. "И всё равно... Он будто видит нас", — подумала Мари. От последней мысли у неё по спине пробежали мурашки и внутри зародилось какое-то неприятное тревожное чувство. — В чём дело, Мари? — вдруг поинтересовался Сето, обернувшись к ней. Мари вздрогнула, а затем смутилась: только после его вопроса она осознала, что, погрузившись в свои мысли, стала идти медленнее и задерживать ведущего её за руку Сето. Мари робко взглянула ему в лицо: Сето улыбнулся ей, словно говоря, что всегда готов помочь, если что-то случилось, но эта улыбка получилась вымученной. "Нет, не стоит его тревожить, — подумала Мари. — Ему и так приходится тяжело..." Мари покачала головой и ответила: — Всё в порядке, я просто задумалась. Извини. Улыбка Сето стала теплее, и он ласково потрепал её по голове. — Тебе не за что извиняться, — проговорил он. Мари опустила голову и смущённо улыбнулась. Вместо ответа она коротко кивнула. Тогда они с Сето поспешили за успевшей уйти вперёд Кидо. Напоследок Мари бросила быстрый взгляд в сторону переулка: молодой человек всё ещё стоял там и смотрел на них. Ей показалось, или он и правда улыбнулся ей?.. В этом году пятнадцатое августа выдалось особенно жарким.*** Серая трещинка прорезала голубовато-белую штукатурку, словно морщина на лбу хмурящегося человека. Однако Минато не хмурился, а глядел на неё с совершенно отрешённым выражением лица. Он был полностью погружён в свои мысли и не особенно обращал внимание на происходящее вокруг. Небольшая трещина на стене коридора — всего лишь деталь, на которой он неосознанно задержал взгляд. Минато находился в местной больнице в ожидании своей очереди на посещение — какое-то довольно глупое правило запрещало навещать больных в тяжёлом состоянии нескольким людям одновременно, объясняя это тем, что пациентам нужен покой или какой-то подобной ерундой. Минато не видел в этом особого смысла — в конце концов, того, у чьей палаты он сейчас терпеливо ждёт, уже несколько недель ничто не беспокоит — однако не спорил и подчинялся правилу. А пока, ожидая своей очереди, он вспоминал всё, что пережил в последний год, из-за ряда событий растянувшийся на ещё более долгий срок. Минато хорошо запомнил первый день после освобождения из плена академии. Сначала он проснулся, как в любой другой день в успевшем стать родным общежитии. Всё шло нормально ровно до того момента, как в его голову ударили воспоминания обо всех приключившихся с ним событиях. Они навалились на плечи тяжёлым грузом, их словно всыпала в голову, как мусор, чья-то "заботливая" рука. Хотя почему "чья-то"? Минато прекрасно знал, кому она принадлежит. "Доброе утро!" — словно резонируя с его мыслями, произнёс до отвращения привычный женский голос. "Значит, Тау не блефовала..." — подумал Минато с кривой улыбкой. Затем он сделал ещё одно не самое приятное открытие: для остальных словно не существовало всего шума из-за академии "Пик Надежды". Когда тем утром Акихико не проснулся, никто и словом не обмолвился о ней. Остальные будто забыли, как некоторое время назад бурно обсуждали "миссию" по добыче информации о персонах и Акихико с Минато в качестве разведчиков. "Похоже, Тау каким-то образом делала так, чтобы перед рассылкой приглашений слух об академии распространился в нужном мире, а затем, когда кто-то попадался в её ловушку, всякая информация автоматически стиралась. Видимо, чтобы её происхождение было невозможно отследить", — сделал вывод Минато, пока все остальные в ужасе пытались придумать, как им помочь Акихико. Перед Минато встала дилемма: рассказать друзьям всю правду о случившемся или умолчать о некоторых моментах?.. Всё время, что он пытался принять решение, голос Эношимы в его голове жужжал, будто назойливая муха, ужасно отвлекая от мыслей. Однако в итоге Минато всё-таки раскрыл правду друзьям, умолчав некоторые подробности, в частности собственный "недуг". "Не стоит заранее беспокоить их, пока не попробую решить проблему самостоятельно", — спокойно отвечал он в мыслях на ехидные замечания Эношимы. После его объяснения ситуации самым острым стал вопрос о том, что им делать дальше. Как поступить с Акихико в ожидании, пока загадочная кукла из другого мира найдёт способ освободить его душу из клетки? Неужели им придётся просто бросить его в таком состоянии? Дискуссии были бурными. В какой-то момент некоторые, в том числе и сам Минато, всерьёз засомневались, что им вообще удастся прийти к какому-либо соглашению. К счастью, в конце концов они всё-таки кое-как приняли тяжёлое решение вверить Акихико врачам — они не могли быть уверены, что сами сумеют должным образом позаботиться о товарище и при этом продолжать защищать город от Теней. От сложившейся ситуации было гадко, она вызывала болезненные ассоциации с гуляющим по острову синдромом апатии, но иного выбора у SEES не было. От принятия решения Минато вовсе не получил желанного душевного покоя, но ему нужно было как можно быстрее разобраться с другой проблемой, поэтому он затолкал все свои сомнения поглубже и при первой же возможности решительно направился туда, где, как он надеялся, ему могли помочь, — в Бархатную комнату. Ему было крайне неудобно просить её обитателей о помощи в этот раз: слова приходилось буквально выдавливать из себя, выуживать из сокровенных глубин сердца, вырывать из болота необъяснимого стыда, глупого и иррационального. Да, Минато было сложно говорить о том, что его сознание терроризирует фантом, и ещё труднее было объяснять это при виде беспокойства в золотистых глазах ассистентки Игоря. Впрочем, сам хозяин Бархатной комнаты оставался невозмутим, и невозмутимость карлика успокаивающе действовала на Минато, так что под конец речи в его голос окончательно перестала пробиваться дрожь и он решительно заключил: — ...и вы единственные, к кому я могу обратиться за помощью! Поэтому прошу: помогите мне избавиться от этого голоса в голове! Вопреки тому, что он говорил тогда на суде, Минато не был до конца уверен, что эти сверхъестественные существа захотят избавить его от призрака. Однако все его опасения развеялись, едва Игорь медленно кивнул и, усмехнувшись, заявил: — Уничтожить подобного фантома — пустяковое дело для нас. Пожалуйста, ни о чём не беспокойтесь, дорогой гость. Элизабет быстро разберётся с проблемой, — на этих словах он махнул рукой в сторону ассистентки, и та с готовностью кивнула. Собственно, процесс действительно оказался довольно несложным: Элизабет просто раскрыла свою книгу, зачитала какое-то заклинание оттуда — и последними воспоминаниями Минато об Эношиме Джунко стали её оглушительный, полный безумной радости смех да неприятное ощущение, будто кто-то на секунду сдавил плечи. А затем — долгожданная свобода. Тишина в ушах, полное отсутствие звона где-то в голове, небывалая лёгкость на душе — вот составляющие счастья Арисато Минато в тот момент. От этого восхитительного чувства он едва не рассмеялся, как тогда на суде, но в конце концов смутился своего порыва и просто от всей души поблагодарил своих спасителей. Те лишь посмеялись, будто предотвратить возможные трагедии — всего лишь пустяк. Впрочем, возможно, для них это действительно был просто пустяк. — Берегите себя, — напоследок сказала Элизабет и особенно тепло, даже заботливо