Глава вторая, о французских песенках (1/1)

Следующим утром Лондон утонул в потоках дождя. Густые тучи затянули небо, тяжёлые капли стучали о крышу экипажа, грозясь вот-вот проломить обшивку. Раскрытый зонт тут же вырвало из рук, и на пороге дома номер двенадцать Ремус возник дрожащим и промокшим до нитки. Вода хлюпала в ботинках, стекала по плащу и волосам — у шляпы не было никакого шанса устоять перед ураганным ветром.— А, мистер Люпин. Доброе утро, — на этот раз экономка была много приветливее, она забрала у гостя верхнюю одежду и предложила подождать Блэка у камина, вручив перед этим очевидно заранее подготовленное большое полотенце.Ремус стащил сюртук и ботинки, поставив те поближе к огню, закутался в полотенце и сел прямо на пол, надеясь согреться и высохнуть до прихода Сириуса. Вряд ли тому захочется лицезреть в своей гостиной взъерошенного и полураздетого мужчину, который ещё вчера наглым образом пытался вломиться в чужой дом. Ремус стучал зубами и проклинал всё на свете. Он мог бы вообще никуда сегодня не выходить, кутаться в тёплый халат и пить горячий шоколад с молоком, но нелепое чувство ответственности перед незнакомым человеком буквально вытолкнуло Люпина за порог.— Я удивлён, что вы пришли, — сегодня голос Сириуса звучал тихо, вкрадчиво. Ремус тут же смутился своего вида и поднялся, плотнее закутываясь в полотенце, будто то могло заменить ему сюртук. — Сидите, япринёс чаю.Сириус протянул ему чашку и опустился на диван. Он не улыбался и не смотрел в сторону гостя, кажется, даже не заметив, что тот не обут и толком не одет. Ремус схватился за горячий фарфор двумя руками, делая поспешный глоток. Чай обжёг горло, и Ремус сморщил нос, но продолжил пить в надежде поскорее согреться.— Похоже, я заболел, — произнёс он, позабыв, что его не услышат. Таблички нигде не было, должно быть, Блэк и вовсе не собирался вступать сегодня в диалог. Отставив чай, Люпин нехотя влез в мокрые ботинки и отложил полотенце, напоследок хорошенько вытерев волосы. — Начнём? — он указал на фортепьяно, к которому и проследовал, стараясь не обращать внимания на холодную влагу башмаков.На этот раз инструмент был чист, на нём лежала аккуратная стопка нот, предназначенная для разучивания. Ремус пробежался взглядом по названиям и усмехнулся. Элементарные композиции для детей — что ж, с этим он справится. Вчера вечером Люпин всё-таки открыл крышку фортепьяно, купленного ещё дедом, и несколько долгих часов пытался вспомнить пройденное. Пальцы слушались плохо, мелодии получались рваными и неуверенными, ноты путались, и в конце концов Ремус так разозлился, что едва не сломал проклятые клавиши. Утром же, вновь оказавшись в доме Блэка, Ремус умудрился и вовсе забыть то немногое, что знал. Он поставил листы на пюпитр и коснулся клавиш, как робкий мальчишка впервые касается ладони понравившейся ему девчушки.В детстве Ремус не понимал, как из семи нот можно сложить новый мир. Как композиторам удавалось соткать из ограниченного количества клавиш целую вселенную — неповторимую и уникальную. Он не понимал и до сих пор, но теперь к одной неразрешимой загадке присоединилась другая — как Сириус Блэк умудряется ориентироваться в сложных дорожках октав, не слыша их? Ремус скользил по клавиатуре пальцами, снова и снова возвращаясь к этой тайне. Он прекрасно знал, что фальшивит, что ошибается, он начинал сначала, делал заминки и долгие паузы, перечитывая нотную запись. Однако Сириус не шевелился, он по-прежнему сидел перед камином, вытянув ноги, и смотрел на языки пламени, ласкающие раскалённые камни топки. Он не слышит, он ничего не слышит.Ремус вздохнул и опустил руки на колени, в полной тишине разглядывая пылинки в уголках клавиш. Это было по-детски наивно — прийти к потерявшему слух маэстро и просить его о помощи, зная наверняка, что тот не в состоянии её оказать.