Часть 1 (1/1)

- Хэй, - возмутился Шеннон, услышав щелчок затвора фотоаппарата, и бросил недовольный взгляд на брата поверх темных очков.Джаред лишь улыбнулся, глядя на экран своего Блекберри.- Каждый раз ставлю себе на заметку отключить звук при фотосъемке, - пробубнил себе под нос младший.Шеннон принялся усердно подкручивать колки, подтягивая струны, хотя Джей прекрасно слышал, что все они издают правильные звуки.- Прости, - произнес прислонившийся к дверной коробке Джаред, понимая, что нарушил какое-то единение брата и музыки.

Но он просто не мог дальше оставлять без внимания тот факт, что в их студии всё чаще и чаще стали звучать по ночам гитарные переборы. Что самое удивительное - в руках у Джареда в те моменты гитары не было. Шеннон, конечно, обмолвился, ещё по окончании тура, что хотел бы уделить больше внимания гитаре в свободное время. Но Джей даже представить себе не мог Шеннона, сидящего в полумраке студии от ночи к ночи, терзающего им самим излюбленный инструмент.

Когда он, спустя пару дней, подошел к Шеннону с невинным вопросом: "Ну, как продвигаются дела?", брат сделал ровно то же, что сделал сейчас - прикрыл струны правой рукой, а левой начал подкручивать колки. Хотя Джареду показалось, что тот скорее стирал с них невидимую пыль.

Такого Шеннона он знал. Видел крайне редко, но знал. Брат смущался, и это само по себе вызывало у Джея приступы невероятного умиления, ибо ему иногда казалось, что чем старше его брат становится, тем невероятнее становится вызвать в нем это чувство.Тогда Джаред всё понял без слов.

- Когда закончишь, я с удовольствием послушаю, - произнес он и вышел из студии.***Весь их немаленький дом можно было назвать одной большой музыкальной студией. Хотя бы за то, что, наверное, в нем не нашлось бы комнаты, в которой не было бы хоть какого-нибудь музыкального инструмента. Ну или как минимум какой-нибудь детали от музыкального инструмента.

Была комната, в которой стояло фортепьяно без передней стенки - Джаред всегда любил наблюдать за тем, как именно рождаются звуки и мелодии на этом инструменте. Была большая комната без окон, которую они между собой называли "мастерской". Именно туда покупалось новое оборудования для записи и обработки музыки, именно там было неизмеримое количество проводов, микрофонов, колонок, компьютеров и наиболее часто использующихся инструментов. Именно там, в конце концов, на стенах, висели непонятные фото, картины и несколько больших планшетов, на которых по средствам одним им понятной записи отображался весь процесс создания песен и дисков.

Но была одна, та самая "особенная комната", с синим диваном и витражным окном, которую все всегда называли "студия". Там никогда ничего не записывали, но очень часто репетировали. Там обсуждались концепции песен и отдельных музыкальных партий. Там обсуждались итоги работы или решались спорные моменты. Там музыканты играли для себя, а не для записи альбома, там дурачились и изливали душу в музыку. Там отдыхали и собирались большой компанией. Там хранились только самые любимые инструменты.

Джаред уже много лет назад поверил в волшебство пустой ночной студии, и уединялся там при любой возможности. Шеннон же долго не понимал брата, и студия для него была не более чем обычной уютной комнатой. Но однажды что-то изменилось. Именно тогда, когда Шеннон вошел туда через пять дней после окончания тура.