улыбнулась Минато. Тот же уверенно кивнул и улыбнулся ей в ответ. "Надеюсь, из-за подобного беспокойства обо мне у неё не будет проблем..." — подумал Минато, с наслаждением мысленно отмечая отсутствие всяческих комментариев от какого-либо чужого голоса. А дальше в борьбе с тенями и Тёмным часом произошло ещё много всего. Все ребята из SEES стали сильнее, но и враги не давали передышки. В конце концов они узнали своего истинного противника — и вскоре их ожидал финальный бой, решающий судьбу не только города-порта, но и всего мира. Именно для того, чтобы набраться решимости перед этим сражением, Минато и пришёл сегодня сюда — в городскую больницу, к своему другу Санаде Акихико, до самого конца не поддавшемуся системе взаимных убийств. Наконец ухо уловило желанный звук открывающейся двери, и Минато отделился от стены, на которую до этого опирался. Он сделал шаг в направлении палаты и остановился, чтобы пропустить предыдущего посетителя. Перед Минато вполне предсказуемо для него оказалась его знакомая. Кириджо Мицуру не сразу заметила его, поэтому в первые секунды после её выхода из палаты Минато видел не обычную сдержанную и элегантную девушку, всегда чётко действующую в экстремальных ситуациях; нет, Минато ухватил тот редкий момент, когда образ идеальной наследницы компании Кириджо уступил место истинному лицу пережившей слишком много потерь девушки. Мицуру вышла с опущенной головой, в спешке утирая слёзы рукавом, а затем подняла глаза и встретилась взглядом с Минато. Едва осознав, что он видел её в подобном подавленном состоянии, Мицуру торопливо отвела взгляд и как можно отрешённее произнесла: — Ох, не ожидала встретить тебя тут, Арисато. Минато в ответ на это горько усмехнулся: хоть она не впервые показывала свою "слабую" сторону, Мицуру всё равно продолжала упорно изображать достойную главу компании в присутствии других. Минато на это лишь покачал головой, а затем проговорил: — Кириджо-семпай, нет необходимости держать эмоции в себе. Мицуру вздрогнула и быстро взглянула на Минато: тот постарался улыбнуться одной из самых ободряющих улыбок, на которые он был способен. Мицуру несколько секунд смотрела ему в лицо, а затем улыбнулась в ответ, иронично, криво от смущения, но искренне. — Ты прав, — кивнула она, а затем горько усмехнулась и объяснила: — К сожалению, привычка сильнее меня. Затем Мицуру вздохнула и с печальной улыбкой проговорила: — Надеюсь, тебе повезёт больше, и во время твоего визита Акихико будет более расположен к диалогу. — Я тоже на это надеюсь, — ответил Минато. И более Мицуру не сказала ни слова. Обменявшись кивками головы, они с Минато разошлись в разные стороны: она — подальше от палаты, где сейчас находился её близкий друг, он — в эту палату, где лежал без сознания его боевой товарищ. Минато ещё несколько мгновений вслушивался в удаляющийся стук каблуков Мицуру, а затем взялся за ручку и осторожно приоткрыл дверь. Как бы Минато ни хотел этого, Акихико никак не отреагировал на его приход: ни один мускул не дрогнул на его безмятежном спящем лице. Минато пару секунд в нерешительности стоял в дверях, а затем тяжело вздохнул и вошёл в палату, прикрыв за собой. Эта картина была хорошо знакома Минато и не менялась уже в течение длительного времени. Каждый раз, когда он заходил к Акихико в палату, тот находился в постели в бессознательном состоянии, окружённый какими-то непонятными аппаратами, поддерживающими жизнь в теле. В оболочке, содержимое которой погибло, сорвавшись со стены здания. И сегодня всё было как всегда. "Значит, она ещё не нашла способ..." — с горечью подумал Минато. Он не прекращал верить в Хиганбану — потому что без веры было бы слишком тяжело пережить всё это. Слишком много всего навалилось на плечи одного человека. Минато обошёл кровать, а затем опустился на стул рядом и со слабой надеждой взглянул в лицо Акихико. Без изменений. Минато тяжело вздохнул. Он сцепил руки в замок, опустил голову и тихо, с болью в голосе произнёс: — Как жаль, что ты не с нами сейчас, Санада-семпай. Твоя помощь была бы просто неоценима в такой момент, когда нам нужно сражаться за судьбу мира с Никс... Минато на секунду поднял глаза на товарища. Ноль реакции. "Ха, было глупо надеяться, что вести о трудной битве вернут в тебя жизнь, даже при всей твоей любви к сражениям..." — горько подумал Минато и вновь с тяжёлым вздохом опустил глаза. За окном тихо падал снег, и отблески тусклого солнечного света слабо, будто бы нехотя пробивались в палату сквозь тяжёлые свинцовые тучи, морозный воздух и стекло. Торжественное, даже мрачное безмолвие царило здесь, в месте, где находились двое бывших пленников академии взаимных убийств: тот, кто выжил и вырвался, и тот, кто погиб, пытаясь найти хоть какой-то выход из Ада. И всё-таки, несмотря на тяжёлую атмосферу, на сердце Минато с каждой секундой становилось легче. Присутствие Акихико рядом будто заряжало его верой в свои силы и наполняло жаждой жить. Акихико словно делился всей своей волей сражаться с трудностями, зная, что сам пока не может её реализовать. Думая обо всём, что случилось за это время, Минато прикрыл глаза. "Да, это ужасная ответственность, — признавал он. — Если мы не сумеем победить в этом бою, некому будет предотвратить Падение, и мир будет уничтожен. Всё: мы сами, наши близкие, наши знакомые, прохожие, просто незнакомцы с другого конца земного шара — всё исчезнет, если мы не выложимся на полную. Но мы готовы к этому. Даже если ты не сможешь сразиться с нами бок о бок, Санада-семпай, ничего страшного. Мы постараемся, и спустя некоторое время, наверное, уже после тридцать первого января, ты очнёшься и узнаешь все подробности нашей победы. Да, победы. Мы обязательно победим, чего бы это ни стоило". Минато открыл глаза и улыбнулся одним краешком губ. Эта едва заметная улыбка лучилась верой в светлое будущее. "Да, я уже пережил немало всего, что здесь, что там, — подумал Минато. — Я выдержал все предыдущие испытания — выдержу и это. Надеюсь, в ваших жизнях всё сложились хорошо, Марибель, Ёшики... Хиганбана..."*** — В полусне, я растворилась в пустынном поле в день нашего осеннего расследования. Голос, достигший моего сердца, погружает меня в сумерки... Тихо пропев это, Марибель открыла глаза и откинулась на стуле. Затем она с болью взглянула на ту, ради кого пришла, — на Ренко, обвитую паутинкой тонких проводков аппаратов жизнеобеспечения, лежащую на постели в бессознательном состоянии с разметавшимися по подушке волосами, давно отросшими сильнее своей обычной длины. Каждый раз, когда Марибель видела подругу такой, у неё обливалось кровью сердце. Девушки находились в больничной палате, стерильно-холодной и неприветливой. У Марибель уже от самой атмосферы этого места всегда по коже пробегала волна мурашек. Не делал белый свет ламп теплее и стучащий по оконному стеклу ливень, приносящий с улицы аромат гортензий — небольшой букетик этих цветов также стоял в вазе на прикроватной тумбочке, заботливо принесённый Марибель. Марибель тяжело, измученно вздохнула. — Всё-таки мы с тобой те ещё неудачницы, Ренко, — с чувством произнесла она. Её голос буквально пропитывали боль и горечь, когда она едва слышно добавила: — В особенности я... Марибель низко опустила