— Почему вы остановились? — Сириус даже не повернулся —Ремус мог видеть только его взлохмаченную макушку, не скрытую широкой спинкой кресла. — Урок ещё не закончен. Продолжайте.Ремус вздрогнул не то от холода, не то от неожиданности. Он растёр замёрзшие ладони и вернулся к нотам, хмуро склонившись над инструментом. Как? Как Блэк это делает? Эти мысли были слишком навязчивыми, они въелись и не хотели покидать его голову, они затмевали собой все прочие звуки, мешали игре и жужжали под ухом как огромная муха.— Выпрямитесь! Осанка — часть мелодии, не позволяйте вашим слабостям прерывать игру. Вы не видите клавиш? Тогда купите себе очки, — несмотря на свою глухоту, Сириус двигался практически бесшумно и ловко, не задевая предметов, не наступая на скрипучие половицы, не издавая лишних звуков, которые могли бы выдать и его присутствие, и его недуг. Оказавшись рядом, он со всей силы хлопнул Ремуса по спине, заставляя сесть ровно, и усмехнулся, будто радуясь своему невежеству. — Прямой позвоночник как проводник. Вы играете не только пальцами, вы играете всем телом. Нажимаете на педали — импульс идёт по струнам и вашим ногам вверх, к мозгу и рукам. Но если вы кривитесь, то импульс затеряется, вы не почувствуете отклика инструмента. Вы играете вхолостую. Вы не замечаете элементарных вещей — их не видят зрячие, их не слышат… — он замялся и криво улыбнулся, махнув неопределённо рукой. — С самого начала.Сириус отошёл и опустился на подлокотник дивана, теперь он следил пристально за каждым движением Люпина и постукивал ладонью по колену при каждой ошибке. От напряжения Ремус закусил губу — он ощущал скорее не отклик инструмента, о котором говорил маэстро, а боль во всём теле от натянутых из-за непривычной позы мышц. В детстве его часто ругали за нежелание сидеть прямо, за постоянную сутулость, за то, что читал он, едва ли не утыкаясь носом в буквы. От этой привычки Ремус не избавился и с возрастом, о чём, вероятно, вскоре пожалеет.Чем дальше Люпин играл, тем больше ему делали замечаний. От досады, боли в спине и руках, от усилий, которые ему приходилось прилагать, у Ремуса на глазах выступили слёзы.— Хватит! — он подскочил, чуть не опрокинув пуф, и сжал кулаки. — Прекратите меня критиковать. Вы… вы! Самодовольный индюк, вот вы кто. Вы ни черта не слышите! Откуда вам знать, что я делаю и как играю, а? Да я… я…— Я вас не слышу, — будто передразнил Сириус, улыбаясь. Широко, насмешливо, явно понимая, о чём кричит его новый ученик. — Если вы хотите сделать перерыв, достаточно позвонить в колокольчик, и нам принесут чаю, — он кивнул в сторону фортепьяно, на крышке которого стоял бронзовый колокольчик для вызова прислуги. Ремус тут же залился краской. Он медленно опустился обратно на пуф, протянул руку и позвонил, боясь поднять на Сириуса глаза. Опять! Он вновь повёл себя как мальчишка, который не желает учить уроки, как простофиля и дурак. А всё потому, что он никогда не сталкивался с настоящей бедой — Ремус всегда ясно видел, хорошо слышал, прекрасно говорил. Все эти чувства он принимал как должное, они были дарованы ему от рождения, он пользовался ими и никогда не задумывался, что случится, лишись он их.Миссис Кроули расставила на столе сервиз, поворошила поленья в камине и удалилась так же тихо, как и вошла. Сириус прикрыл глаза и сделал глоток чая, громко прихлёбывая. Ремус вздохнул. У него не было ни единого шанса извиниться, и это грызло его изнутри, буквально сводило с ума. Отставив чашку, он вернулся к игре, бездумно перебирая клавиши одну за другой — какофония обрела смысл, ноты встали на нужные места, сложились в знакомую с детства мелодию.