Их инструменты, путешествовавшие отдельно, застряли на границе, и ситуация грозила не более чем бумажной волокитой, но Джаред, естественно, переживал, и они с братом по негласному соглашению решили не входить в студию, пока все инструменты не прибудут домой в целости и сохранности. Когда Эмма позвонила в половине двенадцатого ночи и сообщила, что вопрос разрешился, и утром инструменты доставят домой, Джей светился от счастья. Чуть позже, когда брат уже отправился спать, Шенн шел по дому с чашкой чая, направляясь в гостиную, но ноги почему-то сами привели его к двери на первом этаже, единственной двери, которая ещё ни разу не открывалась с момента их приезда. Он аккуратно повернул ручку, бездумно нащупал крайний выключатель и окинул взглядом осветившуюся тусклым светом комнату. Шенн так и стоял на пороге минут пять. Смотрел на инструменты и пустые места, которые скоро должны были занять опаздывающие потеряшки. А потом мягко улыбнулся и, перед тем, как выключить свет и уйти, едва слышно произнес: "Я скучал по тебе". И словно в тот момент, комната-студия беззвучно ответила ему: "Я тоже".Именно после этого вечера в Шенноне и проснулось то самое, непонятное и непреодолимое желание приходить в студию по ночам.И вот уже которую неделю к ряду, Шеннон неизменно наведывался в студию после полуночи, если она не была занята Джаредом и его вдохновением. Порой он мог просто включить тусклую лампу, наполняющую студию приглушенным светом, сесть на диван и смотреть. Он и сам не знал, на что он смотрит, но здешняя атмосфера действовала на него как-то особенно. После двух-трех подобных вечеров он понял, что во всем этом есть какое-то свое, неизученное и непостижимое волшебство.

Барабанная установка, бережно накрываемая хозяином после каждой репетиции, еле поблескивала металлическими ножками из-под темной ткани. Любому другому она, наверное, показалась бы каким-то страшным монстром, притаившимся в углу и отбрасывающим на пол и кусочек стены зловещие тени. Любому другому, но только не Шеннону. Он смотрел на неё и улыбался. Ему всегда казалось, что накрывая её тканью каждый раз, он словно укладывает спать уставшего от игр маленького ребенка. И иногда ему даже виделось, что ткань едва заметно шевелится, словно поднимаясь и опускаясь в такт размеренному дыханию. Ну, конечно, как любой взрослый и разумный человек, он понимал, что шевелит ткань лишь ветер, пробирающийся в комнату с улицы через приоткрытую форточку. Но думать иначе ему было приятнее.

Его взгляд переходил на стойку с гитарами. После каждой репетиции все гитары из этой комнаты всегда занимали положенные им места, именно в том порядке, который когда-то определил сам скрупулезный Джаред. Чем в тот момент он руководствовался, ни кто не знал. Все просто делали всегда именно так, и ни у кого не возникало лишних вопросов. На концертах, правда, были другие стойки, на большее количество инструментов, и вот тут допускались перестановки, но по негласному правилу, бас-гитара занимала второе место с правого края, словно строгий взрослый отгораживая и оберегая беззащитную, любимую джаредову малышку-акустику от прочих электро-сорванцов.

Стойку в этой комнате Джей принципиально менять не хотел - она появилась здесь одной из первых, а за дополнительной всё не хватало времени съездить в магазин. "Надо напомнить Эмме, чтобы заказала через интернет", уже в который раз отмечал про себя Шеннон. По причине несоответствия мест в стойке всё увеличивающемуся количеству гитар, "беспризорники" располагались по студии в абсолютно хаотичном порядке. А вернее там, где их оставляли музыканты.

Одна из акустических гитар лежала на диване, рядом с Шенноном. Поверх струн, на корпусе, расположилась пара помятых листов, и Шенн тут же вспомнил Томо, старательного делающего какие-то пометки и исправления в одной из партий. Кажется, он ещё строго-настрого запретил Шеннону что-либо трогать, зная о его педантичности. Хорват почему-то считал, что если гитару и листы убрать с их места, то он просто не сможет потом уловить нить, ведомый которой он и делал те самые исправления. Ещё пара гитар стояла у противоположной стены, а ярко-алая электрогитара опиралась о стойку синтезатора.

