Глава LIX. Основной и запасной (1/2)

Глава LIX. Основной и запасной (1639)– Эта дура не понимает, что я – единственный, кто не хочет ее сыну смерти? – бушевал Монсеньер, прочитав очередную порцию слезных жалоб от герцогини Савойской. – Надо было слушать меня, а не идти на поводу у испанцев! Почему она считает меня своим врагом?– Вы похитили ее любовника… – заметил Шарпантье.– И посадили в тюрьму ее исповедника, – добавил Сюбле де Нуайе. – С чего ей вас обожать?– Я это сделал для ее же блага: любовник с потрохами куплен испанцами, а отец Моно – иезуит. И вообще! Кто для нее дороже – любовник или дети? Если она пойдет на поводу у испанцев, то потеряет и второго сына, как потеряла первого – испанцам проще посадить на престол Томмазо Савойского, чем возиться с этой слезливой дамочкой-регеншей.– Вы полагаете, смерть пятилетнего герцога Франца-Гиацинта наступила не от естественных причин? – осторожно спросил Шарпантье.– Ничуть не буду удивлен. Как, однако, практично иметь второго сына – покойный Виктор-Амадей очень мило поступил, снабдив династию не одним, а двумя наследниками, прежде чем отдать концы, – кардинал уставился на портрет дофина Людовика Богоданного на своем столе. – Шарпантье, напишите этой дуре, чтобы слушала меня, если не хочет лишиться и сына, и регентства, и герцогства!А письмо пусть отвезет граф Эпаньи – я не зверь, я посылаю ей нового любовника, который играет на руку нам, а не испанцам. Пусть он ей служит утешеньем.– А он подойдет? – узкие глаза Сюбле де Нуайе загорелись, он быстро облизал губы.

– Мадемуазель Шемро считает, что да, – буркнул Монсеньер, склоняясь над картой Савойи. – Лично проверила.– Незаменимая женщина! – вздохнул де Нуайе, откидываясь на стуле и мечтательно глядя в потолок. – А меня вы не хотите заслать в любовники какой-нибудь герцогине? Я согласен пройти проверку у мадемуазель Шемро, – со своейрыжей, толстогубой и неуклюжей наружностью он мог о таком только мечтать, и знал это прекрасно.– Еще чего! Вы нужны мне здесь, – ответил кардинал, разглядывая Турин – столицу Савойи.– Мадемуазель Шемро – прекрасная оборванка, как называют ее при дворе? – подал голос Буаробер, неведомо как просочившийся на совещание. – Какая самоотверженность – и на Эпаньи ее хватило, и на Сен-Мара – трудится, не смыкая ног!– Кто же ему откажет? – пожал плечами кардинал. – Анри пользуется у женщин большим успехом.– А почему он выскочил такой недовольный в последний раз? – поинтересовался я. – Весь красный.– Он приезжал спросить, можно ли ему жениться на Марион Делорм, – ответил Монсеньер, с видом мученика закатывая глаза.– Что-о-о? – хором поразились Шарпантье и Сюбле де Нуайе, а Буаробер, закрыв рукой глаза, с размаху грохнулся на ковер. – Он совсем дурак?– Ну, совсем. Не придирайтесь к мальчику – мы ценим его не за ум.– Ничего себе дурак! – раздался голос с ковра. – Марион Делорм дала, мадемуазель Шемро дала, король все это терпит и лишь облизывается – а кто тогда умный?

– Так Сен-Мар еще не фаворит, – возразил я. – То есть не миньон. То есть…– То есть еще не дал, – осклабился Буаробер. – Ну так тем более.– Вы полагаете, его влияние на короля может стать опасным? – Монсеньер взялся за эспаньолку. – Потерплю его еще немного – династии нужен запасной сын.Проклятая Савойская кампания! Проклятая Савойская династия!

