Наполеон — художник, Илья — модель для позирования (1/1)

От II. АУ. Наполеон - художник, Илья - модель для позирования. Наполеон специально затягивает финал работы, чтобы больше времени проводить с ИльейСамым ненавистным занятием для него были интервью.

?Что вас вдохновляет?? ?Где вы ищите вдохновение?? ?Каково быть гением?? ?Что вы чувствуете, когда вас сравнивают с Делакруа??

Если бы на то была его воля, он бы заперся в мастерской и не выходил оттуда до скончания века. Потому что у него не было ответа ни на один из их вопросов. Он просто чувствовал свою работу, он предвидел, куда стоит положить очередной мазок, он не владел своим телом в те моменты, не замечал течения времени, забывал свое имя, эпоху, флаги и знамена за окном.Однако среди его работ были и те, что он никогда никому не показывал. Они были настоящим сокровищем для него. Чем-то настолько личным, что их представление публике приравнялось бы к демонстрации собственной телесной и душевной наготы.Наполеон не страдал нарциссизмом и не жаждал одобрения каждого своего действия и слова. Напротив, он устал от этого: устал от оценок, рецензий, критических заметок, искусствоведческих разборов на кирпичики. Он устал так сильно, что в один день перестал рисовать.Удивление сменилось страхом. Страх – мукой. Мука превратилась в смирение. За ним пришло счастье. Счастье освободиться. Наполеон не жаловался на отсутствие средств. Его картины, их репродукции, его лекции по искусству – все легло жирным счетом в швейцарский банк.Недели сменились месяцами, Наполеон дышал свободно и легко. Пока в один из самых обычных дней не осознал, что со своими работами потерял нечто важное в самом себе. Как будто многие годы назад заключил сделку с Дьяволом на собственную душу, и вот день расплаты прошел для него незаметно. Он чувствовал себя пустым. Complètement creux, как сказали бы французы. Абсолютно полым.Так его захватила депрессия. Он шатался от канала до канала, пил коктейль за коктейлем в том баре, в другом, лежал на Елисейских полях, раскинув руки, пьяный, разбитый, смотрел в подсвеченное городом небо без единой звезды. Шумели машины, алкоголь вторил в его голове.- Vous allez bien, monsieur?- Je vais bien, bien, – махнул Наполеон рукой и все же приоткрыл глаза: акцент показался ему странным, незнакомым, не похожим ни прованский, ни кварталов Менильмонтан и Бельвиль – да так и замер.- Peut-être que je devrais t'appeler un taxi? [1]Один только взгляд на этого внимательного и слишком навязчивого незнакомца разжег внутри пламя, заставил пальцы скучать по кистям и палитре. Соло враз вспомнил запах красок, влажного холста, заточенного графита карандаша для набросков, мягкость ластика, шорох угля по рельефной акварельной бумаге. Вспомнил страсть, с какой бросался за новое полотно. Вспомнил, счастье забытья в новом полотне. Именно его он искал в алкоголе и пустых знакомствах на глухих парижских улицах.- Monsieur?- Вы ведь не француз, – Соло в мгновение оказался рядом, протянул руку, крепко пожал и не выпустил, вцепился клещом. – Как вас зовут?- Илья, – с заминкой отозвался тот.Наполеон кивнул, уже высматривая каждый изгиб, каждую линию лица напротив. Уже предчувствуя каждую из этих линий на листе бумаги: ровную линию контура, небрежные штрихи для бровей и резкие, настойчивые – для ресниц, толстые, мягкие – для губ, затенения в уголках нижней, полнота по центру, уверенные – для прямого носа, довольно крупного, но изящного. А потом он сядет за масленые краски и подарит вечность этим голубым глазам, их блеску, их прозрачности и чистоте.Илья не мог всего этого знать и видеть, он смотрел на него, не понимая, почему до того потерянное и глубоко несчастное лицо молодого мужчины (явно пьяного) вдруг расслабилось, как будто осветилось изнутри мягким светом, обрело безмятежность и одухотворенность. Илья не понимал и даже испытал смущение от этого пристального, восторженного взгляда.