IV (1/1)

Мой лучший худший друг,Не роскошь, не хандра,А девять грамм свинца?—На память о тебе. Стерильная белоснежная ванная. Отсутствие острых предметов. Разумовский улыбнулся. Милый, если бы ты захотел, мне бы не нужна была бритва, чтобы раскроить себе череп об угол раковины. Если бы ты захотел. Вода слизывала с волос песок и соль. Разумовский точно знал, что Олег ждал за дверью. Он ослабил напор воды в бредовой надежде услышать чужое дыхание сквозь стену. Глупость, но на берегу от этого было спокойнее. Первобытное чувство. Оно сонно и нежно ворочалось внутри под беспокойные движения чужой грудной клетки и упругий перестук под ней. Заставляло забыть обманчивую близость смерти. Что человек, которого ты сам убил, был в шаге от справедливого quid pro quo, но исполнил нечто непостижимое. Что на миг этот человек стал размытым образом знакомого до последней трещинки ангела-хранителя. Обернулся ласковым зверем, подпустил ближе к своему изуродованному шрамами телу, обнажил душу. Гладил по спине. Господи, ведь он что-то говорил… Но что? Интенция неумолимо ускользнула. Сергей уловил лишь то, что придется пожить еще. Дал шанс? Чем его вообще можно было заслужить? Как ты вообще можешь на меня смотреть? Что ты видишь, закрывая глаза? Расскажи. Сергей сполз по стене, подставляя плечи и спину горячей воде. Накрыло внезапной слабостью. Этот Олег непредсказуемый. Отравленный. Победил смерть и крестил ею Разумовского в ночных соленых водах. Он провел своего убийцу изведанной им самим с пятью пулями вместо сердца тропой перерождения. Даровал индульгенцию. ?— Наш с тобой ренессанс,?— прошептал Сережа в стену, тихо улыбаясь. Отмечают ли люди дату своей смерти? Глупость. Этот Олег лучше, чем мертвый. Не нужно знать, какие цветы нести ему на могилу. И вообще, знать, как выбраться из Крестов к нему на могилу. Его можно собрать, вылечить?— если позволит. Только бы позволил. В коридоре Волков?— все еще в мокрой одежде?— подпирал спиной стену. Посмотрел исподлобья на стекающую с волос Сергея воду и продолжил набирать сообщение в мессенджере, параллельно мечтая утопить в океане всю электронику. Паранойя не позволяла. Необходимо мониторить ситуацию хотя бы каждый час, иначе это все может рухнуть. Олег отстраненно думал: можно ли доверить Разумовскому фен? Сергей?стоял перед ним, истончившийся в зеленом свитере с олегова плеча и спортивках. Беспокойный, слабый. С другой стороны, сам Волков своим дрожащим рукам не доверял. —?Мой психотерапевт изучил материалы твоего дела,?— произнёс Волков. —?Завтра будет готов пообщаться. Разумовский устало поморщился, уперевшись плечом в дверной косяк. —?У тебя есть опасения на мой счет? —?осторожно спросил он. Тут Разумовский осекся. Конечно, есть. У Олега не было ни одной причины верить, что Птица мертв. Что его сожрал какой-то сибирский бог. Да и сам Сергей до сих пор прислушивался к тишине в страхе, что тишина позовёт его знакомыми голосами. Шарахался от зеркальных поверхностей. Волков умен?— не мог не заметить. На второй день в сознании Разумовский заметил, что зеркала были сняты со стен. И не стоило забывать, кто из них теперь хозяин положения. Покореженный. С разодранным птичьими когтями сердцем. Прямой. Сумасшедший. Пытался сдерживать это сумасшествие в своей голове, как в развалинах лабиринта Минотавра. Мгновения назад?— жестокий и сильный, позже?— почти нежный, теперь?— снова с замерзшими в лед глазами. Сергей понял, что ему страшно. В позе Олега мелькнуло напряжение. Почуял. Казалось?— поведет носом по-волчьи. Разумовский сглотнул. ?— Если тебя это интересует?— разговор будет долгим. Я в душ,?— вопреки ожиданиям просто сказал Олег. —?