Часть 2 (1/1)

У Шеннона всегда была своя гитара, ещё со времен создания первого альбома. Они с братом тогда купили себе одинаковые, только цвет корпуса немного различался. Выбирал, конечно же, Джаред. Он постоянно говорил, что это – лучшая марка гитар, звук на них получается непохожим на все остальные струнные инструменты. «Только в умелых руках», добавил тогда про себя Шеннон. С гитарой в руках он себя никогда не представлял, но на покупку тогда, почему-то, согласился.Нельзя сказать, что Шеннон не умел играть на гитаре. Он, как и брат, спокойно мог носить почетное звание «человек-оркестр». Он умел общаться с клавишными инструментами. На «вы», правда, но при необходимости мог найти с ними общий язык. Он умел перебирать гитарные струны и зажимать аккорды, и даже мог на слух спокойно подобрать на гитаре какую-нибудь простенькую мелодию. Ну и конечно, барабаны, которые были его страстью с самого детства, и останутся самой сильной любовью на всю жизнь. Единственное, что было точно НЕ его, так это смычковые. Но, как-то уж так сложилось, что Джаред и гитара стали неразлучными спутниками друг друга по жизни, и ещё с записи первого альбома младший Лето предпочитал все гитарные партии придумывать и исполнять сам. Да у Шеннона не очень-то и получалось перекладывать свои мысли и чувства на струны. И получалось у него это, прямо скажем, в сотни раз хуже, чем у брата, который словно становился со своим инструментом одним целым во время работы.

Шеннон всегда с благоговейным трепетом наблюдал за работой Джареда: как он прикрывает глаза; как на его лице отражаются эмоции, которые вторят настроению создаваемой музыки; как он иногда покачивается в такт; как пальцы левой руки быстро и умело бегают по ладам, ловко зажимают баре и с профессиональной легкостью берут аккорды; как он немного наклоняется вперед и опускает голову, словно прислушиваясь к советам шестиструнной подруги. В такие моменты Шеннон ощущал себя ребенком, что с восторгом наблюдает за неподражаемым фокусником-иллюзионистом, который совершал вроде бы простые и понятные движения, но результат всегда был непредсказуем и неповторим. Он пытался разгадать его секреты и понимал, что ему всё равно никогда не стать таким же, даже если он в точности всё воспроизведет. И он действительно, как ребенок, начинал верить в волшебство. За Джаредом можно было наблюдать бесконечно.Вот именно поэтому Шеннон выкинул из своей головы идею работы с гитарой, потому что понимал – с братом ему в этом никогда не сравниться. Да ему было просто неловко даже держать этот инструмент в руках в присутствии младшего, что уж говорить об игре на нем. Он зачехлил свою гитару и убрал с глаз подальше. А со временем и вообще успел подзабыть, что она у него была.Если бы кто-нибудь тогда сказал Шеннону, что спустя 15 лет он будет сидеть в полумраке комнаты и с нежностью гладить старый корпус из светлого дерева, мужчина бы рассмеялся ему в лицо. Хотя, в тот момент он, наверное, ещё даже не верил, что когда-нибудь его с братом увлечение музыкой и затея с записью альбома превратятся во всемирно известную группу с сотнями тысяч преданных фанатов по всему миру, десятками различных музыкальных наград, клипами, больше похожими на кинематографический шедевр, платиновыми альбомами и концертными турами длиной в три года. Что ж, как говорится – нет ничего невозможного.Это случилось 4 года назад. Тогда, во время записи третьего альбома, на их голову свалилась куча проблем, на вершине которой было судебное разбирательство со звукозаписывающей компанией и иск на 30 миллионов долларов. Все были на взводе. У всех порой сдавали нервы. Нормальный и здравомыслящий человек вообще не смог бы себе представить, как в такой атмосфере можно было создавать музыку. Но их главное отличие было именно в том, что уж кем-кем, а нормальными они точно никогда не были. И музыка, наполняемая всеми этими проблемами и переживаниями, приобретала какой-то особенный, отчаянно-надрывный оттенок. Становилась похожа на исповедь и проклятие одновременно.

