Глава 1. Знакомство. (1/1)

Часть 1Глава Первая. Я вкалывал рабочим буровой на Атчафалайя-Ривер уже больше шестнадцати недель, устанавливая толстые серебристые трубы, перетаскивая мешки с отработанной породой с баржи на берег, надрывая спину и внутренности и отключив рассудок. Отключка там требовалась полная, честно говоря. Пробурив примерно шесть тысяч футов вниз, мы свернули трубы и покинули шахту. Нам уплатили и поставили в известность, что мы можем снова понадобиться через два, может быть, три месяца.Бенсон, наш маленький косоглазый буровой мастер, сказал, что очень мною доволен. Он сказал, что большинство крупных мужчин на таких работах небрежны и медлительны, а я, несмотря на кажущуюся тщедушность, работаю на совесть, и он думает, что когда заложит следующую нелегальную скважину, я бы ему очень пригодился для работы на подъемнике. Он сказал, что я слишком хорош, чтобы тратить время, ?толкаясь внизу вместе с этими мулами?, он хотел, чтобы я был наверху с ветром в волосах и парочкой бонусов в моем чеке. Лучшее, что я мог сделать, это не рассмеяться ему в лицо. Сейчас же, сидя в горячей мыльной воде, в древней ванне маленького отеля в Кротц-Спрингс, я чувствовал себя великолепно. Я не принимал горячей ванны уже месяца четыре. Мыло было маслянистым и ароматным и скользило по моей груди, оставляя след из молочно-зеленых пузырьков. Я погрузился в воду полностью, по самый подбородок. Я намылил голову и стал чесать ее ногтями и кончиками пальцев, потом нырнул в горячую воду, задержал дыхание, и ощутил, как четырехмесячная грязь стекает с меня. Я всегда стриг волосы коротко, так коротко, что мог использовать их вместо щеточки, вычищая грязь под ногтями в процессе мытья. Я доверял этому способу еще со времен Вашингтона и Университета Ли. Это чуть ли не единственная премудрость, которой я обучился в этом великолепном, лишенном женщин очаге культуры, где студенты зовут друг друга ?джентльмен?, где первокурсники носят эти мерзкие круглые шапочки, никто не ходит по неприкосновенным газонам и каждый до тошноты благороден.Коридорный постучал в дверь спальни, когда я был еще под водой. Удивительно, что я вообще его услышал. Звук, проникающий сквозь толщу воды и плотные стальные стенки ванной,преобразовался в звонкие, отчетливые удары. Я вынырнул и сказал ему, что сейчас открою, а он ответил, что подождет, тем утомленным, ничего не выражающим голосом, каким обычно говорят только коридорные. Пока я вытирался, он снова принялся барабанить, поэтому я ограничился тем, что просто завернулся в полотенце, прежде чем открыть дверь спальни, выходящую в обшарпанный коридор со стенами цвета старого сыра. - Она здесь, - сказал коридорный. Да, она была здесь. Полагаю, я всегда буду помнить тот момент, когда впервые ее увидел, стоящую в полумраке, рядом с сельским коридорным, одетым как мартышка шарманщика, ухмыляющимся и кривляющимся перед ней.- Хороша, верно, малыш? Я согласился, что очень даже хороша. Мой ответ вдохновил его, и он принялся посмеиваться, противно скаля зубы, а так же говорить, как он рад, что она мне нравится, что она лучшее из того, что можно найти в Кротц-Спрингс, и только Бог знает, почему она теряет здесь время, а не отправится покорять Новый Орлеан или Мемфис со своими ножками, манерами и всем прочим. Она молчала. Глаза у нее были лавандово-серые, а волосы светлые, золотисто-сливочного оттенка, покрывающие ее голову целой шапкой густых упругих кудрей. Она носила темно-синий берет, как и ее коллеги в европейских фильмах. Я разглядывал ее волосы, и лицо, и фигуру, затянутую в длинный металлического цвета плащ, очень мокрый, и холодную улыбку, вызванную очевидной