На кухне должно быть что-то из еды, можешь разогреть. Заодно подумай, готов ли вообще к диалогу. Только не пей без меня, ладно? Разумовский кивнул, вглядываясь в непроницаемое лицо напротив. Волков качнул головой в ответ и, обойдя его, скрылся в ванной. В холодильнике не было ничего готового. Неудивительно: Олегу было не до этого. Зато, когда Сергей открыл винный шкаф, ему в ответ раздался приветственный звон бутылок. Не то, чтобы он разбирался, но BriO две тысячи пятого года подмигнуло ему особенно дружелюбно. Разумовский моргнул и закрыл шкаф. Без Олега не пить. Пытаться готовить ужин (завтрак?) Разумовский не решился. Не хотелось ни срамить волковскую кухню своим присутствием, ни получать новую путевку в подвал. Все слишком запутанно. Сергей изводил себя мыслями о том, насколько Волков устал от всей херни, происходившей между ними последние дни, недели, годы. Думал о том, что его же, Разумовского, руками сделал с Олегом он. Что он сам натворил и с Олегом, и с собой. Эти мысли носились безумными обрывистыми вспышками. Сергей проклинал судьбу за то, что Олег не сменил тогда номер телефона и не остался вдали от всего этого сумасшествия?— и готов был ей молиться за то, что Олег их всех переиграл?— и судьбу, и самого Разумовского, и его Птицу. Беспощадный, переломанный, бесконечно умный Волк. Я мог бы умереть от твоей руки, умереть за тебя, умереть для тебя. Но ты не захотел. Не захотел же? Сергей поежился, опустившись на диван в слабо освещенной гостиной, и накрыл лицо ладонями. Сейчас Олегу известно больше, чем Разумовский смог бы сказать сам, и Олег при этом все ещё терпит его рядом с собой. В понимании Волкова сумасшествие?— индульгенция? Но ведь он не видел Птицу, не слышал его. Чему он поверил? Документам? Кого он видел в человеке, которого держал рядом с собой? Сколько ещё готов держать? Какие вообще правила в этой игре? Петля легла на плечи палача? Пришлось навести порядок, чтобы хоть как-то успокоить мысли. Убрать осколки стакана (стыдно), расставить по местам книги. Последнее затянуло, когда обнаружились книги по искусству, пусть и изданные на незнакомых романских языках. После душа и перевязки Волков застал его в гостиной. Перед этим долго убеждал себя надеть хотя бы рубашку вместо облегающего свитера. Раны были в откровенно дерьмовом состоянии. По большей части из-за того, что все то время, пока Олег искал Разумовского, занимался его лечением и ждал пробуждения, на нем был броник. Казалось бы, война окончена, оловянный солдатик упал в огонь. Но кевлар успокаивал как последнее в этой жизни, чему можно было доверять. Пусть и не давал шрамам затянуться. Зато с ним?— как будто здоровый человек. Не видно перетянутой груди и плывущих по одежде пятен крови. Как будто не ранен, не слаб и жив. Когда Разумовский проснулся, от броника пришлось отказаться, чтобы не напрягать того лишний раз. Олег замер в проходе, наблюдая: Сергей съежился на диване с большой иллюстрированной книгой, притянув колени к груди. С полотенцем на плечах и разложенными поверх него влажными волосами. Тихий, похожий на себя самого в детстве. Агнец божий. Через панорамные окна в дом затекал холод с моря. Ветер гулял между соснами, под обрывом бились волны. Здесь тепло, не так, как дома. Но в конце осени по ночам прохладно. Пришлось потревожить покой Разумовского, пройдя в комнату, и прикрыть окно. Тот вздрогнул за спиной Олега и оторвался от книги. Поднял взгляд, полный одновременно тревоги и облегчения. —?Простудишься,?— пояснил Волков, ненавязчиво разглядывая его?— по привычке: убедиться, что все в порядке. —?В шкафу в ванной есть фен. Забыл сказать. Если замёрз, принесу свитер потеплее. —?Нет, все нормально, не нужно. Спасибо. Олег, мы ведь поговорим? —?Ладно. Приготовлю что-нибудь к вину, пока ты занимаешься волосами. Не обещаю, что не усну во время беседы. —?Тоже. Сергей со смесью восхищения и ужаса отметил, что они улыбнулись друг другу. Вопреки неловкости и ощущению ледяной стены, выросшей между ними. —?Ты доверишь мне фен? —?уточнил он. —?Я мог бы включить его, стоя в душе, или удавиться шнуром от него. Теоретически. —?Значит, сушись здесь,?