Глава 14. Жертва, Часть 1 (1/2)

По приказу Вейдера штурмовики отнесли многострадального и бессознательного Люка в его покои и, небрежно бросив на кровать, покинули помещение. Юный Скайуокер после столь интенсивных пыток пробыл в отключке достаточно времени, однако нехотя, всё же, пришёл в себя. Всё тело, голова и шея болели, рассудок был помутнён, а глаза едва-едва можно было открыть, но мальчик, казалось, и не замечал всего этого, быстро и резко усевшись на кровати, при том, едва не рухнув на неё обратно. В данный момент Люка волновало не это, а совсем другое. У него из головы не выходили слова ситха, из памяти не желал стираться или удаляться смысл этих страшных фраз. И с каждой секундой всё больше и больше приходя в себя, юный Скайуокер отчётливо понимал, что Асока, его пусть и не родная, но единственная мать, страдала из-за него. Трезвое осознание такой реальности делало мальчику в тысячу раз больнее, нежели любые побои и пытки, полученные от тёмного лорда, нежели любое ранение, нежели что угодно на свете. В данной ситуации и в данных условиях Люк чувствовал безысходность, бессилие страдания, её страдания, которые как будто по некой невидимой связи передавались ему, и юному Скайуокеру было просто невыносимо от этого. Он понимал, знал, видел, что от рук предавшего его, в один момент ставшего омерзительным для мальчика учителя страдала его мать, но при этом ничего, совершенно ничего не мог сделать. И от осознания собственной беспомощности на душе становилось противнее, чем от слизи Хатта, противнее чем от чего бы то ни было на свете, горько, мерзко, обидно, и эти чувства никак нельзя было заглушить. Меньше всего Люк хотел, чтобы в данной реальности мучилась Асока, причём от рук обожаемого им мастера, и почему-то именно сие испытание Сила посылала столь юному мальчику. Никто и никогда не хочет видеть страдания своей мамы, но Люк видел, видел её горькие слёзы, сам утирая их в коридоре, и теперь осознавал и жил с этой правдой — Асока плакала не из-за Леи или Вейдера, Асока плакала из-за него. Будь юный Скайуокер прозорливее, умнее, сильнее, он бы смог заметить, понять, а главное защитить Тано ото всех этих страданий, от любого, кто посмел бы её обидеть, хоть от маленькой противной девчонки, хоть от жестокого омерзительного ситха, но мальчик не был, от чего и уберечь собственную мать никак не мог. И это выжигало душу дотла синим пламенем огня стыда и сожаления, разъедающим ядом злобы, гнева, ненависти, причём к самому себе.

Что в данной ситуации было ещё противнее, так это то, что самое дорогое на свете существо для Люка обижали те, кого он тоже так сильно любил, кому доверял и кем восхищался. И если спонтанную выходку Леи ещё как-то можно было простить и понять, то Вейдер… В один момент из идеального учителя, героя в чёрных доспехах, на которого хотелось ровняться, превратился в омерзительное чудовище, предал, ударил в спину, и от этого было столь гадко, что юного Скайуокера всего аж затрясло. А ведь он так верил ситху, так восторгался им, теперь же мальчику была омерзительна сама мысль о том, что он мог испытывать подобные чувства к этому монстру, к этому отвратительному мучителю, и данный факт ещё больше подогревал разочарование и отчаяние Люка относительно самого себя. Но сильнее всего на свете юного Скайуокера угнетала собственная слабость, не из-за себя, из-за неё, из-за Асоки. В данный момент мальчик чувствовал, что он был столь беспомощен, жалок, омерзителен, просто ничтожеством каким-то, которое ни на что в жизни не было способно, и от этого к горлу подступали рвотные позывы, а по телу шла раздражающая и ломающая морально и физически дрожь. За всю свою жизнь Люк ещё никогда не ощущал себя столь жалким и отвратным, столь слабым и бездарным, от чего казалось, что он не мог почти вообще ничего, даже самую простую мелочь, и от этого сердце рвалось на части. Ведь юный Скайуокер должен был, обязан был быть опорой и защитой для своей матери, но он не был, он был обузой, она страдала, и мальчик просто обязан был что-то с этим сделать! С подобными просто выдирающими душу из груди мыслями Люк спустил ноги с кровати и, поставив локти на колени, ухватился за всё ещё раскалывающуюся голову, до боли впиваясь пальцами в волосы и сильно сжимая в них светлые пряди. Юный Скайуокер думал, пытался придумать какой-то выход из ситуации, но почему-то ничто не шло на ум, ничто кроме омерзения к самому себе от прежних неудач и каких-то невозможных фантазий. Сбежать из замка — был не вариант, силой остановить Вейдера и заставить того уважать Асоку — у Люка не получилось, упросить его перестать унижать и мучать её — тоже невозможно. Куда ни глянь, везде одна безвыходность и безнадёга, и всё от того, что мальчик был недостаточно хорош ни для одного из этих решений. Люку казалось, что он не был ни умён, ни силён, ни даже прозорлив, чтобы понять, что происходило на самом деле, от чего стыд всё сильнее и сильнее покрывал его своими грязными невидимыми пятнами, словно краска, постепенно заполняющая всю поверхность дрожащего от раздражения тела. Вариантов не было, выхода не было, решение не находилось! От переизбытка эмоций Люк столь интенсивно сжал собственную бесполезную голову в руках, что вот-вот готов был раздавить её между своими кулаками, едва ли не выдирающими клоки светлых прядей, и зажмурился. Почему-то в этот момент, именно в этот злосчастный момент, на ум пришла единственно верная мысль… Если мать Люка страдала из-за его существования, то без него, вероятнее всего, она избежала бы всех этих мук, которые ей приходилось терпеть и переживать сейчас. И решение, наконец-то, пришло — покончить с собой.

