Глава 3 (1/2)
Tell me pretty liesLook me in the faceTell me that you love meEven if it's fakeВообще-то, Зоя была шафером Николая вовсе не потому, что знала его как облупленного и всегда была его правой рукой. Конечно, другим они так и говорили – всем, кто считал, что женщина шафером быть никак не может: в самом деле, ну какое тут таинство? Правда же была в том, что у Николая просто не было друзей-мужчин, которым можно было вверить кольца, бутоньерку и свою жизнь.
В то время как Зоя водила дружбу исключительно с мужчинами – женщинам она обычно не доверяла, – Николай держался приятелем и тем, и другим, но ни на кого из них не полагался, ни с кем не сближался больше, чем требовалось, и отлично знал, что каждому, кто станет прикрывать ему спину, откроется замечательная возможность всадить в нее нож, а потому всех держал рядом или, в случае с женщинами, под собой (Зоя не сомневалась, что этот способ был предпочтительнее) и никогда не терял бдительность.
В конце концов, Зоя ведь знала, как в этих кругах, в этом закрытом обществе, куда простым смертным путь заказан, все устроено: здесь каждый виновен, а преступление заключается в том, что тебя поймали. В мире воров единственный и окончательный порок – это тупость.
Николай не был идиотом. Он доверял только одному человеку, и это была Зоя. А Зоя доверяла ему, потому что так уж у них повелось. Николай рассказывал ей обо всем, что его волновало – комплексные сделки на миллиарды долларов, его отношения с отцом, женщины, которых он не мог полюбить. А она доверила ему то, что за долгие годы не смог у нее выпытать ни один психолог – правду о своем детстве.
Николай был единственным человеком, который видел, как Зоя плачет. А она была единственной, кто видел, как плачет он.
Всего раз, после похорон его друга, который погиб в Афганистане. Это был день, когда Зоя упустила шанс попасть на стажировку в крупнейший пресс-синдикат, потому что вместо собеседования вдвоем с Николаем поехала в городок где-то в Северной Каролине, которого и на карте-то не было, и выражала соболезнования людям, которых не знала, но она никогда не поступила бы иначе. Им было, наверное, по двадцать два, едва ли больше, и они были друг у друга, и они делили одну боль на двоих, потому что иначе одному из них пришлось бы нести эту боль в одиночку.
Зоя слишком долго была одна, ей казалось, она навсегда осталась в том дне накануне Рождества, когда мать ушла и оставила после себя только увядающий аромат туалетной воды – то был запах пряной розы, дешевые духи, за которыми она скрыла душок собственной трусости.
Но в тот день Николай, этот самовлюбленный богатенький дурень, ничего не воспринимавший всерьез, стоял посреди гостиничного номера и плакал по какому-то мальчишке, с которым он вместе был в армии, но у которого не было папаши при деньгах, чтобы вернуть его домой целым и невредимым, к вечеринкам братства, к девушкам, которым можно задрать юбки, хотят они этого или нет, к этой жизни неопределившегося повесы, сбежавшего из Гарварда на войну ради одних только острых ощущений.
Но было кое-что еще – то, как Николай тогда на нее посмотрел, пока Зоя, стоя на цыпочках, обнимала его и гладила по волосам, пропускала эти его кудри меж своих пальцев, как ростки озимой пшеницы. Как заставил ее почувствовать, что она ему нужна.Было ли это оттого, что Николай винил себя в смерти друга, Зоя не знала, но с того дня что-то навсегда изменилось, что-то, что много лет спустя позволяло им не думая говорить друг другу правду в лицо, обсуждать то, что кто-то другой постеснялся бы сказать даже родным сестре и брату. Они были не просто лучшими друзьями, они были родственными душами и занозами в задницах один у другого. Они договаривали друг за друга предложения и цеплялись друг к другу из-за того, что их бесило – селедка на завтрак, не до конца закрученные крышки на коробках сока, фильмы с грустными концовками.
Они ругались, как итальянцы, дрались подушками и складывали друг на друга ноги, когда сидели на одном диване. А когда один спрашивал другого: ?Ты мне веришь??… Что ж, даже разговор с атеистом о религии нес больше здравого смысла, чем этот вопрос. Такие отношения было сложно испортить.
А потому, когда тем вечером Зоя ощутила дурное предчувствие, она отмахнулась от него, выпила ?Маалокс? и три таблетки аспирина, чтобы унять боль в животе, и взяла такси до отеля ?Лэнгхэм? на Пятой авеню.
Она ехала на мальчишник, и, кто хорошо ее знал, тот сказал бы, что тогда, сидя в такси и оставляя позади район Грамерси с его кленами и малышовыми велосипедами, она убегала от жизни, которая еще теплилась в стенах ее квартиры, но которая все равно бы исчезла. Как запах какао. Как Санта, ускользающий через дымоход.