— Волков указал на розетку у кухонного стола. Было откровенно странно после всего погрузиться в привычную для обоих рутину. Сергей, распутывая влажные пряди, осторожно поглядывал на Олега и отводил взгляд, когда чувствовал, что Волков тоже наблюдает за ним. Тот совершенно спокойно готовил. Морщинка между бровей исчезла. То, что что-то не так, выдавал тремор и скованные движения правой руки. Разумовский обратил внимание на то, что Олег сильно похудел. Совсем не был похож ни на блещущего здоровьем и силой дембеля, ни на сдержанного и опасного спецназовца. Будто стал тенью самого себя. Сложный, с незнакомым ледяным взглядом и давно изученной, неуместной сейчас заботой. Он предложил свитер потеплее, доверил фен, теперь готовил (ужин? завтрак?)?— хотя мог бы просто придушить сожителя, принять снотворное и отоспаться. По его рукам бежала привычная сетка вен. Под истончившейся кожей натягивались и расслаблялись мышцы. Все?— механически точно, но ладони крупно дрожали. Правую руку Олег то и дело одергивал, едва заметно морщась, прерывался от готовки, чтобы размять плечо. Сергей склонил голову. —?Олег, ты принял лекарства? —?спросил Разумовский, закончив с феном. Он устроился на барном стуле и совершенно неинтеллигентно сложил локти на столе. Волков, казалось, не услышал. Пришлось повторить. Тот вздрогнул с бокалами в руках. —?А? Прости, задумался. —?Таблетки, Олег. У тебя руки дрожат. —?Это ничего, побочное действие. Пройдёт со временем,?— отмахнулся Волков. —?Вот. Тосты, салат, вино. Завтра приготовлю что-нибудь нормальное. —?Спасибо,?— кивнул Сергей протянутому бокалу и тарелке. —?Ты знаешь, что даже овсянка, приготовленная тобой?— кулинарный шедевр, не иначе. Но, послушай, ты как минимум дважды выронил нож. —?Меньшее из зол,?— Олег сел рядом. Заметив вопросительный взгляд Сергея, вздохнул. —?Я бы предпочел, чтобы ты сначала нормально поел, не поднимая острых вопросов. Позднее, переместившись с вином на диван и отстраненно наблюдая за Сергеем, Волков все же решил перейти к диалогу. Было безумно страшно возвращаться к тому, что мучило кошмарами каждую ночь и видениями?— каждый день. Олегу все это казалось абсурдным. Поразительно, как одно событие смогло произвести столь чудовищный эффект на его личность, превратив в убогого невротика, рыдающего по ночам прямо на полу, с неточными как с бодуна руками, с хлесткими перепадами настроения, с истончившимся от нервов телом, но при этом опасного для других и для себя. Чересчур много наложилось?— непонятно, как справляться. Волков решил начать. —?Тебе самому не интересна динамика развития твоей болезни? Или, да, не появится ли у тебя новое альтер-эго? Подозреваю, что твоей психике придётся компенсировать эту утрату,?— Олег перевел дыхание и поднял взгляд. Разумовский едва удержался от того чтобы поежиться. В карих, почти чёрных глазах плескалось нечто незнакомое, нечитаемое. —?После всего тебе в любом случае будет нужна помощь специалиста. Возможно, таблетки. Рубинштейн ссал тебе в уши, если то, что ты принимал, не избавляло тебя от психозов, галлюцинаций, кошмаров и его появлений. —?Препараты… Слегка заглушали его. Помнишь, в Венеции, ты заставил меня взять выходной и вытащил гулять? Мы весь день провели вместе. Или… После того, как я разбил зеркало. И по ночам я просыпался и видел тебя?— обрывочно. Чаще всего он не давал с тобой поговорить. Только показывал, что говорит с тобой сам?— и то не все. Еще я помню тебя в моей постели. Ты лежал рядом и пытался не уснуть. Курил одну за другой. Я уже засыпал, не успел спросить, почему ты сменил место дежурства. Но мне это показалось правильным и… Вы с ним тогда переспали? Олег слушал внимательно, сопоставляя рассказ Сергея со своими предположениями. На упоминании постели поспешил закурить и не спешил отвечать. Разумовский рядом не сводил с него василькового взгляда и гласил мерло. —?Да,?— наконец ответил Волков. Сергей выдохнул?— почему-то с облегчением. —?Да, мы спали. Секс убивает бдительность. Это был самый безопасный метод выяснить, что с тобой, не потеряв при этом твоего доверия. Но после ты становился привычным собой. План был дерьмовым. Он и там обыграл меня. —?