Их спонтанное знакомство, к его удивлению, получило неожиданное развитие. Небрежная забота, какую он решил проявить перед своей (возможно будущей) девушкой Габриэллой, привела его в итоге в художественную студию тупиковой маленькой улочки близ проспекта Боске, и, да, Соло в тот памятный вечер Габриэллу даже не заметил, а пораженный Илья – едва о ней не забыл.?В чем смысл сидеть в холодном и сыром подвале? Разве у тебя не затекает все тело?? – Габи не поддержала согласие Ильи позировать. Габи нашла довольно глупым тратить время на какого-то художника-неудачника: ?Кто еще будет валяться пьяным на траве, как не неудачник?? – заключила она, и Илья с ней согласился. Точно так же, как согласился все равно сходить ?пару раз? в тот подвал, просто чтобы Наполеон сделал ?всего десяток набросков, не больше?.Сентябрь сменился октябрем. За двумя визитами пришел третий, четвертый… Илья перестал считать через неделю. Почти каждый день он приходил на час или два. Соло действительно делал наброски. Его рука порхала над альбомом, только и слышался скрип карандаша. Он рисовал с какой-то маниакальной скоростью, будто стенографировал за кем-то. Едва завершив, убирал лист на стол. Илья видел только краем глаза – то четкие жесткие линии, то что-то слабое, аморфное. Различал то крупным планом нос, глаз, губы, руку или складки колена. Соло рисовал его по частям или целиком, схватывал основные фактуры, направления тела. Курякин никогда не сидел в одной позе долго, и сам Соло часто пересаживался вокруг него. Иногда это смущало, Илья не сразу осознал, что оказался в центре пристального внимания другого человека, но после вошел во вкус.Ему нравилось наблюдать, как Наполеон творил. Ему казалось странным, что он сам, будто слепленный Роденом и оживший, как Галатея, не рисовал с себя, поставив вокруг несколько зеркал. Если бы мог, Илья бы его рисовал. Наверное, не с меньшим энтузиазмом и страстью.Октябрь промелькнул, уступил ноябрю и первым холодам. В подвале стало жарко, сухо, даже слишком сухо. Запахи краски и химических растворителей ощущались острее, тяжело кутали в себя, доводя до головной боли. Наполеон, казалось, этого не замечал: Наполеон наконец-то поставил перед собой мольберт.Они почти не говорили, но к тому времени Курякин уже узнал в своем случайном знакомом того самого мистера Дэвони. Габриэлла не поверила поначалу, напросилась на одну из сессий и, лишь увидев несколько набросков для его картин, едва ли не задохнулась от ?священного ужаса?. Соло ее внимание и восторг явно пришлись не по душе. Он отвечал с улыбкой, но глаза оставались равнодушны. Даже подарил какую-то картину, размером с две ее ладошки. Разумеется, она перестала пилить Илью.Оставшись вдвоем в студии, несколько минут оба молчали. Портрет Ильи стоял в стороне, накрытый грязновато-белой простыней. Соло перебирал старые работы, словно счищал с них дух постороннего, внезапно вторгшегося на его территорию. Курякин же, испытывая запоздалый стыд за визит своей пассии, ковырял носком ботинка застарелое пятно краски на полу.- Как долго ты будешь писать портрет? – в конце концов, не выдержав тишины, спросил Илья. Он подошел ближе, обогнув репродукцию головы Зевса на постаменте, замер в нескольких метрах от Соло.Наполеон медленно опустил папку с набросками, посмотрел в ответ. Выражение его лица неуловимо менялось: только что раздраженное, теперь стало вдумчивым, печальным.- Ты уезжаешь куда-то?- Нет, – Илья слегка нахмурился.Соло кивнул сам себе, отложил папку и подошел вплотную к Илье, оперся о постамент с гипсовой головой, заглядывая в глаза чуть снизу-вверх. Без улыбки, без единого звука. Курякин невольно сглотнул, буквально заставляя себя стоять рядом ровно.