Сказал бы, что Зоя бежала от детского смеха и глупых разговоров за столом, какими во время воскресного обеда обмениваются члены семьи – школа, собака, костюмы на Хэллоуин. Сказал бы, что она бежала от всего этого, потому что знала, что Грамерси – это был не дом.
Это было место, за которое она платила честных двадцать тысяч долларов в месяц и в которое возвращалась, потому что так было заведено. Потому что Зоя имела почти что безукоризненную репутацию и была, наверное, самым нормальным человеком в мире, а в ее профессии, поверьте, это было явление довольно редкое.Сама же Зоя считала, что если она от чего-то и бежит, то только от постели и здорового сна. Она вообще бег не любила и предпочитала плавать в бассейне. Что еще она терпеть не могла, так это то, что Николай приватизировал все ее любимые места, стоило лишь раз ему там побывать. Вот и отель ?Лэнгхэм?, где Зоя каждое утро вторника уже восемь лет ела лучший на Манхеттене медово-финиковый йогурт, постигла та же участь – Николай однажды заскочил к ней туда на завтрак (святые, а ведь Зоя тогда всего лишь хотела насладиться своим утренним йогуртом), и вот он уже встречается там со своими партнерами и отмечает мальчишник.Метрдотель готов был этой богатой заднице красную дорожку расстелить, ренегат чертов! Вот и сегодня, завидев Зою, он был вежлив и не более того. Зато самолично проводил ее в бар, в котором, кроме Николая и его богатеньких сотоварищей, никого не было. Территорию оцепили, здесь, как водится, повсюду была личная охрана, по два-три человека на каждого из этого сборища самцов, раздувающихся от чувства собственной важности, разглагольствующих о фондовом рынке и торговой политике.
Из тех, завидев кого Зоя не переходила на другую сторону улицы, был приглашен только Давид, Женин муж и единственный приятель Николая, которому не нужны были его деньги, связи или яйца в штанах, но он скорее бы признал существование Господа Бога, чем по своей воле явился прямо в этот клоповник.
Зоя глубоко вдохнула, вся подобралась и шагнула вперед, в стену ворсистого света от ламп, в тот же миг, когда одна из полуголых девиц отлепилась от мужика с брюшком, как устрица от скалы, соскользнула с его коленей, а тот взял да и с размаху шлепнул ее по заднице. Девчонка взвизгнула, потом хихикнула. Кто-то за столом тоже рассмеялся.
Тогда Зоя и увидела Николая. Прорезалось что-то в его взгляде, что Зоя подумала: ему все это было противно. Но вот он улыбнулся, показал идеальные белехонькие зубы человека, который выплачивает двойное жалование своему стоматологу.
Несколько пуговиц на его рубашке были расстегнуты, крепкие мышцы пресса мелькали в зазорах на животе. Вечно от него исходила эта раздражающая вальяжная сексуальность, словно одежда его вся была наброшена прямо на остывающее от пота тело. Господи Иисусе! Да Зоя и впрямь чувствовала себя девочкой-подростком, которая случайно подглядела за капитаном футбольной команды в школьной раздевалке.
Она уж было решила, что лучше бы развернуться и подобру-поздорову уйти, пока единственным напоминанием об этом вечере было одно только пропахшее вишневыми сигаретами платье, но тут один из мужчин (Зоя знала его, он был хорошим парнем, но два года назад сделал ей предложение и этим навсегда перечеркнул Зоину к нему симпатию) насыпал кокаин на стол перед собой, разделил его надвое черной кредиткой и втянул носом через свернутую в трубочку купюру.
Уже тогда Зоя заметила: здесь наркотиков было на десятки тысяч долларов. Она знала, что девицы в стрингах и официанты, и даже метрдотель получат вдвое больше за молчание.
Это тоже был бизнес, легкие деньги, тысячи долларов без налогов прямо в карман. Зоя вдруг удивилась, что ее, менее крутую и более смертную, никто и не спросил, куда это она намылилась. А потом пришло осознание, что охрану на входе уже предупредили. Николай знал, что она приедет. Естественно, ведь это он то и дело твердил ей об одиночестве и прекрасно понимал, что прав. И, спрашивается, что ей нужно было сделать? Просить его о колыбельной на ночь и блинчиках с сиропом на завтрак? Или, может, и вовсе не жениться?
Зое нравилось одиночество. Правда. А потому вдруг нестерпимо захотелось заехать в его наглую рожу. И это она еще ни слова не сказала о том, что, будь ее воля, она бы заявилась сюда сразу с нарядом полиции и упекла всех этих гнусных рыбешек в единственное место в стиле минимализма с обслуживанием в номере, где им суждено было год за годом проводить зимние каникулы.