То есть, ты не хотел? —?Если и хотел, то иначе. Гостиная вновь погрузилась в молчание. Олег, уперевшись локтями в колени, курил. Тяжелый взгляд замер на тенях сосен за окном. Сергей наблюдал. Вконец не выдержал и попросил Волкова прикурить и ему тоже. Тот молча сделал. —?Ты выбрал хороший метод,?— произнёс Разумовский после нескольких затяжек. —?Если бы ты просто спросил?— он не дал бы мне ответить. —?А так я лишь собрал информацию к размышлению,?— Волков криво усмехнулся, затягиваясь. —?Брось. На войне как на войне. Не я тебе должен это говорить. Ты веришь мне? —?Это очень смешной вопрос. Мне бы себе поверить, а тут целый ты. С новым пунктом в досье?— ?жертва изнасилования мной?. Блять… —?Олег, тебе нужно принять успокоительное. —?Все нормально. Разумовский перехватил его руку с тлеющей сигаретой. Слишком сильный тремор. Слишком близко к другой руке. Слишком сильное переживание для Олега. Он не дергался при отсутствии повода. —?Обожжешься,?— пояснил Сергей, мягко забрав у Волкова потенциально опасный бычок. Потушил об уголок пепельницы. Волков обозначил для себя, что это точно не забота. Впрочем, чистая логика не исключала развитие у Разумовского стокгольмского синдрома. Ему страшно. Сочувствует. Такое часто случалось на войне. Олегу известно. Выбритые под ноль юнцы, боготворившие деспотичного и тупого комроты. Парень из Альфы, взятый в плен. Давал ложные указания спецназу, всячески мешал проведению операции. Пленницы-жены, закрывавшие наемников своими телами от пуль мужей-террористов. Осиротевшие дети, напрочь лишенные страха перед людьми с оружием. Нет… Девчонка из приюта, захваченного джихаддистами, рыдающая над трупом одного из них. До этого она провела восемнадцать часов под дулом его пистолета. Друг Грома, шахматист, с живым интересом разглядывавший Волкова и пытавшийся с ним заговорить, будучи под конвоем. Шура-Мальвина, двинувшийся умом перед самой смертью, смотревший на Разумовского как на Господа бога. —?Знаешь, скажи лучше, почему ты вообще искал Рубинштейна? —?произнёс вдруг тот. Перевёл тему на менее скользкую. Неплохо. Меньше шансов отъехать на флешбеках в новую истерику. Олег тяжело выдохнул. Потер переносицу. Откинулся на спинку дивана. —?Пока ты был без сознания, мне нужно было найти как можно больше информации. Я не знал, смогу ли поверить тебе, когда ты очнешься. Тем более не знал, смогу ли не убить тебя. Вспомнил твои таблетки, которые ты просил достать в Венеции. Не думал, что название врежется в память, но с них я и начал поиск. Пошел по следу. Выяснил, что препарат экспериментальный?— больше ничего. О том, что ты когда-то принимал стимуляторы и наркотики, я догадывался. Но таблетки?— это другое. Тогда я вывернул все архивы, до которых дотянулся. Рубинштейн оказался единственным психиатром, который с тобой работал. В его записях значилась какая-то ересь вроде галоперидола?— понятно, почему: официально выписывать тебе что-то незарегистрированное он не имел права. Но интерес и, возможно, азарт у него был. Оказалось, он и не собирался тебя лечить. Он ставил эксперимент. Не только над тобой. Во время пожара в его доме скорби пришлось вытащить Грома из-под обломков. Рубинштейн рассказал мне о своей теории и обмолвился о том, что, упустив тебя, пытался проверить ее на Громе. Откуда такая ненависть к последнему? —?Я оказался в тюрьме из-за него. Ты знаешь, что там происходит с людьми вроде меня. Я потерял все, что было. Просто из-за того, что ему повезло и он оказался физически сильнее. Не то чтобы я его прямо-таки возненавидел. Ситуация была невыносимой. Первые дни примерялся заточкой?— как лучше вскрыться. Это все оказалось плодотворной почвой для Птицы. Вот он?— да, ненавидел без оглядки и вопреки очевидному факту, что Гром просто делает свою работу. Птица тогда стал чётче и чаще говорил со мной. Чаще закрывал мне глаза. Однажды проснувшись, я увидел чью-то отрезанную голову в своих руках. Если бы не Гром, Птица не стал бы настолько автономным, а я не потерял бы своё имя в обществе. Может, стал бы президентом и изменил все к лучшему. Без террора. Ты прав. Мне нужно лечиться. Очень страшно от своих же идей. И что он может вернуться. Волков тяжело выдохнул и кивнул. Уже организовал. —?