1 (1/1)

Едва наступили сумерки, компанией было решено остановиться на ночлег. И хоть Минфэй не знал, в силу отсутствия мозгов, сколько хвороста нужно для костра, он хорошо разбирался в системе горения (в основном соломы, но это не так важно). Под руководством Цезаря, который нервно дёргался при каждом замечании Конниски, костёр быстро принял довольно торжествующий вид, способный согреть как и говорящего пса, как и глупца в соломенной шляпе, так и труса с львиными повадками. Девочка из Сибири по имени Суинь присела у костра, когда прошлась по площади небольшой полянки. Она застегнула зимний плащ, так как ночь с заботой снежной королевы целовала её лицо, окрашивая белые щёки и нос красными цветами. Конниски с радостным лаем поприветствовал её и широко зевнул, аккуратно ложась у её ног. Зимняя душа принимала сквозь себя холодно обжигающий воздух, пламя танцевало с ночным пейзажем, танцевало, сплетаясь с ночью в единую картину. Скромно запели сверчки. Цезарь говорил Минфэю о знатном воспитании, говорил что-то о ценности отваги в нынешнем мире. На что Лу неловким кивком отвечал: — Наставник, даже я понимаю, что объяснять что-то подобное мне, безмозглому, бесполезно. Вот получу мозги, и поговорю с тобой об отваге и чести! Хотя... нет, я лучше сам расскажу тебе об уме и мозгах! Но Цезарь, поправляя свою дорогую накидку, продолжал доказывать ему приоритет храбрости, нежели мозгов, но только Конниски тихо засопел, Цезарь подпрыгнул от испуга, а после еле слышно чертыхнулся. Девочка из Сибири молчаливо опустила голову, поглаживая тёмную шёрстку Конниски, который продолжал тихо спать. Цезарь поднял одну бровь, осмотревшись по сторонам. — А где дровосек? Команда не должна расходиться куда попало, а ночлег — важная часть командной жизни. — Цзыхан сказал, что постоит на дежурстве, — мягко ответила Суинь, не понимая, как такая гордость может существовать в голосе, хозяин которого боится всего на свете. Конниски запрыгнул ей на колени и, утыкаясь мокрым носом в её локоть, снова лёг спать. — Но, как самопровозглашённый лидер, я должен был это знать... — Наставник, ты не можешь знать всего, ведь ты предпочитаешь уму и мозгам храбрость! — Минфэй в изумлении уставился на Цезаря, который опасливо поглядывал в сторону тёмного леса. — Считаешь, что и мне нужно попросить у волшебника мозги? — Мозги нужны всем, без них никуда. — У меня есть свои, зачем мне ещё? Тебе отдать? Лу словно зажёгся изнутри, и даже лохмотья на нём будто засветились. — О! Это же, выходит, две пары мозгов? Тогда я буду самым умным на свете!.. но, наставник, тогда ты останешься без храбрости... — А может у меня не хватит храбрости эту самую храбрость попросить? Откуда мне знать, что случится, — лицо у Цезаря было до невозможности благородным, и особенно таким лицам идёт выражение доброй грусти, что расцветала у самого сердца. Минфэй положил руку на сильное плечо своего наставника, и улыбнулся так, что все вороны, которых он должен был распугивать, тотчас бы в него влюбились. — Тогда я, попросивший ум, смогу убедить тебя в том, чтобы попросить храбрость. Умные люди ведь умеют убеждать? Цезарь посмотрел на него, забыв о волках, что могли водиться в лесу. — Есть люди, которые и без мозгов владеют неслыханным даром убеждения. — Серьёзно?! О-о, наставник Цезарь, познакомь меня с ними, прошу! — он сжал руки и даже подсел ближе, на что Цезарь только тихо засмеялся. Лу задумчиво, делая вид, что ему есть, чем думать, проговорил. — А-а-а, понял. Скажешь это потом, когда я буду умным, хорошо? Наверное, только так я всё пойму правильно. — Вот скажи мне, зачем тебе так нужен ум? Это же волшебник, ты можешь попросить у него всё, что душе угодно. — А как же я, будучи безмозглым, узнаю, что мне нужно? Потому и нужен, чтобы это узнать. Я даже не знаю, как выглядит ум, может, это какой-нибудь фиолетовый таракан, который управляет головой, может, он вообще невидимый, но даже так, даже не зная его формы... я точно уверен, что он мне нужен. Цезарь, как-то иначе смотря на него, медленно закивал. В голосе его, полном самолюбия, проскользнуло что-то, напоминавшее уважение. — Не