Глава XLV. Укрощение строптивого (1/2)
Глава XLV.Укрощение строптивогоЯ нашел его под яблоней – он полулежал, прислонившись к стволу, запрокинув лицо и словно вглядываясь в небо сквозь бело-розовую кипень, ничуть не поредевшую под ливнем, хоть земля под деревьями и дорожки были засыпаны цветом – точно снегом. На широко раскрытые глаза его упало несколько белых лепестков – уже не мешая смотреть на мир человеку, шагнувшему за порог земной жизни…– Батюшка! Батюшка!
– Отец!– Дедушка! Дедушка Зиновий!
– Деда, деда!
По дорожке бежали Мадлон, Жак, их маленькие внуки и Коринна. За ними я увидел старшую сестру Фантину и ее мужа-трактирщика.
Упав на колени, я всматривался в отцовское лицо, жал его руку – уже остывшую, пока Фантина не протянула руку и не закрыла ему глаза, смахнув с ресниц яблоневый цвет.
– Ах, Лулу… – опираясь на мое плечо, она тяжело опустилась на траву рядом со мной, – Вот и не стало у нас отца.– Хорошо, что ты успел его повидать, – Мадлон утирала слезы передником. – Как чувствовал. Так уж он хотел с тобой перед смертью увидеться…– Перед смертью?
– Так на Крещение у него так сердце прихватило, что не чаял до Троицы дожить.– Как в воду глядел, – пробасил Жак-трактирщик, стискивая прижатую к груди шляпу. – ЦарствиеНебесное…– Как ангел отошел… – Мадлон все гладила и гладила мертвое лицо. – Он и к причастию ходил каждую неделю – сроду так не делал. Готовился благочестиво отойти.– Встретился ли уж с госпожой Сюзанной? – задумчиво спросила Фантина. – Две душеньки светлые.– Семьдесят лет! – Жак-садовник благоговейно взирал на мертвого тестя. – Семьдесят! Мафусаиловы годы!– Матушке надо сказать. Неси его в дом, Лулу, – прошептала Мадлен. – Тише вы! – прикрикнула она на плачущих Сюзанну и Поля.Батюшка был совсем легким – я без усилий поднял его и понес в дом, спотыкаясь от застящих глаза слез. Сюзанна и Поль торопливо убирали с моего пути ветки и сучья, сбитые грозой.
Волосы его щекотали мне нос. Почему волосы мертвых всегда выглядят точно так же, как и у живых? Сколько я видел убитых – их кожа бледна, синюшна или черна, руки словно обглоданы или наоборот распухли, тела выгнуты под невозможными углами или слишком неподвижны – но волосы развеваются на ветерке или струятся гладким шелком, или колются – в точности так же, как и когда человек был жив.
– Вперед ногами… – шепнула мне Мадлен, распахивая двери. Фантина и Жак торопливо снимали со стола чашки, подсвечники, корзинку с вязаньем, кукол и лошадок, освобождая место для тела. Матушка тяжело, опираясь на руки бросившихся к ней Мадлен и ее мужа, заковыляла на середину комнаты.– Зино-о-о-вий… – низкий басистый вопль исторгла ее огромная грудь, она уронила голову и завыла тяжело и мучительно. – Куда же ты? На кого покинул? Кулик ты мой заболо-о-о-отный… – ее косматые волосы словно сами собой расплелись и окутали покойника тускло-черным покрывалом.– К кюре надо послать, – нахмурилась Фантина. – Коринна, беги к отцу Альберу, скорей! Скажи – у нас батюшка преставился.Шмыгая носом, Коринна накинула шаперон* и выскользнула за дверь, еле разминувшись с колоссальных размеров мужчиной – моим старшим братом Леоном.– Леон, горе у нас какое! Батюшка преставился! – сквозь рыдания разглядела его Фантина.