— Frère Jacques, Frère Jacques… Dormez-vous? Dormez-vous? — Ремус улыбнулся уголками губ, напев стишок. Он любил эту песню, она была красива своей простотой и всегда приходила на ум, когда он задумывался о своём детстве. [1]Сириус повернулся.

— Если вы такой любитель французских песенок, почему бы вам не сыграть мне ?Авиньонский мост?? Но, увольте, танцевать я не буду. [2]— Прекратите издеваться, — вопреки своим словам Ремус рассмеялся. Сириус Блэк казался ему всё более очаровательным в своей беспардонности и абсолютном недружелюбии. Он был резким и мрачным, но чем больше колкостей он говорил, тем добрее выглядел в глазах Ремуса. Вероятно, всё это лишь защитная реакция, обоснованная болезнью, — Блэк спрятал сам себя в непробиваемую броню насмешек, которую едва кто-либо был в состоянии одолеть.Ремус начал заново и напел рифму на родном языке, затем повторил на немецком и сыграл без слов. С его плеч наконец-то спал груз неловкости, выдуманной ответственности и вины, которую он испытывал на протяжении нескольких дней, будто это из-за него великий композитор лишился своего главного инструмента — слуха. Ремусу сделалось легко, и ответная улыбка — без злости и сарказма, — мелькнувшая на лице Сириуса, окончательно его успокоила.— Завтра в это же время, — на этот раз Блэк не стал провожать ученика до дверей. Он закрыл крышку фортепьяно спустя две композиции, что означало окончание урока, и молча указал в сторону выхода. Ремус оставил на отполированном инструменте монеты, надел тёплый и высохший сюртук и вышел в коридор. Сириус не простился, только проводил его взглядом и тут же скрылся в неизвестном направлении, будто и не было никогда.Попросив миссис Кроули позвать кучера, Ремус ступил на мокрое крыльцо. Дождь так и не прекратился, он стучал по пузырящимся лужам, бил в окно и захлёстывал за шиворот, заставляя плотнее запахнуть плащ и повыше поднять воротник. Уже сейчас Ремус ощущал лёгкий озноб и поспешил забраться в экипаж, в котором долгое время трясся на кочках и ухабах, пока, наконец, и вовсе не застрял посреди размытой дороги.— В чём дело, Томас?— Колесо провалилось, сэр. Боюсь, мы тут надолго, — кучер виновато развёл руками. Ремус тихо застонал и выбрался наружу. Ему никогда ещё не приходилось толкать экипаж из ямы, стоя по колено в грязи под проливным дождём. Куски мокрой глины летели во все стороны, облепив волосы и лицо. Кучер кряхтел, графский отпрыск Ремус Люпин бранился так, что его крепкого словца смутились даже лошади, тревожно зафырчав.Ноги скользили, руки не слушались, тело предательски ныло, отказываясь повиноваться. Ремус впал в отчаяние, из последних сил наваливаясь на повозку.— Раз, два, взяли! Ну же! Чёрт бы тебя побрал!Экипаж заскрипел и, наконец, поддался. Оба мужчины, резко потеряв опору, рухнули в глубокую лужу. Грязная вода попала в рот — Ремус тут же ощутилна зубах скрипящий песок, защипалав глазах, заставляя жмуриться.Уже сидя у огня, закутанный в несколько слоёв покрывал, но всё ещё дрожащий от холода, Ремус проклинал сегодняшний день, дурацкие занятия музыкой и погоду, насланную на Англию непонятно за какие грехи. К вечеру стало совершенно ясно, что завтра и послезавтра, и ещё как минимум неделю он останется в постели, а это значит, что его попытки сблизиться с Блэком и поездка в город действительно были бессмысленными.Всю ночь Ремус Люпин провёл в бреду, обливаясь потом и стеная от боли, выкручивающей суставы. Появление утром доктора не облегчило его участь, но по крайней мере помогло наконец-то заснуть. Перед тем, как провалиться в сон, Ремус всё же успел шепнуть: ?