Джаред тогда работал сутками напролет, пытаясь хоть как-то отгородиться от проблем музыкой. Он похудел, мало спал, был то раздражительным, то необычно тихим и грустным. Шеннон ощущал себя не лучше, но к общим проблемам прибавлялось ещё и беспокойство за младшего брата. Он знал, чувствовал, насколько глубоко тот всё переживает, и даже не хотел представлять, как ему больно оттого, что какие-то сволочи пытаются уничтожить то, что было смыслом его жизни. Шеннон тогда старался держаться за двоих. И даже иногда шутил, да только шутки выходили какими-то уж слишком грустными и саркастичными. Внутри него неприятно сворачивался и рос комок из перемешавшихся беспокойства, грусти, боли, тревоги, переживаний и злости. Он пытался справиться с этим хорошо знакомым и испробованным способом – переложить всё в музыку, излить душу в барабанную партию. Но, к сожалению, именно тогда его любимые барабаны его подвели – что бы он ни придумывал, какой бы ритм не выдавал, ни что не могло передать его внутреннего состояния. От этого он лишь сильнее злился и принимался с удвоенным энтузиазмом колотить палочками по ни в чем неповинным инструментам, но результат оставался прежним.

Это вовремя заметил Джаред. Однажды вечером, когда лопатки Шеннона уже затекли от непрерывного сидения за установкой и размахивания руками, а пальцы онемели от напряжения, с которым он со злости сжимал палочки, барабанщик просто сидел на стуле, в окружении барабанов, низко опустив голову и не выпуская палочки из рук. Он всё никак не мог понять, почему у него ничего не получается? Всегда же получалось, а тут… За это время он придумал и выдал, наверняка, уже столько партий и вариаций, что хватило бы альбомов на десять вперед. Но то, что мучило его, продолжало сидеть глубоко внутри, не найдя выхода ни в одной из его импровизаций. Он даже не слышал, как кто-то вошел в комнату.Джаред тихо, почти бесшумно подошел к уставшему брату и положил руку на его плечо. Шеннон поднял голову и встретился взглядом с его глазами. Они с минуту молча смотрели друг на друга, для общения и понимания им не нужно было слов. Джаред видел усталость и отчаяние в темных глазах брата, которые обычно это скрывали ото всех. Он понимал причину, по которой Шенн каждый день выжимал из себя невозможное в студии, но неизменно туда возвращался. Ему, как никому другому, было знакомо это состояние, и он знал, что такой метод – самый лучший и действенный для музыканта. Вот только Джей был уверен, что его брат выбрал немного неверные методы. Он потянулся к рукам Шенна и вытащил из них палочки. Брови старшего тут же изогнулись в немом вопросе, а Джаред лишь улыбнулся.

- Я думаю, это тебе больше поможет, - произнес он и протянул брату гитару.Ту самую гитару, которую они когда-то вместе купили. Шеннон сразу и не узнал её, а когда вспомнил, то лишь удивился, где же брат мог её откопать, ведь сам Шеннон и понятия не имел, где она после стольких лет. Он осторожно взялся за гриф, не переставая рассматривать кусочек своего прошлого. Потом усмехнулся и взглянул на Джареда:

- Не думаю, что это хорошая идея. У меня нет таланта общения со струнами….