голову и ссутулилась. Ренко ничего не ответила. Марибель прекрасно знала, что она не ответит, но всё равно упорно продолжала надеяться в глубине своей души. Однако каждый раз её надежды не оправдывались, и с каждым днём разочарование было всё более и более мучительным. Марибель приходила в больницу к Ренко при первой же возможности уже на протяжении полутора лет. Дождь, жара, снег, тайфун, усталость после учёбы — ничто не могло заставить её не делать этого. Практически каждый день Марибель упрямо садилась на поезд и ехала на другой конец города, лишь чтобы увидеть Ренко. Она продолжала лелеять надежду, что в один прекрасный миг заметит, как дрожат веки подруги, как трепещут её ресницы, — а затем миру являются лучистые карие глаза, всегда с таким интересом изучавшие его. Однако до сих пор не было и намёка на пробуждение, и Марибель продолжала терпеливо ждать. Ждать того счастливого момента, когда Хиганбана найдёт способ вернуть душу её дорогой подруги к жизни и выпустит её из плена этой проклятой академии. С каждым днём это становилось всё сложнее. Ожидание было лихорадочным, и его неопределённость сводила с ума. Марибель и сама чувствовала, что слишком зациклилась на нём и что постепенно оно подтачивает сваи её рассудка, но боялась останавливаться. А вдруг в тот момент, когда она откажется от своих надежд, она откажется и от Ренко? Как тогда она будет смотреть в глаза той, кто буквально наполнил её мрачную унылую жизнь смыслом? Эти полтора года были для Марибель мучительнейшей из пыток. Марибель тяжело вздохнула и, печально улыбнувшись, протянула руку к ладони Ренко, чтобы в следующий миг накрыть её своей и заботливо провести большим пальцем по костяшкам. — Прости, Ренко. Я приношу всем несчастья... — вдруг с горькой усмешкой проговорила Марибель. Она быстро взглянула на Ренко — реакции не было — и с новым вздохом призналась: — Что ты, что он — все, кто пытался со мной сблизиться, сейчас находятся в этой больнице. Марибель сжала губы, чувствуя, как к горлу подступают слёзы, и выпустила ладонь подруги из своей дрожащей руки. Затем она выпрямилась и, опустив глаза, тихо продолжила своё признание. — А знаешь, что самое ужасное я сделала по отношению к нему? За эти несколько недель я ни разу, ни разу не навестила его. Максимум — справлялась о состоянии у медсестры, если видела выходящую из палаты... Забавно, правда? Человек, сам того не понимая буквально защищающий меня своим присутствием, из-за меня оказался в такой ужасной ситуации... Его буквально собрали по кусочкам — а я даже не соизволила зайти проведать. — Марибель горько усмехнулась. — Я просто трусиха. Жалкая трусиха, которая боится видеть последствия своих безрассудных действий... Марибель отрывисто выдохнула и запрокинула голову назад. Она чувствовала, что в глазах собираются слёзы, но очень не хотела расплакаться прямо сейчас. В свете лампы хорошо было видно её лицо. Под потускневшими фиолетовыми глазами залегли глубокие тёмные круги, которые уже давным-давно перестала скрывать всякая, даже самая качественная косметика, и они отчётливо выделялись на бледной, нездорово сероватой коже. Губы истончились и потрескались оттого, что их постоянно закусывали и облизывали в волнении. Длинные золотистые волосы совсем потускнели и уже не спадали по спине красивыми волнами, блестя здоровым блеском, а скорее безжизненно свисали какой-то жидковатой массой. Да и вся фигура Марибель неприятно поражала контрастом с ней прежней: девушка вся похудела, сникла и ссутулилась. Всё это случилось с ней в результате стрессов прошедших полутора лет. И сейчас в палате находились две основные причины этих стрессов. Для глаза обычного человека это была совершенно нормальная больничная палата, пусть в ней и было чересчур стерильно и тоскливо. Однако Марибель видела то, что другим людям неподвластно. Она видела мириады алых глаз, глядящих на неё практически со всех поверхностей помещения. Да, Тау не солгала: то, что охотилось на Марибель, появилось не в мире академии. И оно в течение полутора лет, с самого мига возвращения в родной мир и до настоящего момента, истязало рассудок девушки, стараясь затянуть в бездну красных глаз. И Марибель боролась. Она знала, что если поддастся на уговоры жуткой женщины из своих снов, то больше никогда не увидит Ренко. Ради того, чтобы избежать встреч со странной дамой в фиолетовом, она даже свела к минимуму время сна — а ведь раньше Марибель так любила мир грёз, в котором она видела чудесных и в то же время довольно опасных существ! Который она посещала вместе с Ренко, не боясь ничего, когда подруга держала за руку. А теперь Ренко нет рядом. И в какой-то момент порождения чужого мира стали пробираться в реальный. Марибель уже не могла спрятаться от них — алые глаза неотрывно следили за ней с изогнутых стволов клёнов в тёмном вечернем парке, через который проходила дорога в больницу, со скамеек и с фонарных столбов, из каждой тени — отовсюду. Скрыться больше негде. А как-то в начале лета случайно встреченный в больнице одногруппник предложил вместе дойти до станции. Сначала Марибель отнеслась к этому без особого энтузиазма, но одна вещь заставила её круто пересмотреть мнение. Присутствие другого человека рядом заставило алые глаза отступить вглубь теней. Едва осознав это, Марибель мысленно поблагодарила всех существующих богов. А когда тот самый одногруппник провожал её и на следующий день, а затем снова и снова, ей хотелось рассыпаться в благодарностях уже этому человеку и разрыдаться ему в пиджак, настолько легче ей было от ощущения, что все эти алые глаза уходят дальше от неё, но останавливала стеснительность перед малознакомым парнем, общение с которым редко заходило дальше приветствий, а самая запомнившаяся информация о котором — прочитанный им на одной конференции интересный доклад. А потом снова её ошибка, за которую пришлось платить другому человеку. Марибель чувствовала, что груз вины вот-вот раздавит её, что она не выдержит этой ноши и сломается. Каждый день, каждое мгновение её мучила совесть, её сводило с ума ожидание, её до смерти пугала странная женщина, периодически вырывающаяся в реальный мир. Этого было слишком много для одного человека. — Это слишком... невыносимо, — вдруг со слезами в голосе произнесла Марибель. Она резко согнулась и закрыла лицо руками. Послышался всхлип, а затем ей на колени упало несколько капель. Марибель не выдержала — она плакала, чувствуя себя самым жалким существом в этом мире. Ренко в таких ситуациях всегда умела поддержать её, и поэтому Марибель не ломалась. Теперь же поддерживать было некому. Внезапно Марибель подняла голову и впилась в лицо Ренко долгим, болезненным взглядом. Она лихорадочно искала хоть какой-то знак: лёгкое движение губ, шевеление бровей, трепет ресниц — хоть что-нибудь, отдалённо намекающее на пробуждение её смысла жизни. Однако, как она ни старалась, ничего подобного Марибель разглядеть не смогла. Тогда она горько усмехнулась и, соскользнув со стула, буквально упала на колени перед постелью Ренко. Марибель вновь взялась дрожащей ладонью за руку подруги и, стыдливо опустив глаза, с горечью проговорила: — Знаешь, Ренко... Исао-сан был прав: я действительно сумасшедшая. Я уже не знаю, в какой именно момент помутился мой рассудок, но спасать меня уже поздно. — Марибель немного помолчала, а затем пугающе спокойным тоном продолжила: — Знаешь, уже после той аварии эта женщина приходила ко мне во сне и сказала кое-что. Она рассказала, что я всю жизнь была для неё лишь средством, с помощью которого она наблюдала за нашим миром и его изменениями. То есть, я не нормальный человек — я творение рук ёкая. А затем она предложила мне покой — она заверила, что я получу его, когда моя душа вернётся в мир, где она была создана. Я не знаю, насколько ей можно доверять — скорее всего, я просто умру, если приму её приглашение... Марибель замолчала и с надеждой взглянула в лицо Ренко. Ответом ей была тишина: не было похоже, что Ренко пробудится в ближайшее время. Тогда Марибель тяжело вздохнула и, уронив голову на грудь, вымученно призналась: — ...