думал, что скажу так, но... это крайне разумно. Знаешь, друг, без шуток говорю, что для человека с соломой в голове ты достаточно умён. И с такой тихой, но огромной благодарностью посмотрел Минфэй на Цезаря, что у того проснулась какая-то правильная, вовсе не губительная гордость за свои слова. За те слова, которые он считал правдой и верил в них так сильно, что благородно хотел заверить и самого Лу. — Наставник... а зачем тебе нужна храбрость? Цезарь рассмеялся, что даже пламя колыхнулось искренности его доброго смеха; хворост засмеялся в ответ. Суинь, что закрыла глаза, поглаживая Конниски, осторожно открыла их. А львиный голос, меж тем, открывал своё львиное, одновременно с тем совсем кроткое сердце. — Я бы мог сказать, что храбрость нужна мне, как человеку знатному, что среди знати нечего делать человеку без храбрости... но на путь к волшебнику меня направил не мой статус. Я понял, что редкостный трус только тогда, когда испугался сделать предложение любимой девушке. Цезарь смотрел на огонь, и в глазах его вспыхнул алый узор, пронзающий аллеи цветов, вспыхнули огнём алые локоны. Лу же видел в огне просто огонь. — И что страшного в том, чтобы сделать предложение?.. А, наверное, сейчас мне этого точно не понять, какая-то слишком умная тема... — Даже человеку с самым острым умом этого не понять. — Наставник, а я могу влюбиться? Цезарь оглядел Минфэя в свете тихого костра, и на фоне ночной тени, такой страшной и опасной, показался совершенно не таким глупым, каким выглядел до этого. Или то особенность ночных разговоров, что в поэтичном свете пламени и под звуки ночного оркестра всё выглядит особенно таинственным и прекрасным? — Отсутствие мозгов, обычно, верный признак, что человек уже влюблён. — Ого! Спасибо, наставник! Я даже не знал, что влюблён. Знать бы только, в кого, я бы сразу признался, — Лу почесал затылок и неловко улыбнулся. Он переместил взгляд на Суинь, которая с чарующей тоской безучастно смотрела на костёр. Смотря на эту девочку из Сибири, Минфэю хотелось грустить. — Суинь, а ты когда-нибудь влюблялась? Он спросил это, задорно подсаживаясь рядом, разбудив тем самым Конниски. Пёс пробурчал что-то, обиженно спрыгивая с колен хозяйки и направляясь к костру. Цезарь моментально отсел от него, делая вид, что не занервничал, но всё постукивая по земле. Суинь посмотрела на него с долей серьёзности, так странно гармонирующей с юным белым лицом. — Почему тебя это заинтересовало? — спросив это, глядя прямо на него, она снова повернула голову к огню. Лу принялся объяснять. — Я сейчас узнал, что, походу, влюблён в кого-то. Но, — он придвинулся чуть ближе, перейдя на шёпот, — я не до конца верю нашему льву, потому что он не считает ум таким уж важным. Как можно всецело доверять такому человеку? И потому хотел спросить и о твоих ощущениях... Если можно, конечно. Минфэй говорил с такой светлой надеждой, что зимняя душа могла бы сменить сезон на весну. Она наклонила голову, посмотрев на него. — Ты думаешь о ком-то, когда просыпаешься? — М... вроде, нет. Нужно запомнить, утром проверю и узнаю точно! — Быть может, тебе нравится что-то в людях? — Ну, длинные ноги это очень привлекательно... — Ха-х, — вдруг послышался голос Цезаря, — наша девочка не совсем об этом, Лу. Тут ещё подойдёт вопрос, какой у тебя любимый цвет. — А какой у тебя, наставник Цезарь? — Красный. — Её глаза? — спросила Суинь, и они с Цезарем как-то переглянулись, и Лу совершенно ничего не понял. — Глаза, волосы, платье... она словно рубиновая статуэтка, точно маковое поле... Минфэй отчаянно качал головой, пока Цезарь мечтательно, углублённо шептал луне о девушке, ещё даже не ставшей его невестой. Глаза Суинь отразили блестящий букет огня, и она продолжила: — Хорошо... Сопоставляешь ли свои действия, думая, если ты сделаешь что-то, какой-то человек будет счастлив? — О... Ну, если я упаду, и половина моей головы снова продырявится, или я упаду в канаву, вы будете переживать и расстроитесь. Об этом я помню и поэтому смотрю под ноги, чтобы не споткнуться на выбоине. Это то же самое? Суинь мягко посмотрела на него, покачав головой. — Не