Глава XXI. Бес(ед)а с Гейдрихом. (1/1)

*** ?— Повествование от лица Лины Штрайхер?——?Жрать охота,?— со вселенской грустью в голосе вздохнул кто-то и все словно бы разом включились и сообразили что-то поесть. Работали столь слаженно, что я даже поучаствовать боялась, настолько у людей был налажен быт, что становиться лишней шестернёй в механизме не было никакого желания.Боже, до чего же странное зрелище эти Катины кавалеры. Сидя с ними за одним столом, хоть и журнальным, хоть и на полу, я думала о том, как так можно вообще. Ну посудите сами: солянка из настоящих немцев, среди которых лётчики, один гестаповец, эсдэшник, начальник этих двоих, один нагловатый танкист и русский шпион. И среди всего этого хаоса восседает апофеоз всего здешнего безумия и сумбура, пятый всадник апокалипсиса, дитя Ареса, колесящее на алебастровой повозке?— Катя, весело переговаривающаяся, как минимум, с половиной из всех этих замечательных антикварных, первой или не очень, свежести мужчин одновременно. Особенно её вниманием обласкивались Шварцкопф, Вайс и Ягер. Первые двое, даже несмотря на ярко выраженную славянистость скул и носов в придачу с плоскими затылками, ворковали с ней как голуби, явно наслаждаясь проявляемым к ним интересом моей сестры, а вот танкист же шёл напролом, не шутка ли. Активно хвалил, вкрадчиво заглядывал ей в глаза и норовил приобнять за плечи, что та периодически позволяла. Может дразнила, может просто не могла отказать очарованию немца, которое по идее было должно проскальзывать в его действиях, но результат был стабилен: заливающаяся краской и смехом Катьки и две озлобленных пары глаз, в упор таращащиеся на довольного, словно сытый кот Ягера.Штирлиц и Гейдрих сидели смирно и тихо, может понимали, что уже староваты и угнаться за молодёжью в романтической гонке не удастся, а может просто не велись на весёлый Катеринин нрав. В любом случае, я была очень благодарна, что из столом сидели хотя бы два человека, открывавших рот исключительно, чтобы поесть. Ещё были два лётчика, сидевших с каждой стороны от меня. Они не ели, а просто глядели на меня во все четыре голубых глаза с таким любопытством, что мне казалось, что со мною резко стало что-то совсем уж не так. Я ёжилась под их сверлящими, взглядами, и всё норовила как-то отсесть от каждого из них, но по итогу, просто жалась по середине, нервно поглядывая в стену напротив, было очень непривычно получать столько внимания от людей, о которых ты знаешь чуть больше, чем пара страниц из книг и справка из Википедии.Про налаженный быт я, конечно, перегнула, ведь приготовить бичпакет это много ума не надо. Интересно, как это восприняли немцы, наверняка не евшие подобной отравы до этого? В любом случае, судя по виду сидящих за столом было понятно, что наелись они до отвала или просто устали от бесконечного трёпа своих сопартийцев, так что было время расползаться по…спальным местам, наверное?..Недолго думая, я озвучила вопрос:—?Позвольте поинтересоваться, а спите вы все где? —?я старалась говорить как можно более вкрадчиво, не желая показаться придирчивой. Все поглядели на меня разом, словно бы я кого-то только что прикончила, и молчание нарушил Штирлиц.—?У этих двоих или троих,?— он указал рукой в сторону моей сестры и двоих её основных кавалеров,?— у них вон диван старый, а мы, где умеем лежим. Тут куча старых тканей, они мягкие,?— он говорил что-то такое и дальше с таким лицом, словно это всё в порядке вещей и нормальные люди именно так и живут, а я к этому моменту уже даже не слышала его, а погрузилась в мысли о том, как поправлять положение, ведь существовать в таких условиях, имея при этом нормальное здоровье, какое-никакое образование и статусы в обществе, это просто какая-то пощёчина здравому смыслу и логике.?— У меня вон какое-то советское знамя,?— подключился Гейдрих и продолжил,?— Хотя это оно скорее подходит на роль половой тряпки,?— гестаповец усмехнулся, видимо, сочтя своё замечание невероятно остроумным, а мне же от всей этой картины становилось физически плохо, но решив пока оставить всё, как оно есть, я пошла разгружать свои нехитрые пожитки, благо набрала я их немного. Копошиться особо долго не пришлось, лишь разнести всё по отведённым мне углам, а часть оставить в рюкзаке, чтобы экономить место, всё-таки не было желания теснить кого-то своим непрошенным визитом.