Скрипка Томо, как самая застенчивая и тонко организованная представительница мира музыки, всегда любовно укладывалась хозяином в футляр, и неизменно занимала место на полочке в углу. В противоположном углу поблескивал темным деревом так редко используемый контрабас. Шенну казалось, что он стал ещё шире. Возможно, надулся от обиды на недостаточное внимание - кто уж разберет эти инструменты.

Синтезатор, самый старый и простенький из имеющихся в доме, занимал в комнате место примерно по центру. Мужчина улыбнулся, вспоминая, как долго Джаред решал, куда его поставить. Почему именно в центре, ни кто из них так и не понял, но рядом тут же появился небольшой квадратный усилитель, а к стойке добавился микрофон. Для Шеннона именно этот клавишный старичок оставался пока не до конца изученным подопечным, а, следовательно, немного чужим. Но инструмент вел себя скромно, места много не требовал и издавал просто потрясающие звуки под пальцами Джареда. Так что, Шеннон был уверен, что они когда-нибудь подружатся - у них, как минимум, было слишком много общего.

На усилителе покоилась забытая Джаредом рубашка в красно-черную клетку, отлично гармонировавшая с гитарой. Микрофон же был выставлен на определенной высоте, специально под Джареда. Он почти никогда не касался его руками во время исполнения, только голосом и дыханием, даже если руки не бегали по клавишам. Лишь иногда, поддаваясь какому-то неопределенному порыву, младший прикладывал к его ободку ладони, едва касаясь пальцами холодного металла. И столько нежности всегда было в этом жесте, даже если текст песни настраивал на грустный лад, что невольно создавалось впечатление, будто он, микрофон, является для Джареда каким-то неведомым и никому не известным другом, с которым он то делится сокровенными тайнами, словно нашептывая их ему на ухо, то ищет поддержки и защиты, оглушая его болью, горечью или злостью пропеваемых слов. Шеннон не ревновал, но пообещал себе сделать попытку тоже с ним подружиться. В ближайшем будущем. Джей всегда говорил, что брат совращает бедный микрофон своим низким, хриплым голосом, но Шеннон был убежден, что за время пребывания здесь он уже достаточно повзрослел.

В общем, ещё несколько усилков и колонок на этом общем фоне смотрелись совершенно скромно и тихо, словно по ночам они обдумывали ту музыку, что проходила через них на репетициях. А ещё, в комнате были десятки мелких и крупных, но, несомненно, нужных кому-то из музыкантов или звуковиков предметов. На подоконнике, на столике, на полу, на усилителях.... Удивительно, как всё это вместе умудрялось не создавать ощущения сумбурности и беспорядка. Нет, ни у кого бы не повернулся язык назвать эту комнату кошмаром для педанта. Всё словно лежало на своих, отдельно отведенных местах.Среди всего этого была как-то абсолютно неприметна дверь слева. И неприметная совершенно напрасно. Там, именно там, за этой дверью, располагалась святая святых. Маленькое помещение, совершенно звуконепроницаемое, с огромным пультом, мигающим непонятными лампочками и грозившим непонятными кнопочками, тумблерами и рычажками. И с пространством за плотным стеклом и ещё одной дверью. В том самом пространстве, размерами не больше 2 на 2 метра, был мягкий ковролин и светло серые стены. А ещё там был всего один круглый стул и микрофон. Но всё волшебство, создаваемое голосом Джареда, рождалось именно в этом помещении.

Всё это придавало комнате неповторимую, удивительную атмосферу. По ночам здесь не было слышно музыки, но Шеннон словно ощущал её вибрации не своей коже.В один из подобных вечеров, просидев в студии около получаса, Шенн задержал взгляд на стойке для гитар, выцепив из стройно стоящих в ряд грифов один, знакомый ему лучше всех. Он подошел и вытащил свою акустическую гитару. Ту самую, на которой создавалась его L490, и с которой он выходил на сцену почти три года. Мужчина вернулся на диван, положил гитару на колени и нежным, невесомым прикосновением провел пальцами по корпусу.