Как я жалел, что Монсеньер отказался от первоначального плана похитить маленького Франца-Гиацинта, герцога Савойского, с тем, чтобы воспитывать его при французском дворе, вместе с дофином, в безопасности от покушений испанцев! Пожалел материнское сердце – и что вышло из этой жалости?Вереница смертей, открытая несчастным венценосным мальчиком, но им не закончившаяся.Бризак пал, Испания оказалась отрезана от рейнских земель – война на востоке была выиграна. Ну и что? Накалилась южная граница, Томмазо Савойский – дядя законного герцога, заключил с Филиппом IV договор, по которому отдавал Испании половину герцогства – с условием, что сам станет править оставшейся половиной. О судьбе законного правителя и его матери-регентши можно было не гадать: Франц-Гиацинт не долго ждал бы на небесах воссоединения с матерью и братом.Передышка заканчивалась вместе с зимой.– Мы едем на войну,– сообщил я Мари-Мадлен, выскочив с очередного совещания.– Куда на этот раз? В Савойю?– В Савойю отправляется ваш Луи, Монсеньер сказал, что нам там делать нечего. Мы опять едем в эту треклятую Пикардию, добивать кардинала-инфанта.– Я зубами вырвала у него согласие, что Савойская кампания станет для кардинала Ла Валетта последней, и на историческую сцену вернется шевалье Ла Валетт, – она стиснула на груди медальон. – Я неустанно молюсь за успех французского оружия.– Не сомневаюсь – небо услышит вас, – начал было я, но герцогиня меня перебила:

– Знаете, смерть дядюшки прекратит войну и вернет мне Луи – может, стоит отредактировать мои мольбы?– А кто будет давить на Папу Римского – как-никак, отрешить от сана может только он?– Уговорил, – полушутя произнесла она, но вид у нее был измученный – одни глаза горели на похудевшем лице с выступившими острыми скулами.Когда они встретятся, он ее попросту раздавит – Луи в разлуке, наоборот, поправлялся, сменив уже вторую кирасу.

Моему кираса была велика – он словно усох, грудь впала, только мосластые плечи по-прежнему широки. Зато всегда сможет надеть доспех на меховую безрукавку. Честно говоря, хоть на шубу сможет надеть.В Рюэль как-то приехал престарелый маркиз Курменен и рассказывал о Московии и московитах – как там целый год холодно и лежит снег, в котором московиты купаются. Главное – не наткнуться в сугробе на спящего медведя. Маркиз уверял, что для жизни в таком климате необходима горячая кровь, и московиты – душевные и хлебосольные люди. И ходят в шубах! Это такие меховые халаты, крытые поверху парчой – с высоким воротом и длинными, до полу, рукавами. Жаль, что маркиз не догадался привезти хоть одну такую шубу для Монсеньера – как в ней, наверное, тепло! Да и вид должен быть весьма величественным.

Но маркиз презентовал Монсеньеру только кота – мордатого зверюгу с широченными усами и толстым мехом. Кот проделал долгий путь – сначала из Москвы в Архангельск, потом из Архангельска в Лондон, потом через Ла-Манш – в Гавр, откуда его забрал лично маркиз.Кота звали Базиль – по словам Курменена, так любят называть котов в Московии. Это имя византийских императоров ему очень подходило.

Базиль сразу же подружился с Мими и Баязидом – невероятно пушистым котом, привезенным из Турции. На котят, долженствующих получиться от этого московитского зверя, тут же образовалась очередь из придворных – по-моему, Симон и Безансон сделали неплохие деньги, выдавая за детей Базиля обычный приплод рюэльских кошек.И вот приходится бросать Базиля, бросать Пюизет, Мими – и тащиться на войну. В Пикардию, под Эсден, который осаждает глава Северной армии – маркиз Ламейере, племянник Монсеньера.

Хотя в мае в Пикардии есть своя прелесть – Сомма спокойно и неторопливо катит свои воды мимо заросших люпином, ромашками и клевером берегов, мимо крепостной стены осажденного Абвиля, мимо лагеря Северной армии – со штандартом маркиза Ламейере, мимо палатки его величества – с золотыми лилиями на голубом, мимо палатки его высокопреосвященства, мимо артиллерийских расчетов, мимо лазарета, мимо трех мужских фигур, спускающихся с кручи на узкую полоскупеска – явно имеющих намерение нырнуть в эти волны.– Смотри, лошадь дохлая плывет, – толкнул меня в бок Жюссак. – Ничего себе раздуло!

– Это откуда же она плывет? – Рошфор срывает травинку и задумчиво начинает ее грызть. – Неужели с Амьена?– Далековато, – хмыкает Жюссак.