Но я слишком устала, чтобы продолжать с этим бороться. Я правда старалась, но всё это бессмысленно. С каждым днём моя надежда вновь увидеть тебя, вновь услышать, как ты называешь меня Мери, медленно и мучительно умирает, а вместе с ней и воля сражаться. Я чувствую, что на пределе, и одна из ближайших попыток той женщины затащить меня в свой мир наконец-то увенчается успехом. Так что... — Марибель с горькой усмешкой скосила глаза на лицо Ренко и, не получив ответной реакции, объявила: — Прямо сейчас я перестану сопротивляться ей и сдамся. Марибель тихо рассмеялась безрадостным смехом. Стиснув ладонь Ренко, она виновато улыбнулась подруге и, кладя голову на край постели рядом, проговорила: — Я знаю, что поступаю по-свински по отношению к тем, кто столько сил вложил в моё спасение. Но я так больше не могу. Простите меня, все. Я устала от этой жизни... С этими словами Марибель в последний раз горько усмехнулась и поддалась своему самому мучительному желанию последних месяцев — она перестала сопротивляться желанию заснуть. Она больше не силилась удержать словно налитые свинцом веки — и они послушно стали опускаться, закрывая полные слёз глаза. В этот момент Марибель явственно увидела в размытой картине мира силуэт женщины в фиолетовом платье, держащей в руках розовый зонтик. "А ведь она — это будто бы я спустя несколько лет..." — вдруг осознала Марибель, но эта мысль не вызвала у неё ничего, кроме безразличия. Ей было уже всё равно, что блондинка с лицом, так похожим на её собственное, снисходительно улыбается ей, а затем переводит взгляд куда-то в сторону двери и слегка покачивает головой. Внезапно Марибель показалось, будто ладонь Ренко в её руке слегка шевельнулась. Однако это уже не вызвало в её сердце счастливого трепета. Да, даже если Ренко и правда очнулась, это уже неважно. В конце концов... Марибель Хан проиграла этот бой. Якумо Юкари победила.*** Фестиваль в академии Кисараги — весёлое событие, на котором собирается вся школа. Многочисленные лавочки и аттракционы, подготовленные учениками, не дают заскучать ни одному гостю. Однако даже такое интересное времяпровождение имеет конец. Посетители расходятся, а ученики убирают все следы того, что ещё пару часов назад тут вообще что-то было. Впрочем, класс 2-9 даже после фестиваля смог найти интересное занятие себе по душе. Ещё полгода назад Ёшики и подумать не мог, что ему может быть так весело с одноклассниками. Однако вот он сидит в одном из кабинетов, слушает страшные истории от старосты в окружении ребят из класса и получает огромное удовольствие от происходящего. "Практически идиллия, — с усмешкой подумал он. — Словно судьба пытается компенсировать всё пережитое". Да, с тех пор, как Ёшики вернулся из плена академии "Пик Надежды", он стал гораздо больше ценить каждый миг, проведённый в нормальной школе. Конечно, для приличия он продолжал недолго демонстративно ворчать, когда его втягивали в очередную бурную деятельность класса, но в глубине души он наслаждался происходящим. Ему нравилась компания чуть трусливого, но доброго и неравнодушного к чувствам других Сатоши, подчас строгой, но на самом деле заботливой Накашимы, весёлой и беспечной Шинохары, милой и общительной Сузумото, слегка рассеянной, но такой чуткой Юи-сенсей (которая всегда умудрялась быть рядом со своими учениками) и, конечно же, Шинозаки — той самой, беспокойство о чьей судьбе так мучило Ёшики во время заключения в проклятой академии. К огромному облегчению, Ёшики по возвращении увидел её в добром здравии, как всегда заботящуюся о своих одноклассниках и поддерживающую Сузумото, выбитую из колеи новостью о странной коме Моришиге. Кстати о Моришиге. Ёшики был удивлён, когда при новости о странной и внезапной коме одноклассника никто не вспомнил недавнюю суету по поводу поступления в "Пик Надежды". Сам Ёшики, чтобы не выглядеть полным идиотом в случае чего, позже проверил информацию об академии и с удивлением обнаружил отсутствие оной. Этот факт заставил его растеряться. Вся шумиха, вся реклама, все легенды о престиже — всё это будто растворилось, словно и не было. Как именно это произошло — вопрос, так и оставшийся без ответа. Учитывая всеобщее незнание, Ёшики взвесил все "за" и "против" и решил никому ничего не говорить. "Пускай лучше остаются в неведении, — мрачно думал он. — Иначе мне придётся рассказать, как именно погиб Моришиге, — а это слишком для Сузумото". С такими мыслями он вспоминал образ одноклассницы, ошарашенной новостью о коме своего лучшего друга: то, как она сначала побледнела, а затем её зелёные глаза широко распахнулись в неверии и стали быстро заполняться слезами; то, какой раздавленной, слабой и беззащитной она выглядела в тот момент. Постепенно Майю научилась скрывать свою боль и веселиться со всеми, как прежде, но многие прекрасно понимали, как под этой маской изнывает её сердце от мысли, что рядом нет самого близкого и самого лучшего друга. А тут ещё и новость о переезде, когда она не имеет возможности попрощаться... И вот в конце вечера они всей компанией, в числе которой оказалась Юка, младшая сестра Сатоши, пришедшая занести брату зонтик, находились в классной комнате. За окном гремел гром и остервенело хлестал дождь, в то время как внутри, в тепле и свете ламп, Шинозаки с загадочным видом предложила всем провести некий магический ритуал дружбы. Ёшики на это предложение тихонько, так, чтобы Аюми его не услышала, усмехнулся. "Ох уж эта Шинозаки, — подумал он. — Всегда приплетает все эти мистические штучки..." Затем он перевёл взгляд на Майю: ту заметно приободрила идея ритуала. "Оно и понятно: сегодня её последний день в этой школе, а расставаться с одноклассниками совсем не хочется", — мысленно прокомментировал Ёшики, восхищаясь тем, как Шинозаки решила подбодрить Сузумото и показать, как им всем важна одноклассница. Выслушав объяснения Аюми, они встали в круг и все взялись за бумажную куклу, принесённую старостой. Ёшики эта фигурка была знакома: за день до фестиваля он встретил Аюми, которая распечатывала её в местной фотомастерской, так как дома сломался принтер. "Даже не верится, что эти клочки бумажки помогут нам всем не потерять друг друга из виду", — подумал Ёшики, глядя на куклу, за которую на данный момент держалось восемь рук, готовясь по сигналу её разорвать. И когда Аюми сделала глубокий вдох, чтобы