Это ты, мой Альбрехт (1/1)

На следующий день, когда Фрэд вновь пришел в лабораторию к своему другу, то заметил, что Альберт смотрит на него как-то странно.— Всё в порядке?— Да, всё нормально, — ученый, казалось, был немного смущён. Он замолчал, глядя в пол, затем вдруг спросил:— Скажи, а те сны, ну, про школу в замке и замерзшее озеро, ты... ты ничего нового в последнее время не видел?Фрэдерик пожал плечами и покачал головой.— Нет, а ты?— Я видел.— И что же?— Тебя.

Вайн задержал дыхание от неожиданности и вдруг начал понимать. Действительно, тот нечеткий образ, что часто присутствовал в его видениях, был вполне похож на Шервуда. Тот же невысокий рост, та же форма головы.Он перевёл взгляд на руки учёного, взял одну, перевернул ладонью вверх, посмотрел на пальцы. И ослепительно-яркой вспышкой пришли воспоминания: старый замок, закрытая школа, жестокие учителя и старшекурсники, суровые испытания и дыхание войны на пороге. Они с Альбертом оказываются в одной комнате, становятся друзьями, Фрэд, нет, Фридрих, тогда его звали именно так, обещает прочитать сочинения друга и видит первую улыбку и игривый взгляд. Вот они подглядывают в окно за переодевающейся девушкой, взбудораженные запретным побегом из комнаты, в которой даже говорить после отбоя запрещено, а также близостью друг друга. Воспоминания приходили одно за другим, живые и осязаемые, будто всё это было лишь вчера: они с Альбертом — с Альбрехтом — едут в машине в дом его родителей, их сердца переполняет радостное предвкушение предстоящих выходных, праздника и замечательного времяпрепровождения с настоящим другом. Но вечер безрадостен. Фридрих ощущает равнодушие матери друга и пренебрежение отца. Резкие слова звучат как пощечина, и парень чувствует душевную боль друга. Затем они оказываются в мрачном, тёмном подвале, оба в боксёрских перчатках. Вокруг толпа, неприятные пьяные лица, они кричат, подначивают мальчиков драться им на потеху. Фридрих пытается отказаться, он ни за что не хочет причинять боль своему Альбрехту, но тот сам кидается на него, вынуждает отвечать. Не сразу, однако боксер сдаётся, и хрупкий Штайн падает с одного удара. Фридриха ободряюще хлопают по плечу и хвалят, но парень совсем не рад; он видит, как друг уходит и напоследок оборачивается, кидая на него горький взгляд...Дальше они на полу в ванной, оба плачут, потому что четко понимают, что скоро им придется расстаться.И Фридрих уже на берегу заснеженного озера, он полуодет, брюки пропитаны ледяной водой, но он не чувствует этого. Парень кричит и пытается разбить лёд, чтобы спасти друга, но Альбрехт касается поверхности льда изнутри и качает головой, прося отпустить его. И Фридрих до последнего кричит "Нет!" и не может оторвать взгляд от дорогого лица, пока оно не скрывается в бездне чёрных студеных вод, и тогда он валится обнажённой спиной на снег и плачет...Потрясенный, Фрэд открывает глаза и всматривается в лицо человека перед ним, будто открывая его для себя заново.Тот же мягкий овал лица, те же темные волосы. Его повзрослевший друг, он совсем немного изменился, а глаза всё такие же синие, ясные, в них всё так же видна его чистая и честная душа.Потрясённый, Вайн молча разглядывал Альберта, будто знакомясь заново. Да, это точно он, те же губы, та же родинка на подбородке, слева. Фрэд поднимает руку и едва касается её, будто проверяя, реально ли это всё, затем легко гладит щеку друга:— Альбрехт, мой Альбрехт, наконец-то я снова тебя вижу...

Он всматривается в глаза ученого и понимает, что тот тоже помнит все эти события.

— Альбрехт, — повторяет мужчина, с силой сжимая плечо учёного, от чего тот морщится, — ты хоть представляешь, каково мне было, когда ты ушел?В глазах Вайна плещутся гнев и боль, а Альберт накрывает его ладонь на своем плече, пытаясь ослабить хватку, и касается рукой плеча стажера: — Ты же знаешь, я не мог иначе. Не мог предать самого себя.Фрэд понимает. И потом, всё это в прошлом, главное, что они снова живы и снова вместе. Вайн наклоняет голову, касаясь лбом мягкой чёлки друга.

— Мне было очень плохо без тебя.— Прости.Альберт чуть приподнимает лицо, и Фрэд ощущает робкую нежность его губ на своей щеке.

Он удивленно поднимает голову, вновь вглядывается в лицо Шервуда. Миловидное, светлое, как лепесток июньского цветка, что тянется к солнцу, оно также доверчиво открыто и будто говорит что-то на безмолвном трепетном языке.Острейшие, почти мучительные чувства обрушиваются на Фрэда, оглушают, готовые разорвать его голову и сердце изнутри, если мужчина не даст им выход. И он касается губ Шервуда поцелуем, не умея по-другому выразить всё, что переполняет его сейчас. Лёгкое прикосновение к мягким, нежным губам и тут же — назад, судорожный выдох, но вот Альберт сам целует его и мимолетно касается кончиком языка. Губы Альберта мягкие, теплые, жадные, каждое их касание словно растапливает куски льда в душе Фрэда-Фридриха, их языки соприкасаются, начиная страстный танец, и Вайн понимает, что хотел, ждал этого давно, еще в той страшной школе.