совсем. Но уже похоже. — Погоди-ка... Ты хочешь сказать, я влюблён в вас всех? Даже в Конниски?! Цезарь вдруг прыснул со смеху, Суинь растерянно заморгала, а бедный пёс жалобно простонал что-то в землю, прикрывая лапками уши. — Я не так всё понял, да?.. — на его лице не было совершенно никакого понимания, только одно смущение. Девочка из Сибири осторожно взяла его острые, похожие на солому руки в свои безумно тёплые ладони, и пугало пробило странное ощущение, что его руки сейчас сгорят. И почему-то он был не против, однако у него не имелось того, что бы это объяснило. — Я не думаю, что это чувство так легко объяснить. И дело не в твоём уме, Минфэй. Просто каждый должен прочувствовать это сам, для каждого в мире есть свой человек. — Точно? — Я так думаю. — А если я влюблюсь в человека, который предоставлен другому? Вдруг на меня не хватит людей, и я буду влюбляться в тех, кто уже любит кого-то? Треск хвороста вдруг сделался громче, но был единственным звуком, сопровождающим тот момент. Сверчки переворачивали ноты, чтобы через миг заиграть чувственную мелодию, и позволить ночным цветам прорасти в трещинах людских душ. Прорасти и расцвести всему, и красным солнцам на лице Лу, и ласковому выражению в её глазах. — Если такое произойдёт, скажи мне, и мы вместе подумаем. Лу просветлел, точно эти смущённые солнца зажглись по-настоящему, и пусть он не мог понять, почему ему стало хорошо и приятно сейчас говорить с ней об этом, то не помешало ощутить радость. Порой, когда точная причина счастья неизвестна, остаётся только это счастье не потерять и хорошенько запомнить. Лу встал, поправил соломенную шляпу и направился к концу леса со словами: — Отлично, теперь спрошу у наставника Цзыхана! — Спросишь о любви? — спросил Цезарь, посмеиваясь. Минфэй остановился в непонимании. — Почему нет?.. Цезарь вдруг серьёзно на него посмотрел, и падающая на него тень прибавляла важности словам. — Так потому что у дровосека нет сердца. Как можно спрашивать его о том, чего он не может? — Почему ты так решил? — Суинь чуть сузила глаза, но в остальном выглядела как обычно радушно. Цезарь, тяжело вздыхая, проговорил: — Мне кажется, тебе стоит пересмотреть своё желание волшебнику, раз ты тоже не понимаешь такие вещи. Если отнять у тебя сердце, любила ли ты того, кого ты сейчас любишь? — Открою тебе тайну, сердцеед, — она внимательно посмотрела в глаза того льва, который на неё не набросится. — Если у человека есть сердце, то не значит, что он обязан кого-то любить. И наоборот. Отсутствие у Цзыхана сердца вовсе не значит, что он не может любить. — А... а как же предназначенный таким ?не-влюблённым? человек? — лицо Минфэя словно раскололось, он только начал разбираться в любви, как появились люди, которые не хотят любить. Его голова была просторной, но едва вместила бы в себя ещё и таких людей столь скоро! Суинь на мгновение призадумалась и, найдя ответ, тихонько соединила ладони. — М-м... моё предположение, такие люди, которые не хотят никого любить, держат мир влюблённых в равновесии. — Ах, ты такая умная! Как умно, как грамотно сказала! Я тоже буду таким умным, сестра-наставница! — Лу сразу же поклонился ей раз пять, его восторг был безумно милым, а после быстро сел напротив Цезаря и теперь уже он с новыми силами, с новыми убеждениями начал оспаривать со львом прерогативы ума и мозгов. Цезарь же устало облокотился на ладонь, используя свой ум для понимания того, что спорить с этим пугалом абсолютно бессмысленно. Лу уже, верно, позабыл о дровосеке, его целью стал заносчивый трусливый лев, самопровозглашённый лидер их отряда, однако теперь о дровосеке думала Суинь, задумчиво вглядываясь в просвет неба средь тёмных деревьев. Она вопросительно оглядела небо, точно таилось в нём, беззвёздном и сказочном, что-то хмурое и печальное, небо словно таило в себе девочку, которой очень хотелось заплакать. Суинь встала и оглядела их небольшой лагерь. Отмечая, что кроны деревьев достаточно крупны и даже почти сплетены меж собой, она, поправив зимний длинный плащ, тихо, неслышно прошла к тени, к дороге из жёлтого кирпича, где остался железный дровосек.