дать этот сигнал, Ёшики вдруг обратил внимание, что рука одного из восьмерых начала видимо дрожать. Ёшики нахмурился и поднял глаза на нервного субъекта. К своему удивлению, он обнаружил своего приятеля Сатоши побледневшим, как полотно, и ужасно напуганным. "Что это с ним?" — недоумённо подумал Ёшики, которого от подобного вида одноклассника внезапно охватило какое-то дурное предчувствие. Тем временем Сатоши выпустил куклу из пальцев и, получив в свой адрес несколько удивлённых взглядов, полным ужаса голосом пролепетал: — Мы не должны этого делать!.. Окружающие лишь с лёгким удивлением переглянулись. Не было похоже, что они восприняли его слова всерьёз; скорее, они отнеслись к его страху с долей скептицизма. Ещё бы: буквально пятнадцать минут назад Сатоши весь трясся из-за страшилок старосты, напуганный до чёртиков. Прекрасно помня эти события, Шинохара с долей дружеского ехидства заметила: — Неужели Мочида-кун боится даже такого безобидного ритуала дружбы? Сатоши резко вздрогнул, а затем принялся в панике объяснять: — Да нет же, вы не понимаете!.. Этот ритуал на самом деле не то, чем кажется... — Боже, какой же ты трусишка, Миочида-кун! — усмехнулась Аюми. — Тебя пугает всё, что связано с магией?.. Сатоши вздрогнул. Он был всё так же бледен, пытаясь воззвать к одноклассникам, но они лишь дружески посмеивались над ним, и он мог лишь метаться, ища поддержки хоть у кого-то. Ёшики наблюдал за ним с растерянностью. "Боже, ну что такого может случиться, если мы порвём эту куклу..." — думал он, видя тщетные попытки Сатоши хоть что-нибудь объяснить и не быть перебитым очередным подколом. И тут вдруг в памяти всплыло "предсказание" Хиганбаны. "А ведь она говорила что-то про магический ритуал! — осенило Ёшики. — Уж не про этот ли?.." — Он опустил глаза на бумажную куклу и одарил её долгим внимательным взглядом. Пока Сатоши отчаянно пытался что-то объяснить остальным, Ёшики вспоминал подробности "предсказания". Хина сказала, что он может либо помешать ритуалу, либо поспособствовать ему. Но что же приведёт к более благоприятному исходу?.. Он вспомнил, что от ритуала зависит судьба Шинозаки, и перевёл взгляд на старосту: уверенная в правильности проведения ритуала, та стояла и лучезарно улыбалась, забавляясь тревоге Сатоши. И тут Ёшики подумал: "Не хочу, чтобы что-то стёрло эту улыбку с её лица". Именно поэтому он в следующий миг сделал глубокий вдох и неожиданно спокойно произнёс: — А знаете, я согласен: нам не стоит проводить этот ритуал. По крайней мере, сейчас, — добавил он, видя, как остальные поражённо уставились на него. Ёшики стоило огромных усилий заставить себя это сказать, но гораздо труднее было не отводить взгляд, когда Аюми в неверии и даже возмущении уставилась на него. Он буквально физически чувствовал, как она прожигает его глазами, полная недовольства и глубокой обиды. "Да уж, враждебность Шинозаки — не то, чего я бы хотел", — подумал Ёшики, мысленно криво улыбнувшись. Тем временем Юи-сенсей вдруг усмехнулась и заметила: — Вот уж не ожидала, что и тебя напугает подобное, Кишинума-кун. Ёшики раздражённо выдохнул. — Да не испугался я ничего! — резковато ответил он, а затем уже более спокойно (это стоило ему некоторых усилий, особенно учитывая недовольный взгляд Аюми) проговорил: — Я просто только что осознал, что мы кое-что забыли. Кое-что очень важное. — И что же? — хмуро осведомилась Аюми, глядя на него исподлобья. Ёшики нарочно выдержал паузу. Остальные смотрели на него с интересом, ожидая ответа. Ёшики оглядел их (в глазах Сатоши он заметил смутную надежду), а затем вздохнул и объявил: — Моришиге мы забыли! — Лица остальных вытянулись в изумлении, в то время как Ёшики продолжал: — Я имею в виду, что мы проводим этот ритуал во многом ради того, чтобы не потерять из виду Сузумото. Но разве тогда честно, что мы не включили Моришиге? Разве не будет несправедливым оставить его вне дела?.. После этих слов повисло неловкое молчание. Аюми зажала рот рукой, в шоке уставившись на Ёшики. Сначала на её лице было выражение испуга, но оно быстро потеплело, когда она осознала, как именно эти слова подействуют на Майю. Аюми убрала руку от лица и как никогда по-доброму улыбнулась Ёшики. — Ох, ты совершенно прав, Кишинума-кун! — проговорила она, а затем, покачав головой, призналась: — Боже мой, мне так стыдно, что я не вспомнила о нём. Нам нужно срочно зайти к нему и проведать: вдруг Моришиге-кун как раз очнулся и только и ждёт кого-то, кто бы его поддержал! Как думаешь, нас к нему сейчас пустят? — обратилась Аюми к Майю, повернувшись к ней. Майю несколько секунд удивлённо хлопала ресницами, пытаясь осознать то, что только что произошло. Внезапно на её глаза навернулись слёзы, а на губах расцвела робкая, но полная искренней благодарности улыбка. Это выражение намного красноречивее всяких слов говорило, насколько Майю тронута тем, что о её друге кто-то вспомнил. Затем девушка кивнула и ответила: — Как раз сегодня к Шиге-нии можно приходить до довольно позднего времени. Думаю, мы успеем, если выйдем как можно раньше. Аюми улыбнулась ей и энергично кивнула. Поняв, что ритуал откладывается на какое-то время, многие выпустили бумажную куклу и принялись обсуждать предстоящий визит. — Да с таким количеством народу Моришиге проснётся как миленький! А если нет, я обязательно сделаю так, чтобы проснулся! — решительно заверила Шинохара. Её подруга Накашима на это лишь усмехнулась. — Да уж, ты, Сэйко, даже от вечного сна пробудить сможешь... — пробормотала она. И с воодушевлёнными обсуждениями одноклассники вместо с учительницей и сестрой одного из них поспешили навестить друга Сузумото, пока ещё не слишком поздно. Юку с остальными отправил Сатоши: похоже, он не сомневался, что с его одноклассниками она в надёжных руках. Сам же он слегка задержался, чтобы что-то сказать идущему последним Ёшики. Сатоши подошёл к другу и с искренней благодарностью произнес: — Послушай, Ёшики, спасибо за то, что ты сделал! Ты даже не представляешь, как ты всех нас спас... Ёшики лишь отмахнулся, однако внутренне ощутил, что только что действительно предотвратил нечто ужасное. "Я и правда сделал верный выбор?" — спросил себя он. Чуть помолчав, он поинтересовался у Сатоши: — А чего ты так разволновался-то? Сатоши смутился. Не похоже было, что он сейчас в состоянии объяснить это Ёшики так, чтобы тот это понял, так что Ёшики попытался угадать сам. — Что, сон пророческий вспомнился? — с усмешкой спросил он. Сатоши встрепенулся, а затем торопливо закивал. — Д-да, что-то вроде того! — с готовностью подтвердил он. Ёшики показалось, что он просто уцепился за первое попавшееся объяснение, но он не стал говорить о своём наблюдении. Вместо этого он тяжело вздохнул и сказал: — Ладно, что бы это ни было, если ты и правда считаешь ритуал опасным, постарайся убедить в этом Шинозаки. Ты ведь знаешь, что она обязательно попробует ещё раз, верно? — уточнил Ёшики. Сатоши на несколько секунд застыл с раскрытым ртом, удивлённо таращась на Ёшики. Наконец он понял, что нельзя терять больше времени, и, торопливо кивнув, поспешил за успевшими немного уйти вперёд остальными. Ёшики проследил за тем, как он скрывается в дверном проёме, а затем вздохнул и неторопливо побрёл