необходимостью. И ее ноги, насчет которых, коридорный нисколько не преувеличивал. И ее ступни, короткие, широкие и пухленькие, как у ребенка. Коричневые замшевые туфли, пропитанные водой, выглядели достаточно дорого. - Ради Бога, дай ты ему доллар, - сказала она полным равнодушия голосом. Я метнулся к бюро, достал доллар и вручил его коридорному, тот препротивно улыбнулся, и ушел, а она вошла в комнату, закрыла дверь, и мы остались вдвоем. Так просто. Нас не было – а вот теперь мы были. После шестнадцати недель копания в буровой скважине это был самый лучший шок – выскрести грязь из ушей и оказаться в комнате наедине с молодой шикарной женщиной, обладательницей лавандово-серых глаз.- Привет, - произнесла она, все тем же равнодушным голосом. Кажется, я улыбнулся. Мне вспомнился Бастер Китон. Когда он играет, его красивое лицо не выражает никакой приветливости, даже больше - вообще ничего не выражает. Когда она села на кровать, на туго накрахмаленные простыни, они забавно скрипнули. - Я бы выбрал полотенце поэлегантнее, если бы знал, что все будет так официально, - усмехнулся я. - Я устала, - сказала она. Ее руки лежали на коленях, туго обтянутых алюминиево-серой резиной плаща. - Давай без дурацких шуток. - Лады.- Никогда на шути с уставшей шлюхой, - сказала она. - Никто так не устает, как мы, уж поверь. Она поежилась и заявила, что не прочь бы выпить. Я налил ей бурбона, использовав стакан из ванной и весь оставшийся лед. Я проделал эту операцию с несколько излишней церемонной медлительностью, отчасти потому, что золотистый бурбон так красиво искрился среди кубиков льда, отчасти потому, что я хотел, чтобы лед немного подтаял и разбавил бурбон, отчасти потому, что мои руки были чистым впервые за долгое время, и мне нравилось, как стекло поскрипывает в моих ладонях. - Славно, - сказала она, даже не поморщившись по женскому обыкновению после целого стакана виски. - Было славно, ты хочешь сказать. - Я бы смогла и еще. - На тебя посмотреть, так ты смогла бы еще пять, по меньшей мере. - Запросто, - она кивнула и оглядела меня сверху донизу. Не оценивающе или пренебрежительно, а тем взглядом, каким смотрят на здание, или на гору, или на муравейник... каким просто смотрят. Я стоял под ее взглядом, мокрыми ступнями на тонком зеленом шершавом ковре, и тоже смотрел на нее. У меня рождалось смехотворное желание представиться и пуститься в принятые между друзьями или в гостиных хороших домов классические объяснения, почему на мне только полотенце, и что коридорный понял меня неправильно, и мне нужна была обычная толстая шлюха, а не стройное воздушное создание с кожей цвета жемчуга, растворенного в меду. Вместо этого я налил ей еще выпить, на этот раз разбавив напиток тепловатой водой. Дождь стучал в окна и жестяную крышу отеля. Сначала этот звук напоминал свистящий рев, потом шорох, а потом лишь едва слышный шелест, как трение наждачной бумаги о дерево. Она выпила второй стакан, забралась на кровать и начала раздеваться, а потом мы были вместе, а только дешевая голая лампочка продолжала освещать нашу постель. Возвращаясь к тому моменту, я вспоминаю наиглупейшие вещи. Складочку на ее пояснице, прямо над бедрами. Ее запах, похожий на дыхание ребенка, сладкий, едва уловимый запах, который всё ускользает и ускользает, и не важно, как близко ты к ней прижимаешься, ты все равно не можешь быть уверен до конца, чувствуешь ли ты его. Коричневые крапинки в ее лавандово-серых глазах, словно всплывающие ближе к поверхности глаз, когда я целовал ее. Ее глаз, широко открытых и сведущих. Но никак не беспокойных. Это были глаза гурмана, которому предложили черствый ломоть хлеба, и