- А ты не думай, - улыбнулся в ответ Джей, - Ты попробуй.И Шеннон попробовал. Когда младший скрылся за дверью, Шенн пересел на диван, поудобнее взял гитару, зажал первый пришедший на ум аккорд и аккуратно провел пальцами вниз по струнам. Гитара тут же отозвалась глубоким, приятным звуком идеально настроенных струн. Шеннон мысленно поблагодарил брата за это, потому как ему вряд ли бы сейчас хватило терпения на настройку инструмента. Он немного переместил пальцы на грифе и вновь, чуть более уверенно, тронул струны. Аккорд за аккордом он вспоминал то, чему когда-то сперва учился вместе с братом, а потом учился и у него. Получалось коряво, неточно и нечисто. Но что удивительно – Шеннона это увлекло.Джаред не мешал брату, не отвлекал и не предлагал помощи. Он вообще старался не появляться в помещении, если слышал оттуда звуки гитары. Он понимал, что если бы Шеннону нужна была его помощь, он бы попросил. Хотя бы намекнул. А раз он этого не сделал, то значит, хочет справиться с этим сам.Поначалу Шеннону это всё по-прежнему казалось дурацкой идеей. Да какой он гитарист? Как он сможет придумать что-то худо-бедно сносное на гитаре, если никогда не пробовал этого сделать? Пальцы постоянно промахивались и зажимали струны не на тех ладах, звуки были обрывочными, резали слух. Постепенно он отказался от идеи сразу пытаться придумать что-то, что будет играться боем, и перешел на перебор. Но и здесь было не легче. Мелодия, сидевшая у него в голове, казалось бы, была проста как мир, но Шеннон ни как не мог перенести её на струны. Она начинала напоминать ему занозу, которая глубоко вошла в тело – вот он уже вроде бы зацепил её, но вытащить ни как не мог. Он раздражался и психовал. Психовал и раздражался. Иногда он зарекался брать в руки этот дьявольский инструмент и обжигал взглядом ни в чем неповинного Томо, который вечно возился со своими гитарами, настраивая их идеальное звучание. Хорват сразу заметил изменившееся поведение друга, даже пробовал поговорить, но Шеннон лишь отмахивался и бросал: «Забей. Просто встал не с той ноги». Но как бы сильно не было раздражение барабанщика, чувство собственного достоинства и гордость были выше – он не мог себе позволить капитулировать под натиском дурацкого куска дерева со струнами! Он сам себе напоминал маниакального мазохиста, который с завидным постоянством продолжал себя мучить. И даже непонятно, что раздражало сильнее – его внутренние переживания или то, что он не мог справиться гитарой.

Вот так Шенн и начал заново изучать гитару. Сперва, он просто брал её в руки по вечерам, находил пустую комнату или выходил на улицу, к бассейну. Он пытался посмотреть на свою игру со стороны и понимал, что никогда и ни перед кем не будет играть на гитаре. Он постоянно невольно сравнивал себя с Джаредом. У того были тонкие, длинные и гибкие пальцы, которые умели выгибаться немыслимым образом, когда их обладатель использовал последовательно очень сложные аккорды. Младший играл расслабленно и непринужденно, почти не смотрел на гриф и мог подбирать музыку с закрытыми глазами. Шеннон был полной противоположностью. Его пальцы были всего чуть короче, чем у брата, но так быстро и ловко перемещать их между ладами он не мог, как бы не пытался. Он постоянно куда-то оттопыривал локоть, напрягал плечи и разрывался между необходимостью смотреть на левую руку, гуляющую по грифу, чтобы не промахнуться мимо нужного лада, и на правую руку, пальцы которой частенько трогали не те струны. За всем этим он порой вообще забывал, с какой целью он обрекает себя на такие мучения.

Но со временем что-то начинало меняться. Он перестал цепляться в гриф, как утопающий в спасательный круг. Со временем расслабились плечи и спина. Со временем пальцы стали самостоятельно зажимать нужные струны и находить нужные лады. Шаг за шагом барабанщик приучал свои руки к струнам, терпеливо и упорно, и инструмент вознаграждал его за труды.Однажды вечером Томо задержался в студии, обсуждая с Джаредом какие-то новые педали для электрогитар и возможности их использования. Шеннон тоже сидел на диване, но в разговоре не участвовал и вообще чувствовал себя лишним. Когда ему порядком поднадоело бездельничать, а спать идти ничуть не хотелось, он решился на очередной раунд. Хорват только открыл рот и молча проводил напряженную фигуру барабанщика с гитарой в руках, который скрылся за дверью. Томо в тот момент подумал, что на лице его друга отразилась такая решимость, словно он идет в последний, заведомо неравный бой, но не теряет надежды на победу. После того, как дверь с мягким щелчком закрылась, он повернулся к Джареду: - И что это было? - Шеннон и гитара, - прямо ответил Джаред. - Ну да, конечно. Просто картина маслом. Он же каждый день так уединяется. - Не каждый, - возразил Джей, - Но с завидным постоянством и уже почти две недели, - добавил он с улыбкой.Томо задумался, и, после недолгого молчания, спросил: - Братья Лето, вы вообще уверены, что вас принес аист, а не маленькие зелененькие человечки?Джаред решил оставить этот вопрос без ответа.Сперва пальцы Шеннона сами начали наигрывать знакомые мотивы Modern Myth и The story, и через пару недель это занятие перестало казаться Шеннону пыткой, а превратилось в увлекательное изучение словно заново открытого инструмента. В голове же, час за часом складывался новый, незнакомый мотив, который звучал всё громче и отчетливее. Шеннон слышал его, ложась спать, и даже напевал его, заваривая с утра кофе. Но он ни как не мог переложить мотив на струны. Аккорды были не те, струны были не те, всё было не то. Порой он терял терпение, и от того, чтобы приложиться гитарой о ближайшую твердую поверхность, его удерживало только привитое с детства уважение к музыкальным инструментам. А ещё, он ни как не мог найти себе места. Где бы он не играл – он не мог сосредоточиться. Ничего не получалось.Как-то утром, за завтраком, Шеннон в очередной раз задумался, и кружка с кофе так и зависла где-то между поверхностью стола и его губами. Джаред усмехнулся: - Так и хочется у тебя сейчас спросить, который час.