Под мои шуршания и ковыряния в ткани, все стали стягиваться по спальным местам, убегались и наелись, так что неудивительно, что их потянуло в сон, немцы с Катей забились на диван и та бесстыдно прижалась губами к шее Шварцкопфа, а потом положила голову ему на грудь, влюблённо вздыхая, пока немец, кажется, получал от жизни всё и сразу: внимание любимой девушки и завистливые злющие взгляды своих ?соперников? за тёплое местечко под катиным бочком. Забавно и тепло было за этим наблюдать, но в голове было слишком много мыслей и вопросов, которые было необходимо обдумать и обсудить с самой собой. Не судите, каждый так делает, когда его что-то тревожит или занимает, вот и я не исключение, а размышлять о подобном в душной комнате полных относительно знакомых людей совсем не хотелось. Да и просто хотелось пройтись и вернуться уставшей, всё равно ложусь я позже них, а время как-то коротать надо было.—?Я, пожалуй, осмотрюсь,?— на мои слова Катя вальяжно махнула рукой, мол ?иди?, лётчики высунулись откуда-то из-за угла, видимо стянувшись на звук моего голоса, и стали сверлить меня взглядом, как тогда за ужином, а Штирлиц, свесившийся со спинки дивана подозрительно прищурился, глядя на меня, на что я усмехнулась.—?Успокойся, солдат, не сдам я вас никому. Мне за это не платят,?— на мою ухмылку тот не ответил, но спустил с меня свой напряжённый взгляд и отвернулся прочь, переключив всё внимание на что-то поважнее.С трудом найдя дверь среди рябых бежево-коричневых стен, я выбралась в тёплую темноту огромного подвального помещения. Видимо дверь была с пружиной, так что закрываясь, она громко хлопнула, перекрыв мне свет со спины. Пришлось доставать телефон и включать фонарик, негусто, конечно, но и не полная темень. Выйдя за пределы расчищенной площадки у входа в комнату, я занырнула в один из, кажется, сотен рядов со всевозможными вещами. Ряды были высокими и длинными, словно бы лабиринт и состояли из самых разномастных вещей?— где-то это были шкафы, на чьих ручках висели увесистые замки, где-то ящики, поставленные друг на друга и ещё чего-то…Подвальное помещение было просто гигантским, при чём большая его часть находилась под землёй, ведь единственные длинные и узкие окошки, находящиеся на верхних частях боковых стен и заприметила я их у самого асфальта ещё на подходе к музею. Наверняка, этот зал был больше самого музея.Идя вдоль рядов, я стала всё чаще встречать какие-то странные, накрытые плотной белой тканью объекты и, во временем начав приподнимать её за края, понимала, что это разнообразнейшая военная техника тех времён. Глаза уже привыкли к темени и потрепность в искусственном источнике света пропала сама собой, так что, выключив фонарик, я поняла, что луна сегодня была особенно яркой. Даже через щели окошек её холодный серебритсый свет заливал помещение длинными широкими полосками, отчего каждая складка ткани отбрасывала чернющую тень, отчего атмосфера становилась ещё более мистической и таинственной, от таких мыслей я аж поёжилась и заулыбалась.Пройдя ещё пару рядов и повернув то вправо, то влево, на глаза стали попадаться стоящие на полу невысокими кучками картонные коробки. Были они разного размера, какие-то огромные, какие-то походили на спичечные коробки, но все как одна были замотаны скотчем, и пронумерованы, отчего стало ещё более и интересно, что же томится внутри них. Каково же было моё счастье, когда я увидела не очень большую коробочку, картонные ставни которой были лишь сомкнуты, но не закупорены ничем более. Она была не особо большой, так что я сразу подбежала к ней и открыла: внутри были лишь газетки и пенопластовые обрезки, явно служащие для защиты наверняка ценного содержимого, я немедленно запустила туда пальцы и почти мгновенно наткнулась на что-то. Оно было холодным, гладким, твёрдым и довольно крупным и как только я с нетерпением подняла предмет из пристанища и сдула всё ненужное, то быстро поняла, что же такое мне попалось. Это был штальхельм. Красивый, серый, отличительные знаки были едва различимы, с парой крупных царапин, но всё ещё в прекрасном состоянии. Ржавчины не было от слова совсем, пусть и был помят опоясывающий шлем козырёк в паре мест.Это была безумно красивая реликвия, время почти не тронуло её, словно бы я взяла её с поля боя или утащила лазарета, куда привезли того немца, возможно, пострадавшего от того взрыва или прочей травмы, что оставила те царапины. Пусть у моего деда был свой собственный, но в худшем состоянии, ржавый, выцветший, он мог рассыпаться в пыль от одного прикосновения, а этот… Захотелось утащить его к себе в комнату, раскрасить той самой чугунно-серой краской, нанести все знаки и заветные два совила в знак победы (пусть так и не случившейся), чтобы это чудо радовало глаз всякий раз, как глядишь на него.