– Я как чувствовал, – пробасил он, протискиваясь к одру и встал за матушкиным плечом, возвышаясь мало не до потолка. Слезы катились по его широкому лицу и пропадали в светлой кудрявой бороде – такие же крупные, как он сам.– Зино-о-о-вий! – вновь вскричала матушка, выпрямляясь и поднося к лицу согнутые пальцы. Мгновение казалось, что она сейчас вонзит ногти в лицо и располосует щеки, но она поглядела на усиливших рев маленьких правнуков и стала собирать волосы в узел, старательно выпуская пряди пониже на щеки. Сердце мое снова сжалось.– Не держат меня ноги, – прогудела матушка и дошагала до кресла, опираясь на могучую руку Леона.Место за другим плечом заняла Фантина – немногим меньше брата ростом – и так мы встретили молоденького причетника церкви Сент-Эсташ.– Соболезную вашей утрате, мадам Лоран, – сказал он, торопливо кланяясь матушке, – отец Альбер сейчас на заседании Духовной консистории, мы послали нарочного. Как только он получит записку – сразу же поедет к вам.Тут взгляд его быстрых темных глаз упал на меня и он, вздрогнув, поклонился еще ниже.– Когда вам угодно будет назначить похороны?– Да пока соберутся все: дочери, сыновья… Внуки… Не все ведь в Париже.– Мсье Зиновий Лоран– образцовый христианин и пример для всех! – воскликнул причетник, еще раз кланяясь разгневанному Жюссаку, который снес его с дороги, нооторопел, увидев покойника.– Соболезную, мадам Лоран, – поклонился Жюссак в сторону кресла, срывая с головы шляпу. – Я за Люсьеном.– Да что ж такое! – его лицо исказилось, он схватил меня за рукав, притянул к себе исильно сжал в неловком объятии. – Что ж такое, парень…– Что-то с Монсеньером? – беззвучно спросил я одними губами.
– Откуда я знаю? – он раздраженно мотнул головой. – Но хоть раз без беды обошлось, когда ты пропадаешь незнамо где?– Что мне теперь – всю жизнь у его подола сидеть как пришитому? – гнев поднялся во мне темной волной.Он отпрянул, но тут же вновь нахмурился:– Поехали.– Иди, Лулу, – тихо, но отчетливо сказала матушка. – У тебя своя дорога.
Мне показалось, что кроме меня этих слов никто не слышал. Подойдя к ней, я припал к ее руке и услышал тихий напев детской колыбельной: ?Служат все… И ты служи…? Она поцеловала меня в макушку и легонько подтолкнула к выходу.Кинув последний взгляд на отца, я шагнул за порог.
У коновязи, кося глазом на заросли бересклета, грыз трензель Аттила.– А где твоя кобыла?– У калитки, недалеко.Жюссак не отставал от меня ни на шаг и поехал стремя в стремя. Когда мы выезжали из ворот, то увидели кюре, на ходу застегивающего последнюю пуговицу фиолетовой сутаны. Его сопровождал еще один причетник, несущий Святые дары. Оба испуганно нам поклонились.– Может, записку послать? – спросил я. – Что вот так вот.– Записка ж не по воздуху полетит, – пожал плечами Жюссак. – Мы не медленней нарочного поедем. Кобылка-то справная, как я погляжу. Мадам Антуанетта в лошадях соображает – это ее приданое, не женихово приношение.Я представил, какую лошадь мог бы выбрать Шарпантье, и порадовался, что Хлоя – не его подарок.– Кто раскололся?
– Дени. Жена его – кремень. Так и не открыла дверь, все лепила про кружева, шемизетки и панталоны. Пришлось молодожена брать за нежное место.– А как вы узнали, где меня искать?– Я б все равно сначала поискал, где близко, – осклабился Жюссак. – А Хлоя к тому же подкована приметно – копыто стаканчиком, размер как у жеребенка. Породистая кобылка. Когда жеребиться будет? Я б приглядел, может, кого для конюшни Монсеньера.– Монсеньер больших любит.
– А Мари-Мадлен? Она, конечно, и с Аттилой справится, но такой лошадке рада будет. Сейчас гвардейцев возьмем – и в Рюэль полным ходом. К утру поспеем. А секретарь в карете к завтрашнему обеду доберется.Жюссак ошибся – в Рюэль мы прибыли еще до полуночи: Хлоя оказалась отменно резвой, ничуть не уступая Аттиле. Она даже не вспотела, когда мы вдвоем въезжали в резиденцию – Жюссак принял решение обогнать гвардейцев, так как их лошади не могли выдержать темпа, заданного Аттилой и Хлоей.– Лучше один раз вовремя, чем два раза правильно. Была не была! – вскричал Жюссак, посылая жеребца в головокружительный галоп. Хорошо, что летние сумерки, в отличие от нас, не торопились, и большую часть пути мы проделали все-таки видя дорогу. Скачку в полной темноте по лесной дороге я не забуду никогда – стук копыт словно убивал все остальные звуки, но сразу за нашими спинами лес вновь начинал стрекотать, скрипеть, вздыхать, щелкать и свистеть – в безлунной тьме, нарушаемой лишь белыми искрами из-под подков.Куда лучше с темнотой боролся замок – все окна освещены, никто не спит. Жюссак тихо выругался сквозь усы, осаживая разогнавшегося жеребца:
– Поздно! – мы одновременно увидели прильнувший к стеклу тонкий как спица силуэт. – Ждет. Заметил, что мы без гвардейцев. Ну ничего, в Бастилии тоже люди живут…Бросив поводья целой роте конюхов, мы почти бегом преодолели путь до входных дверей.