Быстро вскочив с кровати, при этом совершенно не обращая внимания на недомогания и боль, Люк живо сунул руку под подушку и отыскал там нечто, что не должен был видеть никто. Это был подарок Леи — тот самый бластер, который девочка торжественно вручила ему со словами: ?У каждого сильного мужчины должно быть настоящее оружие?. Эта фраза почему-то эхом отдалась в раскалывающейся голове юного Скайуокера, когда тот ещё раз взглянул на дар своей лучшей подруги, и новое омерзительное и пронзающее осознание в тут же посетило его. Лея… Мальчик подвёл своей жалкостью и слабостью не только собственную мать, но и даже её. Не смог оправдать гордое звание ?сильного мужчины?, а значит, такому слабаку и вовсе не стоило жить. Это мгновенное прозрение в один момент болезненным хлёстким ударом плети совести подтолкнуло его к единственно верному принятому решению, и Люк не стал медлить. Юному Скайуокеру сейчас как никогда хотелось избавиться от столь жалкого и мерзкого существа, коим он являлся в этой жизни, причём не просто избавиться, а заставить себя напоследок страдать так же сильно, как страдала Асока, ни единой слезинки, по его мнению, которой он не стоил. И мальчишка уже хорошо знал, как именно он это сделает. По слухам и рассказам друзей Люк знал, что самой болезненной была смерть через ранение в живот, никакого мгновенного упокоения, только дикие муки и боль, море и водопады боли, заполняющие всё тело, вместе с кровью, заполняющей раненный желудок. Именно так он и решил умереть. Если уж юный Скайуокер не мог жить достойно, то принять своё последнее испытание перед слиянием с Силой был обязан гордо, достойно, без капли слёз и без единого звука. Дрожащими, нет, не от страха, от гнева и омерзения к самому себе руками, мальчик медленно перевернул бластер дулом в нужную сторону, и вплотную приставил его к шероховатой белой рубашке со свободными рукавами. Точное определение цели, скользящие по стволу пальцы, уверенно ложащиеся на курок, виновато закрывающиеся глаза… Вздох, его последний вздох, прежде, чем Люк покинет этот мир… Выстрел… И боль, огромная волна обжигающей изнутри боли, пронзающая и постепенно распространяющаяся на всё слабеющее, и медленно опускающееся на пол тело… А дальше пустота, холод… Смерть?

