На берегу безымянной реки (1/2)

Белая комната, обшитая звукоизолирующими панелями. Серый стол у дальней стены, два металлических стула. На углу стола стоит пластиковый стаканчик с кофе. Ракурс обзора странный, выше человеческого роста. Что-то ненадолго закрывает камеру, с левой стороны на объективе красные брызги. Высокий шатен в черном армейском комбинезоне без знаков отличия замахивается и бьет. Камера дергается, изображение на долю секунды пропадает. Шатен отходит, потирает разбитые костяшки пальцев и отпивает кофе. К нему подходит бритый наголо качок, одетый так же, что-то говорит. Оба смеются.

Камера поворачивается к открывающейся двери. В комнату вкатывают дорогое, отделанное деревом инвалидное кресло. В нем сидит лысый старик в алом шелковом халате. Сухие руки безжизненно лежат на подлокотниках, между бровями большая бородавка, усишки под широким носом похожи на клочки ваты. Старик что-то говорит, двое в комбезах щелкают каблуками и выходят прочь. Остается только прилизанный хлыщ в зеленой униформе медбрата, стоящий за креслом.

Звука нет, только изображение.

Старик подъезжает к камере почти вплотную, смотрит на нее снизу вверх, поднимает руку, трогает что-то прямо под ней. Когда рука возвращается на подлокотник, на пальцах видна кровь. Медбрат протягивает старику влажную салфетку. Тот что-то говорит в камеру, прочитать по губам его слова невозможно: проблемы с артикуляцией. Изображение дергается.

Внезапный взрыв прямо под камерой. Картинка ненадолго гаснет, потом возвращается. Объектив залит красным. Ракурс изменился. Старика с креслом отбросило к столу, у него неестественно вывернута шея, лицо содрано с костей, белеет склера. Блестят обнажившиеся фарфоровые зубы. Медбрат неподвижно лежит спиной на столе, грудная клетка вдавлена, по зеленой ткани расползается кровавое пятно. Кровь по всей комнате: на полу, на стенах.

Изображение держится около полутора секунд и гаснет, как раз когда дверь распахивается…

Бентен раздавил окурок в переполненной пепельнице, распечатал новую пачку и достал сигариллу. Запустил файл по новой и глубоко затянулся.

Дверь гостиничного люкса туристического комплекса ТКЦ плавно отъехала в стену. Катце перешагнул порог и замер от неожиданности. Комната утопала в молочно-белом едком дыме, в котором остро чувствовались нотки гашиша. Рыжий закусил губу.

– Мэрилл?

Бентен щелкнул пальцами. Ощупью нашел на диване пульт сплит-системы и включил вытяжку. Катце пошел к сидящему на диване любовнику. На столе стоял ноутбук. На экране высвечивались последние минуты жизни Масибы. Катце присел рядом с Бентеном.

– Ты как?

Бентен вытянул руку, посмотрел на ногти – коротко остриженные, покрытые имитирующим натуральный цвет лаком.

– Думаю. А ты? Как бизнес?

– Все как всегда. Твое состояние мне кажется более важным.

Ямагава усмехнулся.

– Мое состояние – вещь в себе. Эту проблему я решу сам.

– А можно я буду вещью в тебе? – Катце завалился набок, ложась на вытянутые ноги Бентена и обнимая их, прижавшись щекой к животу любовника.

Тот прищурился, запустил пальцы в рыжие волосы. Свободной рукой щелкнул по клавиатуре ноута, останавливая запись.

– Прямо здесь и сейчас?

Катце просунул руки под халат любовника, поглаживая и разминая мышцы. Бентен пошевелился, раздвигая ноги.

– Скажи мне, что с тобой происходит?

– Ничего особенного, – лениво ответил Ямагава. – Переосмысляю себя. Думаю, не сменить ли прическу и цвет волос. Размышляю, чего мне на самом деле хочется. Кажется, это называют кризисом среднего возраста?

Катце фыркнул ему в пупок.

– И чего ж тебе хочется?

– Заняться с тобой любовью, – так же лениво сказал Бентен. – Сказать тебе, что если ты еще хоть что-нибудь вздумаешь решать за меня, наше партнерство будет разорвано навсегда. Придумать себе занятие на ближайшие несколько лет. Может быть, напиться, но это невозможно.

Катце нехотя оторвался от любовника и встал. Перед тем, как закрылась дверь в его комнату, он тихо, но внятно произнес:

– Прости.

Пепельница с окурками пролетела через комнату и взорвалась, ударившись о входную дверь. Бентен зарычал, вскакивая на ноги. Он устал от извинений, от виноватых взглядов, от самой ситуации, в которой, по большому счету, виноваты были оба. Но это Бентен всю жизнь выбирал себе в любовники доминантов, и это Бентен в критической ситуации перекладывал на партнера ответственность, и это Бентен забыл, что из них двоих более опытный и старший – именно он. Унизительно для Катце иметь партнером не равного, а ведомого. Унизительно для Бентена – быть ведомым. Хватит!

Катце неподвижно лежал на правой стороне огромной двуспальной кровати, курил и смотрел в потолок. На полу стояла пепельница. В пальцах дымилась сигарета. Пепел падал прямо на пол.

Бентен ворвался в спальню, как компактный, но очень яростный ураган. С разбегу прыгнул на Катце, коленями прижав его руки к постели, жестко ухватил за подбородок, не давая отвернуться. Глаза у Ямагавы пылали, словно подсвеченный темный янтарь.

– Прекрати, – заявил он низким рычащим голосом, – упиваться виной. Достаточно. Это моя проблема, Кодзу. Это мои дела. Это не ты забыл о том, что я старше и опытнее, что я живу на Земле всю жизнь и знаю в Эдо все входы и выходы. – Рыжий пытался сбросить захват, вырывал руки, прогибался, упираясь пятками в кровать. Ничего не выходило. Бентен держал его профессионально крепко и продолжал говорить, не обращая внимания на трепыхания. – Это не ты виноват в том, что тайчо во мне сильнее ронина. В лабораторию Рауля меня привело мое собственное бездействие. И мне решать, как стать тем, кем я хочу быть. Да, если тебе снова придется решать за меня, я уйду. Потому что я не хочу унижать тебя собственной слабостью.

Бентен отпустил любовника, и тот скинул его с себя, повернулся спиной и вытянулся вдоль кровати.

– Не смей на меня рычать, – яростным шепотом произнес Катце.

– А то что? – спросил Бентен, усаживаясь на постели поудобнее. – Ты прикинешься господином Амом и перестанешь со мной разговаривать?

– Раз это такой хороший способ воздействия…

– Ну тогда я трахну тебя молча, – сообщил Бентен. – Ты не против?