— Я и не думал, что так бывает, что так может быть, — удивленно шепчет полицейский, неохотно отрываясь и наконец отпуская плечо Шервуда.— Я тоже, — улыбается тот.— Только ты в этот раз не сделай ничего с собой, пожалуйста!— Да в этот раз вроде и не требуется.Они смеются, и замолкают, оставаясь так же близко друг к другу, будто не в силах разойтись. И тишина становится напряженнее, дыхание тяжелее, а касания дольше. И снова губы встречаются с губами, их обоих будто обдает тёплой волной, жарким, маковым дурманом, беззаботным, манящим и ласкающим, как летняя ночь, когда все работы окончены, люди спят, и никуда не нужно спешить, и никто не увидит в высокой траве, только огромный темно-синий небосвод и алмазная россыпь звёзд становятся свидетелями страстных поцелуев и объятий.— Альбрехт, мой Альбрехт, — повторяет Фрэд, забыв все остальные слова на свете, расстегивая пуговицы на тонком белом халате, совсем неуместном сейчас на по-юношески стройном, таком желанном теле его друга.

— Мой Альбрехт, — Вайн целует длинную белую шею и нежные впадинки над ключицами парня, и вздрагивает, когда проворные тонкие пальцы проникают под его футболку, гладят живот, затем расстегивают пояс его брюк и пробегаются по возбужденному члену. Он тоже расслабляет пояс классических брюк Шервуда, и вскоре все стекла в лаборатории запотевают от их горячего сбивчивого дыхания.

***Автомобиль легко лавировал между высотных башен города, на его железных красных боках мелькали отблески огней и огромных рекламных экранов. Вайн немного волновался перед встречей, хотя накануне, казалось, были сломаны все преграды между ними. И всё же, волнение покалывало кончики пальцев и поднимались в груди горячей будоражащей волной.

Шервуд жил на двадцатом этаже здания корпорации "Тайрелл", жилье его было гораздо просторнее тесной комнатки Вайна, из окна открывался неплохой вид. Он вернулся из лаборатории перед самым приездом гостя и попросил несколько минут, чтобы принять душ и переодеться. Слушая шум воды, Фрэд долго разглядывал кровать и стол, они были стационарные, не складные, чему стажер сначала немало удивился, но потом решил, что учёные и не должны жить в таких же тесных каморках на первых десяти этажах, как полицейские и прочие служащие. Вайн окинул взглядом большую светлую комнату и выразил своё впечатление:— Неплохо!Альберт выглянул из ванной и улыбнулся.— У нас ценят учёных.— Интересно, как же тогда живёт мистер Тайрелл?— О, он один занимает весь сотый этаж, — ответил Альберт и вновь показался в проёме, подмигнув. Вайну понравился этот игривый жест. Он подошел ближе к двери в ванную комнату и, понизив голос, спросил:— Может, у него и настоящие животные есть?— Насколько я знаю, нет, только сова-репликант.Тут Фрэд заметил, что на полке над столом стояли фотографии и кубки.— Ты занимаешься спортом?— Да, теннисом. Мне очень нравится, помогает разгрузить голову, отдохнуть от всего, в том числе от самого себя.

Шервуд уже переоделся и вышел из ванной в простых джинсах и темно-серой майке, открывающей крепкие плечи и потрясающей красоты длинную шею.— Показать? — спросил Альберт, приподняв голову, наверняка осознавая, насколько он был в тот момент привлекателен. Фрэд смущённо кивнул, бездумно схватив со стола ракетку, чтобы хоть как-то занять руки. Ступая по-кошачьи тихо, Альберт приблизился и медленно вынул её из ладони Вайна, одарив мужчину взглядом, от которого по спине стажера пробежали мурашки.Шервуд подбросил небольшой мячик и, слегка размахнувшись, ударил по нему. Мячик отлетел, и, легко ударившись о плотную ткань кофейного цвета штор, упал, но на него никто и не смотрел. Фрэд не мог оторвать глаз от друга. Это был уже не тот миниатюрный грустный мальчик из прошлой жизни, теперь в нём появились сила, грация и уверенность. Альберт будто знал, о чем думает Вайн. Он подошел и, мягко, но ощутимо надавливая на грудь молодого мужчины, вынудил его лечь на кровать, а сам сел сверху.В постели Альберт оказался ещё горячее, чем Фрэд когда-либо мог себе представить.У него было красивое стройное тело, округлая соблазнительная попка и самые ласковые на свете руки. Фрэд таял, когда парень гладил его плечи и выпуклые мускулы рук, спускался к плоскому животу и очерчивал круги, дразня и лукаво улыбаясь. Устав терпеть эту сладкую пытку, Вайн рывком поднялся и, подмяв миниатюрного Шервуда под себя, стал покрывать поцелуями нежную белую шею друга, грудь в глубоком вырезе майки, а затем с нежностью, почти с благоговением — узкую щиколотку, высокий подъём изящной ступни, касаясь губами каждой тонкой выступающей косточки, спускавшейся к аккуратным пальчикам.

— Давай же уже, тигр, не томи! — горячий шёпот Шервуда заводил Фрэдерика еще сильнее.Обжигающе-тесный, раскованный, шепчущий милые пошлости, жадно целующий его в губы, длинноногий и лёгкий, парень буквально сводил Вайна с ума.Потом они сидели на небольшом балкончике (совершеннейшая роскошь по мнению Фрэда) и пили молотый кофе из маленьких изящных чашечек с блюдцами. Вайн разглядывал простирающуюся до самого горизонта индустриальную панораму города и вспоминал темные гулкие коридоры старого замка и заснеженное озеро. То и дело он смотрел на друга, который курил с непринужденным изяществом.Маленький и милый, разносторонне образованный, более свободный и весёлый, чем в прошлой жизни, в то жестокое военное время, это был новый Альбрехт, и таким Фрэд любил его еще сильнее.