Что будешь делать, когда вылечишься? Я пытаюсь вывести деньги с твоих замороженных счетов. Чуть позже постараюсь начать процесс в суде, чтобы тебя оправдали. Возможно, посмертно. Иначе ты просто не сможешь вернуться к более-менее привычной жизни. Так что ты будешь делать? —?Я все еще не могу привыкнуть к тому, что ты не собираешься меня убивать. И все еще не представляю, почему я здесь, с тобой. Что сделаешь ты, когда узнаешь все, что хотел? —?Я не знаю. —?Ну вот и я так же,?— улыбнулся Сергей. —?Не знаю. —?Ты прав, рано для таких вопросов. —?Слишком мало выпил? Олег фыркнул. Тут же схватился за плечо. —?Одна из пуль задела нерв,?— произнёс он наконец, заметив тревогу Разумовского. —?Голос и правая рука ни к черту. —?Мне очень, очень жаль,?— сказал Сергей, ощутив, как мерло вдруг расползлось горечью на языке. Слова прозвучали неровно, обрывисто. Волков вновь поднял взгляд, наблюдая за его лицом. Разумовский говорил как будто искренне. Померещилось, будто это снова не он, а тот, другой. Олег сморгнул морок. Если принять таблетки, вороньи тени исчезнут, а человек напротив то ли останется родным и привычным Сережей без золота в глазах и хищной усмешки, то ли просто перестанет существовать. Сергею же пришлось подавить желание коснуться плеча Олега. Вот он напротив?— измотанный, тихий, мрачный. Наполовину в ночной тени, наполовину?— в приглушенном свете торшера. Причудливые блики на неожиданно близком лице. Волков раскрывал карты. Это хрупкое доверие с его стороны?— не иначе как чудо, неизвестно за что ниспосланное Разумовскому. Сергей все-таки не сдержался. Протянув ладонь, замер, не касаясь чужого плеча. Ждал разрешения. Волков не спешил реагировать. Наблюдал. Олег не ожидал, что Разумовский пойдет по тонкому льду. Ему тоже боязно, а идёт. Если. Если взять за руку?— будет правильнее. Вдвоём?.. —?Прости, я… —?Разумовский одернул руку. Уже судорожно подбирал оправдание своему вторжению?— как вдруг Волков накрыл его ладонь своей и завершил сумбурный, ломаный жест Сергея. Ощутив знакомое жесткое тепло, Разумовский чуть успокоился. Его никто сейчас не придушит, не швырнет в подвал. Рядом не ледяная глыба, не острая расщелина. Всего лишь человек. Измотанный хищник с колкой шерстью и горячей кожей. Осторожно повёл рукой по чужому плечу к предплечью и обратно, попутно разминая мышцы. Под тёмной тканью рубашки прощупывался край повязки. Горло охватил спазм, в глазах зарябило. —?Олег, как мне это исправить? —?Разумовский судорожно выдохнул, не отнимая руки. Свободной закрыл лицо. —?Мне так жаль… Господи, я не хотел… Я понимаю, что у тебя нет причин верить мне. У тебя вообще нет причин терпеть меня рядом с собой. Не после последних лет и не после того кошмара в Венеции. Но я бы все отдал, чтобы… —?Ты ничего не можешь исправить,?— отрезал Олег. Разумовский снова раскачивал лодку. Пришлось достать из кармана блистер транквилизатора и запить таблетку вином из горла. Волков отнял руку Сергея от его лица и вытер влагу со щек. Сказал: —?Не подумай, что я давлю. Непривычно говорить честно. И вообще говорить. Останови меня, если это слишком. Тот опустился с дивана на ковёр, обнял олеговы колени и положил на них голову так, чтобы видеть непроходящую ночь за окном. Он закрыл глаза. Под веками мерцала влага. Было слышно замешательство Волкова. Потом он снова закурил. Сергей долго молчал, пытаясь справиться со спазмом поперек горла. —?Это не может быть слишком, Олег, потому что ты прав. Твои слова не приносят мне столько боли, сколько тебе принесли мои действия. —?Это не отменяет того, что ты живой и тебе больно. —?