Заметив незакрытое покрывалом орудие, я, всё не выпуская штальхельма из рук, с трудом влезла туда, усевшись на самое основание ствола и упёрлась спиной в металлический защитный лист. Кажется, это была та знаменитая ?Катюша?, наводившая ужас на моих предков почти век назад. Сейчас она, словно бы утратив свою боевую славу, стояла тут, покрытая толстым слоем болотного цвета краски, казалось, что окаменела, до конца времён застыв так, обрастив свои механизмы защитной гладкой коркой. Наконец, нормально расположившись, я принялась вертеть в руках находку, всё не уставая поражаться её красоте и качеству. Те царапины были уже затёртыми, простирались они от затылка, по левой стороне головы и кончались на виске. Края из были неровными, словно рваными, значит удар был явно очень грубым и сильным, но была это не гладкая ровная пуля. Кажется, когда-то эта каска спасла жизнь своему хозяину от осколочной гранаты, чей грубый ошмёток прошёлся по касательной, лишь оцарапав поверхность. Страшно и представить, что было бы, если в тот момент вместо твёрдой стали, шрапнели, картечи или простому штильханду попался тёплый мягкий череп.?А с чего я решила, что спасла-то???— пронеслась в голове печальная мысль, но была она не бредовой, ведь вдруг осколки ранили тело, особенно живот или ноги? Рваные раны?— настоящая катастрофа с точки зрения медицины. Отчего-то очень-очень хотелось, чтобы хозяин этого чуда был жив, доживал свои последние годы где-нибудь на юге Германии или же тихо умер менее 10 лет назад.—?Это чья? —?негромко спросил меня мужской высокий голос, настолько неожиданно, что я подскочила так, что чуть не рухнула на пол, едва соскользнув с гладкого дула оружия. С огромным трудом уняв бешено стучащее сердце и восстановив дыхание, я поглядела вниз: там стоял Гейдрих. Одет он был весьма комично: белая майка-алкоголичка, такие же свободные адидасовские шорты (непонятно, откуда, правда) и накинутый на плечи плащ от формы и косо надетая, чуть помятая фуражка, из-под которой как попало торчали светлые волосы. Обычно так ранним осенним вечером вечером за пивом в ларьки ходят или выходят в тамбур покурить, этакий постсоветский домашний нацист.—?Напугал, пражский чёрт! —?угрюмо буркнула я поёжившись.—?Ты тут что делаешь? —?вполне ожидаемый вопрос от служащего в разведке, пусть отвечать и не хотелось.—?Осматриваюсь, учусь на местности ориентироваться, полезный навык, если что, а ты тут что, собственно забыл? —?я подпёрла щёку ладонью и нахмурилась, глядя в лицо Гейдриху.—?А я за тобой шел,?— снова вздыхаю, ну, хотя бы честно ответил. Он молчит, так что и я помолчу. Быстро увожу от него свой взгляд и продолжаю вертеть в руках шлем, водя руками по царапинкам, как большим, так и малым, которые я сначала не заметила.—?Так чья каска-то? —?повторяет быстро забытый мной вопрос гестаповец и я, уже желая спросить в какого перепуга мне это знать, сообразила, что имя может быть где-то написано. Полминуты копошения в изгибе внутренней части каски и, о, чудо, я нахожу там нацарапанные буквы и цифры. Щурюсь и, наконец, могу прочесть.—?Юстус Аппельдорн, третье ноября 1924 года рождения,?— негромко произношу я и Гейдрих облокачивается плечом и боком на орудие, где сидела я и коротко дёргает головой вверх, прося повторить.—?Этот штальхельм принадлежал Юстусу Аппельдорну, он родился ноября года,?— произношу это громче и уже по-немецки, замечаю, как на лице у Гейдриха промелькнула улыбка.—?Давно не слышал этого вашего ганноверского хохдойча. Странно вы говорите, ой, странно,?— рассмеялся он, заулыбавшись уже открыто. Я тоже смягчилась, пусть смех у него был странный, с каким-то жутким присвистом.—?А вы будто бы в своём Анхальте не на нижненемецком трепитесь,?— тот снова усмехнулся, и начал копаться в кармане своего пальто, а лицо как-то погрустнело сразу.—?Парню на момент войны было лет шестнадцать-семнадцать, молодой совсем,?— с сожалением говорит он, выуживая из плаща, кажется, сигареты. Я качаю головой и словно забываю о той призрачной возможности, что юноша ещё жив или закончил жизнь в мире и покое…—?Надеюсь, он пережил сорок пятый год,?