Шеннон чуть заметно вздрогнул, поставил кружку на стол и обхватил голову руками. Потом посмотрел на брата. - Знаешь, это всё становится какой-то навязчивой идеей, как будто мне без этого проблем было мало. – Он впервые заговорил об этом с Джаредом, и тот внимательно его слушал, - Я просто не знаю, что делать. У меня в голове постоянно сидит какая-то мелодия, да я даже напеть её могу! Но когда беру в руки гитару - что-то исчезает. Она сидит там и растекается ядом по венам. - Знаешь, - наконец заговорил Джаред, когда Шенн сделал довольно долгую паузу, - Процесс рождения в принципе – довольно болезненный. Процесс рождения музыки, наверное, болезненный вдвойне. Бывает, что мелодия сама складывается, и ты не прикладываешь никаких усилий. А бывает вот так, как у тебя – она сидит и изводит тебя изнутри, и вытащить её на поверхность очень сложно. Но знаешь – именно такие, вымученные мотивы и становятся настоящим сокровищем, когда, наконец, находят отражение в музыке. - Я, конечно, видел, - подумав, ответил Шеннон, - как тяжело тебе давались некоторые песни, но чтобы настолько..., - он повел плечами. - Не всегда. Но поверь – оно того стоит.Шеннон поверил.

На следующий день Томо очень удивился, не обнаружив барабанщика в студии – они планировали попробовать совместить барабанную и гитарную партии песни, над которой работали. На его вопрос Джаред задумчиво ответил: - У него сегодня есть более важные дела.Шеннон сидел на полу в пустой комнате и медленно перебирал струны. Он потерял счет времени, только солнце, медленно скрывающееся за горизонтом, подсказывало, что прошло больше 10 часов. Но мужчина и на это не обращал никакого внимания. Как только у него начинало получаться хоть что-то, отдаленно напоминающее звучавшую у него в голове мелодию, он словно сам этого пугался, и в комнате вновь становилось тихо. Шеннон устало зажмурил глаза.

Как же ему всё надоело. Почему им не дают спокойно жить? Почему всё это происходит, почему именно с ними? Проклятый рекорд-лейбл, проклятые боссы, которым всё мало денег… Почему музыканты должны участвовать в глупых судебных разбирательствах по контракту, который с юридической точки зрения уже и силы то не имеет? Почему нельзя оставить их в покое? Хотя, и без этого, проблем всегда хватало.

Шеннон вспоминал историю своей группы, с самого дня создания до настоящего времени. Вспоминал, как сложно давался им первый альбом, когда в них, кроме них самих, ни кто не верил. Вспоминал, как долго они не могли пробиться на большие площадки и выступали в душных малоизвестных клубах, где слушателями были в основном фанатки Джареда, знавшие его по фильмам. Но даже тогда у Шеннона не повернулся бы язык сказать, что они были чем-то недовольны. Они занимались тем, о чем так долго мечтали, и всегда верили, что успех и известность придут, нужно только немного подождать.