следом. Он уже начал было погружаться в свои мысли, как вдруг прямо перед ним раздался голос Сатоши. — Эм... Ёшики? Можно кое-что спросить? — неуверенно поинтересовался он. Ёшики поднял на него глаза и вопросительно вскинул брови, давая понять, что заинтересован. Тогда Сатоши всё ещё с крайней осторожностью полюбопытствовал: — Что в последнее время происходит... с твоими волосами? Ёшики от неожиданности слегка оторопел и несколько секунд широко раскрытыми глазами глядел на Сатоши. Наконец он немного пришёл в себя и переспросил: — Волосами? Сатоши кивнул. Тогда Ёшики невольно провёл рукой сквозь волосы — в отличие от остальной массы, корни уже некоторое время имели отчётливый тёмный оттенок — и, подёрнув плечами, ответил: — Ну, я решил, что мне незачем краситься, и оставил их отрастать. Бриться налысо мне пока не хочется, так что я решил оставить всё так. А что? Сатоши рассеянно пожал плечами. — Да ничего такого. Думаю, тебе твой натуральный цвет больше пойдёт... — добавил он после короткой паузы. Ёшики скорчил недоумённую гримасу. — Сатоши, ты сейчас звучишь как-то стрёмно... — с нервным смешком заметил он. Видя, как Сатоши зарделся от этого комментария, он уже более расслабленно добавил: — Ладно, давай уже иди и поговори с Шинозаки, а не распускай тут нюни! Сатоши вздрогнул, а затем неожиданно решительно кивнул. — Ты прав, — с внезапной уверенностью в голосе ответил он. — Хватит уже нервничать и нести всякую чушь — пора объяснить Шинозаки ситуацию! И, ещё раз поблагодарив Ёшики, Сатоши побежал догонять толпу одноклассников. Ёшики с некоторого расстояния проследил за тем, как его друг осторожно касается плеча старосты, как она с беззаботной улыбкой смотрит на него, но её выражение тут же меняется на удивлённое при виде решимости и уверенности в его глазах, как он начинает что-то ровным тоном ей объяснять... "Иди и поговори с Шинозаки, а не распускай тут нюни? — вспомнил Ёшики свои же слова и вздохнул. — Эх, вот бы кто-нибудь сказал то же самое мне..." "Тьфу, идиот! — вдруг мысленно сердито обругал себя он. — Зачем тебе кто-то? Просто иди и скажи это сегодня ей! И никаких отговорок: статус не должен помешать, если ты готов работать над собой! — Ёшики вновь бросил короткий взгляд на спину Аюми, успев сократить расстояние между ней и собой, а затем медленно кивнул сам себе. — Да, решено: сегодня же, когда мы будем возвращаться, я провожу её до дома и признаюсь в своих чувствах! А дальше — будь что будет!" Ёшики ненадолго прикрыл глаза и слегка улыбнулся сам себе. От принятия решения ему стало намного легче на душе, словно он сбросил с плеч тяжёлый груз. Он уже знал, что вне зависимости от ответа Шинозаки сегодняшний день точно можно назвать счастливым. Сегодняшний день, а также многие дни, проведённые с одноклассниками. "Надеюсь, несмотря на все печали, вы можете сказать то же самое про свои жизни, Минато, Марибель", — подумал он с тёплой улыбкой, отведя взгляд в сторону.*** По извилистым дорожкам, когда-то всегда аккуратно змеившимся между клумб, неторопливо брела женщина. Стук каблуков её высоких шнурованных сапогов тонул в траве, поросшей между плиток, холодный пронизывающий ветер развевал прямые каштановые волосы до талии, белые рукава-раструбы и длинную часть юбки её изумрудного платья. Идя по саду, женщина то и дело бросала на сухие кустарники, клумбы с мёртвыми цветами и голые деревья взгляд мутноватых тёмно-зелёных глаз из-за стёкол очков и тихонько вздыхала с лёгкой досадой. Впрочем, эта эмоция была едва уловима в неподвижных мягких чертах её овального лица. Единственным, что радовало её в этой ситуации, было отсутствие противного моросящего дождя, уже давно ставшего практически постоянным обитателем маленького мира. Собственно, именно то, что из тяжёлых свинцовых облаков не вылилось ни одной капли, и навело женщину на мысль, что объект её интереса находится на улице, а не в особняке в центре сада. Наконец женщина увидела ту, ради кого она преодолела весь этот путь по холодному неприветливому лабиринту мёртвых растений. Зрелище даже поразило её на фоне окружающего запустения, и её брови невольно поползли вверх. На секунду она даже засомневалась в своём зрении. В следующий миг порыв ветра поднял в воздух белые лепестки, и женщине пришлось придержать свой берет, чтобы он не улетел вглубь сада вместе с ними. Когда лепестки пронеслись мимо её лица, нос уловил насыщенный цветочный запах. Это лишний раз подтвердило, что увиденное женщиной не было иллюзией, а вполне соответствовало реальной картине происходящего. В совершенно неприметном углу сада раскинулся куст жасмина. Пышное цветение белых цветков и сочной изумрудной зелени казалось нелепым на фоне общих запустения и даже запущенности сада, в котором уже несколько лет царила нескончаемая осень. Жасмин был настолько ирреальным, что его существование в таком месте вполне можно было назвать чудом. "Впрочем, с её властью над этим миром это совершенно нормально", — подумала женщина и направилась к кусту жасмина. Точнее, её интересовала та, кто под ним сидел. Укрытая белым и зелёным, на траве у жасминового куста расположилась девушка. Если бы кого-то спросили, какой из объектов этой картины кажется более живым, этот человек определённо назвал бы куст, ибо девушка выглядела крайне неважно: её кожа имела нездоровый сероватый оттенок, черты её лица казались безжизненными, словно выточенными из воска, а худая, даже тощая фигура — неподвижной. Однако же эта девушка была определённо живая — более того, она была единственным живым обитателем этого мира, никогда не покидавшим его. При приближении женщины она вяло подняла голову и смерила гостью долгим рассеянным взглядом потускневших янтарных глаз с опущенными уголками, и лишь спустя несколько секунд уголки её тонких сухих губ приподнялись в вымученной улыбке. — Здравствуй, Гретель, — поприветствовала она хриплым голосом и в то же время мысленно безразлично отметила, что очень долго не произносила и слова. Гретель кивнула в ответ на приветствие, затем подняла голову и, поправив свои круглые очки, произнесла: — Ты совсем запустила свой мир, Юджина. Здесь умерло всё... кроме, пожалуй, этого жасмина, — добавила Гретель, чуть подумав. Юджина в ответ на это криво усмехнулась. — Амели очень его любила. Я бы ни за что себя не простила, если бы позволила ему завянуть. Гретель прикрыла глаза и покачала головой. — Но почему-то ты решила позволить завянуть себе, которую очень любила Амели и которую очень любил Уиллард Фебфлауэр, — ровным тоном заметила она. Юджина лишь подёрнула плечами и отвела взгляд. С тех пор как погиб её возлюбленный, Юджине резко стало всё равно, что произойдёт с миром, который она кропотливо строила столько времени для сестры. Она знала, что с её стороны было слишком глупо вкладывать такую часть себя в смертного человека, но ничего не могла с собой поделать. Всю жизнь Юджина жила не потому, что ей этого хотелось для себя, а потому что в её жизни был кто-то, ради кого хотелось жить. Сначала она решила жить ради Эрики — но Эрика теперь буквально потеряла к ней весь интерес, погрузившись в увлекательный и яркий мир ведьм. Юджина почувствовала, что так произойдёт, едва она позволила Эрике принимать гостей в их