Прошло некоторое время с тех пор, как Асока безутешно плакала в коридоре, время — целебная штука, заставляющая зажить любые раны, в том числе и душевные, успокоиться и приобрести умиротворение, в мягкие объятия которых постепенно упала и Тано. От прежних страданий и переживаний не осталось и следа. Нет, тогрута умом осознавала происходящее с ней, но уже не так резко и болезненно ощущала всё это морально. Она смогла успокоиться, принять ситуацию и даже найти из неё какие-то выходы. И теперь следовало как можно скорее исправить всё то, что она в своей неконтролируемой истерике натворила ранее. Люк… Женщина впервые в жизни позволила Люку осознанно видеть её слёзы, её жалкие и омерзительные беспомощные рыдания, почувствовать её страдания и ощутить себя виноватым. И это ни в коем разе нельзя было оставлять как есть. Её любимый, дорогой, единственный сын не должен был испытывать подобного из-за Асоки, от чего Тано сильнее и сильнее чувствовала необходимость всё исправить. Тогрута не знала, как она объяснит мальчику свои слёзы, но, тем не менее, собиралась по ходу придумать несколько обманных версий, лишь бы только вновь заставить сына почувствовать себя в счастливой безмятежности. Счастливой безмятежности неведения, в которой он всегда и должен был пребывать. Женщине не хотелось, чтобы жестокая реальность касалась и его светлой головы, его светлой души, его светлой жизни, загрязняя и омрачая существование этого мальчишки. Наверное, потому Асока, полностью пришедшая в себя и сухо-насухо вытершая слёзы, сейчас направлялась в покои собственного приёмного сына, за эти годы ставшего ей почти родным, в надежде объяснить, успокоить, поговорить, уложить спать. Увы, и этим планам Тано на сегодня не суждено было сбыться. Когда тогрута уверенно чеканя шаг уже подходила к дверям комнат юного Скайуокера, совсем близко, буквально из-за стены, раздался оглушительный выстрел бластера… Сердце матери вздрогнуло и в один момент упало, чуя неладное, и, позабыв про всё на свете, женщина молниеносно рванулась в помещение. Самые страшные, самые ужасные ожидания Асоки, к сожалению, оправдались. Пострадавшим от выстрела бластера оказался именно Люк, её дорогой, бесценнейший сын, и видя картину, буквально разрывающую на куски сердце и душу Тано, тогрута на порыве чувств метнулась к раненному мальчику.

Юный Скайуокер с огромной дырой в животе, неаккуратно прижжённой по краям, сейчас валялся на полу, тяжело дыша, корчась от боли и теряя сознание. Крови не было, но смерть неумолимо подступала к десятилетнему ребёнку, постепенно накрывая его своим чёрным плащом холода и пустоты.

Почему Люк не умер сразу? Ответ был очевиден. Ребёнок его возраста не мог знать, куда точно нужно было целиться, чтобы задеть жизненно-важные органы и просто выстрелил наобум, к счастью ничего особого не задев. И тем не менее, мучения мальчика были непомерны, как непомерной была и истерика Асоки, больше всего на свете боящейся потерять сына.

— Люк, что ты наделал?! — громко взвизгнула она, со всей дури бахнувшись на колени подле своего ребёнка, и трясущимися руками, сквозь слёзы, попыталась зажать его рану.

— Нет, нет, нет! Ты не должен умереть, слышишь, не должен! — душераздирающим воплями орала Тано, в каком-то полу сне, полу бреду пытаясь тщетно применить Силу, чтобы залечить повреждение.

Асока не была медиком, Асока не знала, как исцелять при помощи подобных приёмов, но сейчас ей было всё равно, страх потерять ребёнка настолько сильно завладел ей, что Тано буквально впала в некое безумие, совершенно не осознавая, что она делает, единственное, что вело тогруту вперёд в данный момент — желание спасти мальчика, любым способом и любой ценой.

Женщина даже не заметила, как на шум выстрела, вслед за ней, в помещение ворвались штурмовики и Вейдер, не обратила внимания на то, что ситх приказал вызвать мед-дроидов и совершенно не осознавала, что она не помогала, а только мешала роботам осуществлять спасение её любимого сына. Ведь в данный момент Тано казалось, что его жизнь, его судьба, его душа были в её руках, практически в буквальном смысле.

Тогруту столь сильно переклинило от шока и страха потери последнего дорогого ей на свете человека, что она ни за что в мире не желала его отпускать, ни под какие действия и уговоры ни штурмовиков, ни дроидов, ни приказы самого Вейдера. Видя, что Люк стремительно умирает, а ошалелые действия его глупой приёмной матери только мешают его вероятному спасению, заставляя секунды и минуты уходить в никуда, ситх единственный, кто сумел среагировать правильно и быстро в данной ситуации.

До отрезвления больно ухватив Асоку за предплечья, тёмный лорд буквально силой оттащил ту прочь от погибающего юного Скайуокера и, тем не менее, даже сейчас Тано не сдавалась. Её сердце стремилось к сыну, её душа, тело и руки стремились к нему, от чего, словно обезумевший зверь, тогрута рвалась на волю, орала, сопротивлялась Вейдеру. Женщина настолько сильно впала в истерику, что даже не видела и не чувствовала, как залепила несколько ударов с рук и ног, дроидам, штурмовикам, самому ситху. Ей не было больно, она ничего не чувствовала, она думала лишь об одном — о Люке, имя которого вместе с ?Нет, нет, нет!? и прочим безумным бредом продолжала орать.