— я тут же озвучиваю свою надежду и гляжу в окошно почти под самым потолком. Сердце неприятно сдавило, а руки крепче стиснули шлем, прижав к груди крепче, словно бы тот был живым созданием. Он был самой памятью, вещественным воспоминанием о другой эпохе, времени, нравах и самом совершенно ином мире тех лет. В такие моменты ты глубоко проваливаешься в философию и начинаешь витать в во всяких возвышенных материях типа времени и пространства…Из мыслей снова вырывает голос Рейнхарда:—?Сорок пятый? —?он выглядит озадаченно и вопросительно глядит на меня, на что я смущённо хмурюсь и уже начинаю очередную колкую фразу:—?Да, год окончания войны или забыл?.. —?как только заканчиваю фразу, резко замолкаю и меня словно током прошибает осознание, почему Рейнхарда столь смутило упоминание этого года.Наверное. Моя паранойя, кажется, меня скоро прикончит, или же наоборот?— я доживу лет эдак до ста и умру от старости и скуки. Немец же кивнул и, сделав ещё пару смачных затяжек, засунул потушенный бычок в карман плаща (видимо им он особо не дорожил вне службы) и оттолкнулся от орудия, вальяжно вышагивая, подошёл ко мне. Если честно я думала, что он гораздо выше меня, но на самом деле лишь сантиметров на 5-7. Не особо что-то меняет так-то просто замечание. Всегда казалось, что он выше, не странно ли. Небольшая разница в росте слегка подуспокоила, и я укорила себя за столь беспричинную панику в его присутствии, будто у него были причины и впрямь убить меня или просто сильно навредить, боже, какая я дура бываю. Поравнявшись, мы молча пошли, но тишина не давила, а была лёгкой и прозрачной, не было смущения или неловкости, мы просто шли бок о бок, не замечая друг друга. Мало людей могут так не лезть, когда не надо, в плюс ему. Мы просто уже сказали всё, что хотели.Выползая из темноты, мы обнаружили, что над самой дверью горит алая сигнальная лампа с крупной надписью ?Аварийный выход?, хотя внутри, кажется, никакой двери наружу не было. Словно бы при пожаре хотели заманить людей в подвал и запереть в комнатушке, размером с банку для кильки, чтобы они там все сгорели. А что? Удобно, обугленные кости не попадут в суд за причинение тяжкого вреда здоровью. Лампа скорее окрашивала, а не освещала, так что толку от неё было маловато, но ручку двери мы нашли быстро и протиснулись в душный коридорчик, изо всех сил стараясь не столкнуться друг с другом, не шуметь и не пыхтеть?— все в доме уже наверняка спали, будить людей особо не хотелось, так что двигались мы как заправские шпионы на особо важной миссии. На удивление, глаза хорошо привыкли и вместо кромешной темени, жилище предстало тёмно-тёмно серым, даже телефоном не пришлось светить. Дальше надо было понять, как обустраивать спальное место, у Рейнхарда оно уже наверняка было, так как жил он тут уже не в первый раз, а вот мне лишь предстояло свить себе хоть какое-то гнёздышко, чтобы не дрыхнуть на пыльном старом ковре на полу. Не было никакого желания отправляться изучать ландшафт детальнее, всё опять же, мирно спят, да и потёмки, пусть и проходимые, мешали это сделать. Я решила сделать как можно проще?— вытащила из рюкзака плед и тонкое одеяло, на плед легла, одеялом прикрылась, а в качестве подушки набитый одеждой рюкзак?— самое то. Пока я всё себе располагала, как надо краем глаза наблюдала за Гейдрихом. Как только я начала к нему приглядываться, поняла, что он притащил за собой шлейф запаха дыма и снова сморщилась, но взгляда не отвела: он скинул провонявший сигаретами плащ на ветхую вешалку в углу, оставшись в той же майке, а шорты и вовсе снимать не стал. И тут начал аккуратно, как мог, втискиваться на диван, отодвигая разные мешающие ему части тела уже лежавших там людей. Несмотря на то, что вмешательство в позицию спящих выглядело не особо аккуратно и резко, никто не проснулся и Гейдрих совершенно спокойно пригрелся, вжавшись в бархатистую обивку спинку дивана. Да, пусть он был и жирненький, но длинный, так что ноги ему пришлось свешивать с противоположного подлокотника, а сам он положил белобрысую большую, лошадиную голову на Катькино плечо, отчего я поначалу даже напряглась, но потому, увидев, что он закрыл глаза и засопел, перед этим слабо кивнув мне, видимо, желая спокойной ночи, успокоилась. У Кати и без меня защитников хватает, а мне оставалось лишь успокоиться и постараться уснуть, да и взгляд уже сам чуть мутился, а дыхание замедлялось, так что всё, что я могла?— провалиться в спокойную дрёму, прижимая к груди сначала холодный, но потом потеплевший от жара моего пока ещё живого тела, штальхельм, словно бы тот был живим существом о котором я с той минуты поклялась заботиться.