который жует его по необходимости, но не ощущает ничего, кроме необходимости жевать. Помню, как вставал и возвращался обратно к ней, помню ботинок, полетевший в лампочку, позже, когда виски закончился. Я помню запах дождливой тьмы в комнате, и то, как она говорит мне, что я порезал ноги об осколки лампочки на полу. И то, как она сказала, что я и сам не лучше шлюхи, что я занимаюсь любовью в ритме ливня, бьющегося о крышу, и это было правдой, так я и двигался, и тогда мне это казалось естественным. И я чувствовал себя таким потрясающе чистым, пахнущим мылом, я был словно созвучен всей этой чертовой вселенной, я чувствовал, что мог бы покрываться тучами, проливаться дождем и сверкать молниями, и мог бы разнести всю эту комнату цвета сыра на кусочки... Следующим утром я встал рано и снова наслаждался мылом и водой, когда она вошла в ванную. Она была уже одета. Сказала, что уходит, и что ночью все было очень мило. Сказала это тем тихим, механическим голосом, каким говорят дети, уходя со дня рожденья, ее мысли витали уже где-то в другом месте. Глаза у нее были ясные, а губы заново покрашены алой помадой. Тот факт, что я принимал ванну, смущал ее не больше, чем трещины на кафеле стены. Я выскочил из ванны и подхватил ее на руки, и отнес ее обратно в спальню. И прошло целых три дня, прежде чем мы оттуда вышли. Вместе. Она сказала мне, что это как в песне, которую без конца крутят по маленькому радио, стоящему на столике у кровати: ?Если у тебя есть деньги, сладкий, у меня есть время?. Дрянная мелодия и слова звучали забавно, когда она напевала их слегка надтреснутым голосом на манер воспитанниц колледжа Уэллсли.- Но когда деньги кончатся, - сказала она, - я уйду. Я ни с кем не сплю из страсти, больше нет. - А раньше спала?Она рассмеялась. - Давай оставим это, что было, то было. Просто больше я этого не делаю. Для меня и это годилось. После месяцев, проведенных на реке, я не стал разборчивее в романтических нюансах и был вполне удовлетворен происходящим. В тот момент я меньше всего думал о том, чтобы влюбляться. - К тому времени, когда деньги кончатся, - заметил я, - ты мне, возможно, будешь уже на фиг не нужна.- Будем надеяться. - То есть?- Это будет лучше всего, если к тому времени я тебе буду на фиг не нужна. Но, как я и говорил, когда мы вышли из отеля, мы вышли вместе. Старый зубоскал-коридорный вынес наш багаж, собрав сумки в охапку и ухмыляясь на каждом шагу, к моему паккарду, стоящему на стоянке немного ниже вниз по реке.Я снова дал ему доллар, а потом еще пятьдесят центов, после того как он утрамбовал наши вещи в квадратном багажнике машины. Паккард был будто только что со склада, и под Александрией я остановился на площадке для подержанных машин и купил пару номерных знаков с луизианским пеликаном на них. Береженого Бог бережет. Мне их продали на удивление дешево, они так мило и успокоительно сияли, закрепленные на никелированных рамах. Пересекая мост через Рэд-Ривер, я отправил номера штата Миссисипи в плаванье с его железных перил и проследил, как они с громким всплеском упали в воду, опускаясь на глубину сорока футов. Она только наблюдала за мной, откинувшись в обитом кожей кресле, спокойно покуривая. Ничего, казалось, её не удивляло: ни машина, ни номера, ни участие в незапланированном путешествии с незнакомым человеком. Ветер развивал сияющие волосы, как в рекламе прохладительных напитков, равномерно и красиво. Полоски гудрона на белом шоссе все быстрее и быстрее ложились под колеса с тихим стуком, постепенно переходящим в мерное жужжание. Погода была тихой, но не безветренной, воздух мягким. И над всем властвовало прекрасное чувство движения куда-то.