Скажите Блэку, что мне ужасно жаль?.***О чём именно сожалел Люпин, никто из присутствующих так и не понял. Ремус проспал до обеда, и когда вновь открыл глаза, то первым делом увидел дымящуюся чашку с супом, стоявшую на приставном столике.— Мозли, я не голоден, — прохрипел он, пытаясь перевернуться на спину.— Доброе утро.Ремус вздрогнул и зашевелился, сражаясь с одеялами и пледами, буквально придавившими его к постели. Этот голос…— Я не получил от вас телеграммы. Подумал, что вы опаздываете. Подождал за чаем до одиннадцати. И до двенадцати. После попросил узнать, в чём дело. К двум мне сообщили, что вы больны. Поэтому я приехал, — скрипнуло кресло, Сириус поднялся и подошёл ближе, кладя на грудь Ремуса блокнот и карандаш, — чтобы лично убедиться, правда это или ложь. Как я вижу, вам действительно нездоровится.— Какая проницательность, — проворчал Ремус, с трудом садясь. Он взял трясущимися руками блокнот и принялся писать. — Спасибо за беспокойство, мистер Блэк. Мой экипаж застрял вчера на дороге, и мне пришлось искупаться в грязевом пруду. Мне не понравилось. Вы давно здесь?Сирус слегка нахмурился, вчитываясь в неровные буквы, и хмыкнул. Немного помедлив, он опустился на край постели и потянулся к чашке с супом.— Около получаса. Нашёл у вас увлекательную книжицу. Ваш дворецкий сказал, что вам нужно поесть. Открывайте рот.Он сглотнул. Сириус на самом деле взял ложку, зачерпнул ею бульон и поднёс ко рту Ремуса с настолько невозмутимым видом, что тот захлебнулся вдохом. Но всё-таки подался вперёд и послушно открыл рот, в бешеном темпе строча следующее:— Я могу поесть и сам, мистер Блэк, — отбросив карандаш, он забрал у гостя и плошку, и ложку, с жадностью начав уплетать куриный бульон. За всей этой суетой и наигранным голодом Ремус пытался скрыть свою дрожь, волнение и ужас, окатившие его ледяной волной. Сириус не двигался, разглядывая не то узоры на супнице, не то что-то на руках, её державших. Разделавшись с обедом, Ремус залез обратно под одеяло, натянув то до носа. Ему было… страшно? Неловко? Или просто стыдно?— Не думайте, что ваша болезнь может служить оправданием. Даже смерть вас не спасёт от необходимости играть. Я наказал вашему дворецкому…— Камердинеру, — прошептал Ремус, всё ещё укрытый одеялом и уверенный, что сказанное никто и никогда не услышит.— ...следить за вашим режимом. Как только спадёт жар, вы сядете за клавиши и продолжите. Я даю вам две недели, — Сириус поднялся, взял с кресла книгу и направился к двери. — Две недели, чтобы выучить девятую сонату Моцарта. Хотя этого времени достаточно, чтобы написать собственные, — он помедлил, будто собираясь сказать что-то ещё, но только качнул головой. — А теперь — прощайте.Ремус откинулся на подушки и беспомощно застонал, сжимая в руке карандаш. Дверь за Блэком уже захлопнулась, но он всё ещё ощущал себя не в своей тарелке. Как общаться с этим человеком? И как убедить его, что из него, Ремуса, не получится Моцарта, как ни старайся. Он отбросил карандаш и посмотрел на блокнот, так и оставшийся лежать на груди. Мягкая кожа, качественная бумага. Должно быть, стоил целое состояние и был дорог хозяину — Люпин заметил, что некоторые листы замялись и припухли от времени, вероятно, внутри было немало исписанных страниц. Ремус неожиданно сам для себя притянул блокнот ближе и прижался к нему щекой. От книги пахло так же, как пахло в доме Блэка — пылью и полировкой. И музыкой. Кто угодно скажет, что у музыки нет запаха, но теперь Ремус знал — это не так.Сириус Блэк не просто жил музыкой — он был пропитан ею насквозь. И это было прекрасно.