– Откуда б еще ей взяться? – не сдается Рошфор. – Лошадь кавалерийская, не пахотная.– Да она бы в камышах застряла по пути! Люсьен, ну скажи – откуда эта лошадь?– Да пусть хоть из преисподней – Монсеньер отпустил меня на четверть часа! Я окунусь – и обратно, пусть там плывет хоть целый табун.Содрав с себя все до нитки, я прыгаю в воду и гребу на середину. Мимо проплывает лошадь, смотря на меня, как мне кажется, с укором. Раздается хлопанье крыльев, и на морду ее садится ворон – потоптавшись, он принимается выклевывать глаз. Над ним кружит еще ворон, опускается и принимается за другой глаз, а третьему едоку уже нет места, так что он с воздуха атакует первого и, победив, доедает остатки.Не хочу на это смотреть. Ныряю с открытыми глазами – мутно-зеленая вода пронизана солнцем, но ниже сгущается мрак – мало ли сколько лошадей может покоиться на дне во время военных действий?Выныриваю и торопливо гребу к берегу – купание не доставило мне того удовольствия, на какое я надеялся.У берега фыркает Жюссак, а Рошфор даже не стал раздеваться – видно, очутиться в одной воде с копытным ниже его достоинства.Торопливо вытираюсь и натягиваю белье и костюм. Все-таки хорошо, что искупался – утро обещает быть жарким. Не могу найти крест – завалился в траву.– Шарль-Сезар, – прошу я. – Помогите!

Рошфор присоединяется к поискам и к тому времени, как Жюссак застегивает камзол, обнаруживает крест под лопухом.– Застегните, прошу, – я тороплюсь натянуть ботфорты и делегирую возню с застежкой ловким рукам графа.Именно в этот момент наверху появляются олимпийцы – Людовик Справедливый в окружении командующего Ламейере, адъютантов, двух пажей и Сен-Мара – все, кроме пажей, – верхами. Его высокопреосвященство явно нуждается в поддержке – числом, если не умением – рядом с ним только Шарпантье и гвардейцы.– Какая трогательная дружба, – комментирует его величество наши торопливые поклоны. – О вашей кондотте ходят легенды, кузен.Поднимаясь на берег, я смотрю на рукава его величества – так и есть, опять поссорились с Сен-Маром: разрез на левой руке полностью расстегнут.

Король неожиданно стал законодателем моды: теперь пуговицы, прежде служившие исключительно для украшения разрезов, полагается застегивать – на четыре сверху и четыре снизу. Его величеству доставляет большое удовольствие, когда юный хранитель гардероба собственноручно протискивает пуговицы в тугие петли новых костюмов – на штанинах и рукавах.Сегодня его величество в золотистом костюме из венецианского атласа – гладком, без рисунка, но обильно декорированном бантами и узорами из шелкового шнура на тон светлее. На левой руке атласная подкладка зияет – поссорились на правом рукаве, и через пару петель Сен-Мар вспылил.

Стало быть, король в едком настроении, тем более что наступления на сегодня не предвидится и развлечь себя его величеству нечем.Мы ждем взятия Тьонвиля, после чего силы генерала Фекьера должны соединиться с основными и начать штурм.А в ожидании его величество либо воркует с Сен-Маром, либо изнывает от тоски, обильно делясь ею с окружающими. Монсеньер счастлив, что Сен-Мар, бросаясь на амбразуру королевской печали, принимает на грудь большую ее часть, но иногда, в особенно плохие дни, попадает на всех.– Я слышал, что ты хороший наездник, – обратился король ко мне, едва я вскарабкался на обрыв и закончил кланяться.– Да, сир, – не стал я скромничать. Кардинал закатил глаза, Шарпантье принялся тискать воротник.

– Лучше, чем Сен-Мар? – усмехнулся король.– Не было случая сравнить, сир, – поклонился я. Монсеньер хмыкнул. Мушкетеры переглянулись с гвардейцами и зашевелили усами. Сен-Мар, услышав свое имя, бросил разглядывать заречные дали и медленно перевел взгляд на монарха.– Я предоставлю случай, – томно протянул король. – Если вы не против, кузен, – обратился он к Монсеньеру, – то почему бы нам не насладиться соревнованием превосходных наездников?Сен-Мар просиял и заерзал в седле. Монсеньер вздохнул, укоризненно глянул на меня и ответил:– Слушаю, сир.