Небольшое затишье, и вновь в водоворот взлетов и падений. Уход двух гитаристов, когда Джаред и Мэтт просто разрывались на концертах и записях. И Томо, чудо-хорват, которого он так случайно нашел, и который стал для них палочкой выручалочкой.

В группе никогда не было спокойно. Были споры и разногласия, были какие-то съемки Джареда, из-за которых постоянно приходилось перекраивать графики выступлений и записи нового альбома.

А потом был уход Мэтта, такой неожиданный и болезненный, как удар ножом в спину Шеннон до сих пор с болью в сердце вспоминал состояние, в котором тогда находился его брат. Вечером следующего дня Шеннон зашел к нему в номер, без стука, как часто это делал. Джаред лежал на кровати и смотрел в потолок, а в глазах блестели слезы. Тогда у Шенна от злости непроизвольно сжались кулаки. А Джей сиплым голосом прошептал: - Всё разваливается, бро. Всё, чего мы так долго добивались, разваливается. И я не знаю, как это сохранить.То, как было это сказано, тот голос Джареда и его отсутствующее выражение лица, те слезы в глазах младшего – Шеннон пообещал себе, что никогда не допустит, чтобы подобное повторилось.Тогда они выкарабкались. Он, Джаред, Томо. Нашли Тима и старались забыть это, как ночной кошмар.Но Шеннон не выполнил своего обещания. Он понял это в тот самый день, когда адвокат сказал им, что выиграть дело против лейбла почти невозможно. В тот самый момент, когда началась запись третьего альбома, а на горизонте маячил самый грандиозный в музыкальной истории тур. Тогда он увидел в глазах брата то же самое, что видел тогда, много лет назад. «Прости меня», подумал тогда Шеннон. «Прости, что не справился». И пусть он прекрасно понимал, что в нынешней ситуации нет его вины, что он абсолютно ничего не может сделать. Он всё равно чувствовал себя виноватым, и этот упрек самому себе болезненно вонзался в сердце.А Шеннон всё сидел и думал, вспоминал всё хорошее, что с ними было, и переживал всё плохое, что хотелось забыть, как страшный сон. И в этом ворохе воспоминаний ему начинало казаться, что он прожил уже не одну жизнь, что так много всего уже случилось, что в одну человеческую жизнь это просто не может вместиться. И в то же время – всё это пронеслось мгновенно, за секунду……и по комнате робко, едва слышно начал разливаться пронзительный и грустный мотив, поначалу отдельными, кроткими нотками, плавно перетекая в целостную мелодию…И в голове Шеннона звучала уже не музыка, а его собственный, надрывный крик. «Мы никогда не опустим руки, слышишь, жизнь?! Мы верим в то, что делаем. И будем бороться за это до конца…». Пронзительно, до боли в стиснутых челюстях, до противного жжения в зажмуренных глазах, до крови на стертых струнами пальцах…Боль и обиды отпускали его сердце с каждым новым звуком, с каждой новой нотой, с каждым новым аккордом. И он продолжал играть до тех пор, пока не понял, что ещё один повтор, и он завтра даже палочки в руках держать не сможет. Пальцы горели огнем, а пустая комната продолжала приглушенным утихающим эхом напевать новую, полную грусти мелодию. И от её звука становилось легче. Шеннон открыл глаза, чувствуя глухие удары сердца в груди. Он не понимал, что произошло. Да и не хотел понимать.

- Ты, мой наркотик, - прошептал он в след утихшей музыке, - мой антидепрессант, и мое обезболивающие…Чтобы всё осознать, привести в порядок чувства и мысли, Шеннону понадобилось пол пачки сигарет, два стакана неразбавленного виски, полный гордости взгляд брата и 11 кусочков пластыря, потому что Шеннон сперва не давал Джею обрабатывать свои пальцы, хотел сделать всё сам, но после виски с сигаретами на голодный желудок чувство ориентации в пространстве его бесстыдно подводило.***Шеннон улыбнулся прошлому, так кстати всплывшему в его сознании. Перехватил гриф, пристроил гитару на колено и тронул струны.