мире, так что невольно стала искать новый смысл для своей жизни. В итоге она возложила это бремя на Уилла. Юджина верила, что у их отношений есть шанс на будущее, что она бы обязательно нашла способ вложить посильную долю в них, они с Уиллом оба начинали работать над этим... А потом — глупая лотерея, в которой Уилл сам того не желая принял участие и вытянул несчастливый билет. Просто нелепая неудача, забравшая жизни его самого и его родных, а тем, у кого забрать жизнь не удалось, — сломавшая их. Юджина тяжело вздохнула. Несмотря ни на что (на Адель Тироуз, например), она знала, что Уилл её на самом деле любил, а ещё что Эрика также её когда-то любила и что Амели любила всегда. К сожалению, в итоге никого из них ей удержать не удалось. Так разве есть теперь смысл вообще что-то поддерживать?.. — Теперь это уже не важно, кто когда меня любил, — произнесла Юджина после некоторого времени молчания. Затем она подняла глаза на Гретель и с невесёлой улыбкой заключила: — В конце концов, себя никогда не любила я сама. Гретель устало выдохнула. Затем она присела перед Юджиной на корточки и, глядя ей в глаза, совершенно серьёзно произнесла: — И абсолютно напрасно. Немало людей и нелюдей видели в тебе то, что ты сама в себе разглядеть не смогла, — твой внутренний свет. Услышав это, Юджина даже скептически приподняла брови. — Внутренний свет? — переспросила она сочащимся сарказмом голосом. — Хочешь сказать, что после всех моих грехов и мыслей мизантропа я ещё стала святой? Гретель прикрыла глаза и вновь вздохнула. — Внутренний свет — не синоним святости, — объяснила она. — Внутренний свет, о котором я говорю, — благородные порывы, свойственные в разной степени каждой душе. Твой свет достаточно яркий, чтобы привлечь не только подобный себе, но и свою противоположность. Пожалуй, именно это и объясняет, почему Мартин Фебфлауэр так любил тебя — он инстинктивно чувствовал этот свет и неосознанно надеялся, что, прикоснувшись к нему, сможет снова разжечь свой собственный. Как Демон из той поэмы, которую мы с тобой читали чуть более ста лет назад. Юджина слегка нахмурилась. — Ты слишком высоко меня ставишь, Гретель, — после недолгого молчания проговорила она, и складка между её бровей разгладилась. Затем она виновато улыбнулась и заметила: — И да, к тому же Мартину я была не очень справедлива: он ведь просто поддался эмоциям, а я не простила ему эту минутную слабость. — Ещё немного помолчав, она с лукавой усмешкой добавила: — Забавно, что ты так внезапно вспомнила о нём. И давно ты знаешь про его отношение ко мне? Гретель слегка улыбнулась. — Давно, — ответила она. — Это было очевидно, даже если не наблюдать за ним так долго, как это делала я. Ты бы наверняка заметила это, если бы не изолировала себя от происходящего вокруг в своём горе. Впрочем, за это я тебя не виню: когда-то я и сама поступила так же. Юджина некоторое время вглядывалась в лицо Гретель: как всегда спокойно и невозмутимо. Ни разу за время знакомства с этой ведьмой в библиотеке поместья своего отца Юджина с Эрикой не видели, как это лицо искажается какими-либо живыми и яркими эмоциями. Гретель будто устала от этой жизни, и теперь её существование наполнилось покоем и размеренностью. Впрочем, судя по тому, что она делала в мире Юджины — то есть, проводила дни в библиотеке да изредка посещала какое-нибудь из бесконечных чаепитий, — это действительно могло быть так. Однако сейчас в словах Гретель Юджина заметила один интересный момент и теперь надеялась понять, не ошиблась ли она. Наконец Юджина вдруг хитро улыбнулась и, прищурившись, уточнила: — Значит, ты долго наблюдала за Мартином, Гретель? Гретель в ответ кивнула. — Впрочем, не только за ним, — спокойно проговорила она. — На самом деле я начала с наблюдения за твоим парнем, а затем уже заинтересовалась всем семейством Фебфлауэров. — Брови Юджины от удивления полезли на лоб, пока Гретель невозмутимо продолжала: — Дело в том, что я беспокоилась, можно ли доверить тебя такому человеку, и решила воспользоваться своим положением Ведьмы Сената и заглянуть в не подконтрольный мне мир. Однако то, что я увидела, меня слегка удивило и заставило заинтересоваться всем их семейством. — Гретель прикрыла глаза. — Никогда не смогу привыкнуть, что оба родителя могут одинаково любить детей и отдавать всех себя семье. Их отцу даже было немного сложнее в этом плане: всю жизнь он знал о семейном расстройстве и прикладывал титанические усилия, чтобы предотвратить его проявления у своих детей. До той истории с похищением из иного мира — настоящая счастливая семья. Даже немного завидно, — с усмешкой заключила Гретель. Юджина понимающе кивнула. Она смутно знала некоторые моменты жизни Гретель до становления ведьмой, так что прекрасно понимала, насколько тема семьи ей важна. Юджине было известно, что Гретель жила в то время, когда женщину ни во что не ставили, видя в ней исключительно средство воспроизводства рода, и её замужество было больше похоже на продажу женщины мужчине. Кажется, муж Гретель поддерживал всеобщее мнение, так что о любви и взаимопонимании в их семье не могло быть и речи. А ещё Юджина знала что-то про дочь Гретель, которая пыталась сбежать с возлюбленным, но не нашла поддержки родных и, не выдержав давления, покончила жизнь самоубийством. Впрочем, похоже, Гретель её действительно любила, так как даже спустя тысячелетия говорила о ней с нежностью и в то же время с тоской и болью. В этот момент Юджина кое-что осознала. Конечно, у неё и раньше были смутные догадки, но она старательно отметала их, так как недолюбливала Гретель за то, что та привила Эрике интерес к магии, который в итоге привёл к трагедии. Однако сейчас, когда неприязнь притупилась, а в памяти всплыла вся поддержка, которую Гретель когда-либо оказывала им с Эрикой, Юджина окончательно это поняла. — Наблюдать за моим парнем, потому что беспокоишься обо мне, — Гретель, ты так похожа на заботливую мамочку... — с усмешкой вынесла вердикт Юджина. Гретель открыла глаза и пару секунд глядела на Юджину, прежде чем неожиданно по-доброму улыбнуться и с лукавым прищуром ответить: — А ты думала! На самом деле я ещё с первых годов нашего знакомства воспринимала вас с Эрикой как своих дочерей. От такого прямолинейного признания Юджина оторопела. Она-то изначально просто попыталась свести всё в шутку, так что после столь серьёзного ответа могла лишь ошарашенно хлопать глазами, глядя на Гретель. В следующие несколько секунд на её бледных впалых щеках впервые за долгие годы проступил лёгкий румянец. Дальнейшие действия Гретель лишь сильнее разожгли этот алый огонь на её лице. Гретель вдруг усмехнулась и медленно поднялась на ноги. Под недоумённым взглядом Юджины она вновь склонилась к своей подопечной и, протянув ей руку, неожиданно тепло и нежно улыбнулась. — И знаешь, Юджина, — заговорила она, — сегодня я пришла, чтобы совершить ещё один "материнский" поступок. Я собираюсь помочь тебе вырваться из твоего траура и уныния, — спокойно и уверенно объявила она. Юджина удивлённо моргнула. В следующий миг это выражение сменилось скептической ухмылкой. — И как же ты собираешься это делать? — поинтересовалась она, склонив голову набок. Уголки губ Гретель приподнялись чуть выше, а