С жертвами и заложниками ты был так же добр? Волков не ответил. Наклонился, чтобы стряхнуть пепел и замер, осознав, что ничуть не беспокоится о близости Разумовского. Вдохнул запах его волос. Отстранился. Сделал новую затяжку. Время будто остановилось. Замолчал ветер в соснах, притихли часы на руке. Понемногу подкрадывалось медикаментозное спокойствие. Не ледяное, как обычно, а тепловатое. От живого, настоящего Сергея не трясло. Это он. Волков гладил его рыжую голову у себя на коленях. Сквозь ткань брюк чувствовал дыхание Разумовского и опять бегущую по щекам влагу. Голенью?— дрожащую грудь. —?Олег, прости меня,?— произнес Сергей. —?Прости. Я знаю, что ты не сможешь. Ты запрещаешь себе ненавидеть меня, стремишься оправдать. Цепляешься за документы и диагноз, чтобы рационализировать произошедшее. Я все еще с тобой не согласен. И мне… Так страшно, что после произошедшего ты можешь опять попасть в этот капкан со мной. Мне страшно за тебя, а ты не даешь тебя защитить. Это было бы так просто?— утопить меня. Если разбить лицо о скалы?— не опознают. Волков снова склонился к нему, не прекращая гладить по голове. Прошептал в ухо: —?Замолчи, Серый, просто замолчи. И мягко коснулся губами виска. Разумовскому пришлось подавить желание дернуться. Он широко распахнул глаза, все еще полные слез. Вскинул голову, глядя на Олега. Тот не отводил тяжелого, хмурого взгляда. Алкоголь его совсем не брал. Затянулся в последний раз, выдохнул в сторону. —?Ты убьешь себя, как ты не понимаешь! —?воскликнул Разумовский. Волков рассмеялся и притянул содрогающегося от беззвучного рыдания Сергея?— Сережу?— к себе, так, что тот не сидел больше на полу, а был рядом, судорожно дышал куда-то в яремную ямку, спутавшись своими ногами в чужих. Вместе?— дрожащее множество нервов. Смешно и больно. Разумовский позволил себе разорваться в истерике. В волчьих руках?— страшно, хорошо, ужасно. Живое, теплое, изученное до последней трещинки. От этого спокойнее. Настоящий, нелогичный. Снова ласковый зверь и ангел. —?А помнишь,?— успокоившись, прошептал Волков притихшему Сергею, снова стирая слезы с его лица. —?Помнишь ту игру в общаге, когда поёшь и протыкаешь ножом стол в расстоянии между пальцами? Помнишь, ты меня отговаривал, орал, что у меня голоса нет, и если я отрежу себе руку, ты меня в травмпункт не поведешь? —?А ты пошел играть,?— ломано улыбнулся Разумовский в ладонь Олега. —?И пел совсем не ужасно. —?А ты пошел смотреть. Выбился ближе к столу, схватил за плечо, думал, что так я одумаюсь. Я по привычке посмотрел на тебя, увидел, что беспокоишься… —?И все пальцы себе изрезал. Первым делом бросился стол от крови оттирать, я только потом смог тебя утащить в ванную. А потом я тебе то же самое плечо и прострелил. —?А еще ты полночи над моей рукой колдовал. —?И проспал пары. Уснули вместе, из-под тебя не выбраться было. Сколько мы тогда выпили? —?Ой ли. Мне почему-то наоборот помнится. Я?— нисколько. Сергей молча перехватил левую руку Олега, выискивая те старые шрамы на пальцах. На щеках застыла соль, а глаза жгло как после суток работы. Смежил веки, ища наощупь. Под ухом?— живое волчье сердце. Хорошо, что свет приглушен. Хорошо, что это Олег, а не призрак. —?Они зажили, сейчас вряд ли заметишь. Разве что несколько глубоких. Разумовский, не открывая глаз, нащупал уплотнение шрама на безымянном. —?Обручены. У меня такой же,?— неразборчиво прошептал он. Волков соединил их левые ладони. Его?— длиннее и шире, чем у Разумовского. У обоих?— с торчащими мелкими костями запястья и пястья. В гостиной было тихо и темно. Мысли замедлились и потеряли острые болезненные очертания. В голове наконец успокоилось. По дыханию Сергея было слышно, что он уснул. Вскоре Олег и сам незаметно погрузился в сон, убаюканный тяжестью и теплом чужого тела. На периферии слышал звуки ветра и убывающего моря. Сквозь сон чувствовал подступающий жар и рвущий горло кашель. Старался не шуметь?— Разумовский крепко спал. Раньше не загнать было, а теперь?— черт знает, сколько они оба на нервах. Пусть спит.На день после вчераИ на ночь перед сномСкажи, какой твой знак?