Асока так разошлась, что не ощущая почти ничего, залепила мощнейшую затрещину прямо по шлему тёмного лорда, и лишь тогда, почувствовав, что она перешла все границы его терпения, ситх не выдержал. Одной рукой продолжая удерживать беснующуюся на месте Тано, Вейдеру ничего не осталось, как только применить на ней оглушающий приём. Лёгкое касание механической руки где-то между плечом и шеей несчастной женщины, и обмякшая, наконец-то успокоившаяся тогрута, безвольно, словно тряпичная кукла, упала ему в руки, в то время, как медицинские дроиды быстро уносили Люка в больничное крыло.

Не став особо церемониться с Асокой, Вейдер спешно уложил её на ближайший диван, и тоже последовал за ними, в тайне надеясь, что его действия, приведшие к крайне неожиданным последствиям не повлекут за собой нежелательную смерть ученика. Впрочем, особо раздумывать об этом было некогда… Прошло не много-не мало времени, прежде, чем Тано, наконец-то, пришла в себя, и не говоря ни слова, и ни капли не заботясь о собственном состоянии, рванулась в мед-отсек, где дотошные дроиды всё ещё сражались за жизнь юного Скайуокера, активно латая в нём ?спонтанно? образовавшуюся дыру.

Вейдер встретил тогруту у входа молча, в то время как та встретила его, или вернее, охранявших помещение штурмовиков, психами, криками и побоями.

— Я его мать! Пустите меня к нему! Люк! Люк! Я хочу видеть Люка! Он не должен умереть! Только не он! Только не мой сын! — дикими отчаянными воплями сыпала, стремглав рвущаяся к мальчику Тано.

Она была уже куда более адекватна, но по-прежнему не так хорошо соображала, что делает и что несёт, её вело сердце матери, и чувства матери, велящие быть с собственным ребёнком рядом до самой его… Смерти?

Видя безысходную истерику Асоки, даже Вейдер не смог остаться спокойным. Подобную привязанность кого-то к кому-то он мог созерцать впервые, пожалуй, такую привязанность только он сам испытывал к собственной дочери и, возможно, когда-то давно к Падме. Ситх не знал, что именно дрогнуло в его сердце, и что управляло его словами и действиями, когда вопреки всем запретам и штурмовиков и медицинских дроидов, он поднял руку и громко и чётко приказал:

— Пропустите её.

Возражать самому тёмному лорду никто не посмел, и несчастная Тано наконец-то прорвалась вперёд, дабы занять страдальческую позицию подле операционного стола, от отчаяния и безысходности крепко вцепившись в руку мальчика. Ей больше ничего не оставалось, только быть рядом в немых рыданиях и ждать. А Вейдеру ничего не оставалось, как смотреть на эту душераздирающую милую картину и страдать, страдать от того, что никто на свете и никогда не полюбит его так же сильно. Это было утомительно и больно. Ведь когда-то давно, в прошлой жизни, он испытывал такие же сильные родственные чувства к Асоке, а она никогда не питала к нему ничего, кроме ранее безразличия, а теперь ненависти и отвращения.

Не в состоянии справиться с собственной ревностью, которую он всеми силами не хотел признавать, ситх быстро развернулся, демонстративно взмахнув чёрным плащом, и гордо пошёл прочь, стараясь отрицать всё то, что навязывали ему чувства. Прошло некоторое время и, к счастью, для четырёх основных обитателей замка, Люка спасли. После нескольких дней пребывания в больничном крыле юного Скайуокера бережно и аккуратно перевезли в его покои и обеспечили круглосуточный уход там. Бластер, конечно, тоже изъяли. Что никак нельзя было сделать с постоянно пребывающей подле него Асокой. Наверное, потому именно она была рядом, когда мальчик, наконец-то пришёл в себя.

Первое действие, которое совершила Тано относительно него были крепкие нежные материнские объятья, со счастливой улыбкой во все полные губы тогруты, вторым же действием, был логичный и достаточно строгий вопрос: — Зачем… Зачем ты это сделал? — лишь только разорвав трогательные родственные объятия с явным упрёком поинтересовалась Тано.

Поначалу, ещё немного растерянный Люк не нашёлся что ответить, он и толком ещё не успел прийти в себя, и как истинный мужчина не хотел раскрывать матери свои причины, но она так пронзительно, жалобно, заботливо и одновременно страдальчески на него смотрела, что у юного Скайуокера в душе буквально что-то перевернулось. И, виновато опустив глаза, мальчик признался.