затем она объяснила: — Примерно тем же методом, который подарил душевный покой мне после смерти дочери: работой. Новым занятием, в которое можно окунуться с головой и забыть на время о других проблемах. Мне в своё время это действительно помогло. Правда, перед этим я восемьсот лет зарабатывала репутацию, сжигая инквизиторов, поэтому мне и удалось так быстро самостоятельно пробиться в верхи. — Гретель хихикнула, на мгновение черты её лица стали живее. Однако былая невозмутимость тут же вернулась к ней, и она спокойно добавила: — Правда, я думаю, тебе стоит опустить этот этап и выбрать более размеренное продвижение по карьерной лестнице. У тебя есть поддержка Великой Ведьмы Сената, так что не думаю, что кто-то осмелится пытаться изжить тебя оттуда. Юджина выслушала её с огромным вниманием. Некоторое время она переваривала полученную информацию (от упоминания кровавого прошлого Гретель как поджигательницы на губы запросилась кривая ухмылка, смешанная с мыслью: "Как бурно она провела свою молодость..."), а затем задумчиво начала: — Значит, ты предлагаешь мне работу под своим покровительством? Звучит довольно заманчиво, но есть несколько сложностей. Например, тот факт, что я не могу надолго покидать свой мир, потому что моё существование привязано к нему. — Не проблема, — быстро ответила Гретель. — Если ты официально примешь моё покровительство, то я смогу поставлять тебе часть своей магической энергии, которой вполне хватит на поддержание и твоего небольшого мира, и твоего собственного существования вне его. — По сути, стать твоей фигурой? — с усмешкой уточнила Юджина. Гретель вздохнула и поправила очки. — В какой-то степени да, — подтвердила она. — Впрочем, меня никогда не интересовали игры ведьм — мою скуку вполне неплохо рассеивает работа с разными существами, — так что тебе ничего не грозит. Есть ещё какие-то глобальные вопросы? Юджина смутилась. — Вообще-то да... — призналась она, потупив взгляд. Несколько секунд она собиралась с духом, а затем сделала глубокий вдох и призналась: — На самом деле я ни разу не интересовалась, чем именно ты занимаешься у себя на работе. Так что теперь я даже не представляю, что конкретно ты мне предлагаешь у себя делать, — с кривой улыбкой заключила Юджина. Гретель несколько секунд удивлённо моргала, а затем на её лице вновь появилась тёплая улыбка, и она по-доброму рассмеялась. — Ха-ха, а ведь верно! Ты ведь даже не знаешь, в чём заключаются мои обязанности. Что ж, тогда мне стоит представиться тебе так, как я представляюсь на официальных встречах. — Гретель выпрямилась, поправила очки и, резко посерьёзнев лицом, торжественно объявила: — Великая Ведьма Сената, ответственная за межмировые коммуникации и сбор данных по вселенным, леди Гретель Рейнская! Юджина выслушала её с раскрытым ртом. Она и подумать не могла, что Гретель, эта малоэмоциональная, необщительная, вечно сидящая в библиотеке в окружении книг Гретель, кажется, является на межмировой арене кем-то вроде дипломата, да ещё и, похоже, довольно влиятельного. Информация настолько поразила Юджину, что некоторое время она сидела оторопевшая и не знала, что и думать. Наконец она неуверенно уточнила: — Значит, ты на работе встречаешь существ из иных миров и ведёшь этих самых миров учёт? Гретель кивнула. — Верно. А ещё я регистрирую некоторые маленькие миры, если сочту их достойными этого, как нечто полноценное. Так что именно я защитила твой мир от притязаний других могущественных созданий, и именно поэтому он теперь является не куском какой-то вселенной, а чем-то уникальным и самодостаточным. Также в мои обязанности входит организация межмировых конференций с участием кураторов миров. Я хочу предложить тебе работу своей ассистентки. Мне кажется, что именно это тебе сейчас пойдёт на пользу — новые впечатления от общения с иномирными существами. Ты ведь всю жизнь изолировалась ото всех сначала в своей комнате, затем — в своём мире, так что совсем ничего не видела. Разве тебе не интересно узнать что-то новое и испытать это на собственном опыте? — с улыбкой заключила Гретель и вновь протянула Юджине руку. Юджина ненадолго задумалась. Гретель была абсолютно права. Будучи человеком, Юджина из-за своей болезни предпочла запереться в комнате, отгородившись от окружающего мира, желая лишь спокойно умереть. Затем жизнь заставила её стать ведьмой ради спасения Эрики и подарила бессмертие, но и отведённую вечность Юджина предполагала провести в своём мире. Теперь же слова Гретель заставили её усомниться в правильности подобного решения. У неё впереди бесконечность — разве это не прекрасная возможность реализовать всё то, что обычному смертному человеку недоступно? Да, она училась в заключении многим вещам типа фехтования, но ведь в других мирах столько всего неизведанного! Многие бы отдали всё за возможность путешествовать по неограниченному количеству мест и узнавать что-то новое от их обитателей, а Юджина ещё и сомневается, принять ли ей предложение Гретель. Юджина решительно взяла руку Гретель, и та помогла ей подняться с земли. — Обговорим все условия за чашечкой чая, — произнесла Юджина. Гретель лишь улыбнулась и молча кивнула. — Кстати, если тебе интересно, что стало в итоге с тем проклятым миром, который затягивал людей из иных вселенных... — заговорила Гретель, когда они уже подходили к особняку. Юджина повернулась к ней и с любопытством взглянула в лицо, ожидая продолжения. Тогда Гретель объявила: — Я по долгу службы связалась с новым владельцем и выяснила, что она не намерена продолжать эти "убийственные игры". Более того, она стремится поправить последствия действий предыдущего владельца и восстановить души тех, у кого это ещё возможно. К сожалению, Уилларда спасти уже нельзя, — Гретель тяжело вздохнула, — но есть ещё шанс, что однажды, когда ты вернёшься с какой-нибудь межмировой конференции к себе домой, тебя встретит Амели. Юджина побледнела, не веря своим ушам. Гретель тепло улыбнулась ей, и на глаза невольно навернулись слёзы. "Неужели Амели и правда когда-нибудь сможет вернуться? — в неверии спрашивала она себя, чувствуя, как сердце болит от невыносимой радости надежды. — Значит, мне есть смысл ждать её и становиться лучше и сильнее, чтобы ей больше не приходила идея жертвовать собой ради меня..." Едва эта мысль посетила её, в саду вдруг стало чуть светлее. Две ведьмы возвели глаза к небу: свинцово-серый прорезала тонкая полоса золотого. Впервые за десятилетия сквозь тучи пробились лучи солнца — впервые за десятилетия отчаяние хозяйки мира разогнал свет надежды. Да, Юджина вряд ли когда-нибудь вновь увидит Уилла, и вряд ли в их отношениях с Эрикой всё будет по-прежнему. Но теперь Юджина точно знала, что она не одна: Гретель по-матерински любит её, а Амели когда-нибудь обязательно вернётся в этот мир. И с такой поддержкой одинокая, неуверенная в себе слабая ведьма спустя две сотни лет своего существования наконец-то решилась попытаться жить не для кого-то, а для себя. Юджина улыбнулась. Её улыбка была преисполнена тихой искренней теплоты надежды. И, глядя на то, как сухой сад медленно заливает солнечный свет, Юджина одними губами произнесла: — Спасибо. Я буду верить, что всё обязательно будет хорошо. Обязательно...