В продолжение этого увлекательного разговора мы потихоньку двигались от берега, пока не пришли в штаб – шатер, где стояли кресла его величества и его высокопреосвященства и громадный стол, заваленный картами и рапортами. Чтобы не загораживать театр военных действий, передняя стенка шатра отсутствовала, и взглядам сидящих без помех представали поля, упирающиеся в городскую стену, система наших укреплений, реденький перелесок на берегу Соммы, вдающийся клином глубоко в поле и старая мельница, в двадцати арпанах от берега, разбитая прямым попаданием фугаса.Людовик прошествовал в шатер, куда последовала свита, наконец-то спешившись. Перед тем, как придвинуть Монсеньеру кресло, я поправил подушку, уловив зависть во взгляде его величества – даже если бы король и выказал перед юным маркизом нужду в мягком сиденье, вряд ли от Сен-Мара можно было бы ожидать такой снисходительности к телесной немощи – сам Анри производил впечатление человека, отроду ничем не хворавшего.Когда его величество, Монсеньер, адъютанты и Шарпантье разместились за столом, король продолжил разговор о состязании:– Я предлагаю устроить скачки до мельницы и обратно – как вы находите идею, кузен?– Волшебно, – протянул Монсеньер. – Если это развлечет ваше величество, то я всемерно приветствую эту затею.– И прекрасно. Люсьен, промни своего Гиацинта, и через четверть часа – начнем! – оживился король. – Кузен, я хочу с вами обсудить сегодняшнюю рекогносцировку… – он потянулся за депешей, а я попросил Рошфора привести коня.– Разумеется, друг мой! Честь дома Ришелье в надежных руках, – граф, судя по всему, был в восторге от затеи монарха.– Давай, задай этому молокососу! – Жюссак ткнул меня в бок кулаком. – Мельницу эту не мешает проверить. Да ив перелеске при желании пару взводов можно укрыть, – обратился он к командующему Ламейере.Племянник Монсеньера кивнул и пояснил:– Проверяли сегодня утром. Чисто.– А то я бы съездил, понюхал, – светлые выпуклые глаза Жюссака подозрительно обшаривали местность квадрат за квадратом.– В этом нет нужды, разведчики уверили, что чисто, – заверил командующий, и Жюссак отошел, сдержанно поклонившись.– Против Гиацинта ни один конь не сдюжит, – бесстрастно заметил он, разглядывая сен-маровского вороного. – Даже Самсон.Самсоном звался любимый конь Людовика – гнедой гигант сбелой проточиной на носу.Рошфор привел коня, и я разогревал его, кружа вокруг шатра – мне не хотелось пропадать из поля зрения Монсеньера. Гиацинт был доволен – не каждый день мне удавалось поездить верхом – чаще всего его проминал Рошфор или кто-нибудь из конюхов.На поле, вдоль и поперек изъезженном за два месяца осады, буйно колыхалось разнотравье, кое-где пестревшее лютиками и незабудками – все-таки луг был сыроват – мельничный ручей был достаточно широким и полноводным.Но дождей давно не было, и скакать по такому лугу будет сплошным удовольствием, вне зависимости, удастся мне обогнать маркиза или нет. Просто скакать солнечным утром, по траве и цветам, под голубым, без единого облачка, небом, под взглядом его величества – да что может быть лучше!Я взглянул на Сен-Мара – Анри был страшно серьезен, изучал мельницу, как будто собирался не скакать до нее, а взять приступом или разрушить каменную кладку силой своего взгляда.До мельницы было с четверть лье – около двух минут туда и обратно.– Господа, вы готовы? На линию! – король воздвигся за столом, салютуя бокалом. Монсеньер ласково улыбаясь, кивнул мне – я вдруг остро пожалел, что не могу взять его платок и повязать на руку – в знак принадлежности и служения. В чем был плюс ливреи – она не оставляла никаких сомнений в том, что носящий ее принадлежит Ришелье со всеми потрохами.Сен-Мар тряхнул головой и рассмеялся, подбирая поводья. Я улыбнулся Монсеньеру, не осмеливаясь послать воздушный поцелуй. Я получил его от Рошфора – граф томно притронулся губами к кончикам пальцев и сдул прикосновение в мою сторону, вызвав ухмылку на лице Жюссака, махнувшего мне шляпой.– Вперед, Сен-Мар! – заорали мушкетеры лужеными гасконскими глотками.– Давай, Люсьен! – подключились гвардейцы и Шарпантье. Даже Ахиллес, казалось, ободряюще шевельнул изжеванным кружевным краем.Мы стояли на линии – услужливо прочерченной мушкетером черте на песке.