- Этой морщинки здесь не было, – будто говоря с кем-то третьим, заметил Наполеон, проведя кончиком указательного пальца между его бровями. Он вернулся к мольберту, уселся на табурет.Что-то в его фигуре выдавало несчастье, то ли наклон головы, то ли осанка, то ли руки, сцепленные в замок. Илья не был художником и не мог подмечать всех деталей в других, не чувствовал их состояние, как тонкий психолог. Он не мог бы сказать, что выдавало Соло, но он это ощущал все равно.Илья прошел к своему привычному месту, выучено уселся, нашел знакомую трещинку под потолком, замер. Минуло несколько секунд, прежде чем Наполеон отмер, убрал простынь, распаковал и выдавил краски на деревянную палитру. поскреб лопаткой, намешивая нужный оттенок.За все время он ни разу не показал ему портрет, но Илья замечал, что в других папках появляются и исчезают какие-то листы, в углах появляются новые подрамники, обтянутые холстами. Его мастерская будто бы ожила, в ней обозначилось движение. В глухой заводи народилось слабое течение, но день за днем оно крепло, ширилось. Наполеон обновил кисти, краски, холсты, уголь и сангину, на полу все чаще тут и там появлялись неубранные стружки после заточки карандашей, небрежно валялись остатки резинки, сломанные или затупленные куски лезвия ножа для бумаги. Илья боялся произнести это вслух самому себе, но порой ему закрадывалась внутрь мысль, будто он стал для Наполеона музой или чем-то вроде того. Абсурдно и слишком самодовольно, как он считал. Он все ждал тот день, когда Наполеон откинутся от мольберта и наконец скажет это короткое, резкое ?все?.Все – его портрет закончен. Все – его услуги более не нужны.Они изредка заходили куда-нибудь перекусить после сеанса. Обычно Илья спешил на последний автобус, а Наполеон – принимался за чистку инструментов. Едва ли за все время они перебрасывались десятком слов. И все же Илья чувствовал доверие и близостьс Наполеоном гораздо более глубокие, чем с той же Габи.- Qu'est-ce qui se passe quand vous avez terminé?- Vous aurez un portrait, j'aurai des croquis, – не медля отозвался Соло, наполовину скрытый за мольбертом. [2]Именно французский казался Курякину языком, на котором они могли говорить правду. Он был их личным маленьким кодом. Для обоих он был не родным, а потому – чем-то абстрактным, чем-то, что могло укрыть их друг от друга, укрыть их собственные чувства от самих себя. Илья не хотел признавать, что страшился того дня. Того же не желал Наполеон.- Je pensais que vous étiez en train de peindre un portrait à vendre, mais je vais vous donner un croquis.- Si vous voulez, vous pouvez le vendre.- Je ne comprends rien à ?a. Je préférerais le donner à quelqu'un.- Donc, vous le ferez. Quelqu'un.- Vous, par exemple. [3]Кисть замерла в воздухе. Чуть удивленный, будто он впервые его увидел, взгляд Наполеона обежал полотно.- Мне? – он перевел пристальный взгляд на Илью, словно ослышался и искал подтверждения.- Я слышал, что в набросках художник всегда угадывает настроение, ловит мималетные эмоции, но в картинах он вскрывает суть, он говорит со своим зрителем формой, композицией, цветовой гаммой, даже фактурой мазков, – Илья не стал упоминать, что об этом ему рассказала Габи – куда более подкованная в вопросах искусства, – поэтому я бы хотел, – он сделал паузу, собираясь с духом, и продолжил чуть тише, – я бы хотел, чтобы мой портрет остался у тебя, когда ты закончишь. Я бы хотел, – он снова замолчал и впервые нарушил негласное правило – переменил позу до окончания сессии – опустил голову, сжал пальцы в замок, – чтобы у тебя осталось что-то от меня, когда все закончится.Несколько секунд Наполеон сидел, не шелохнувшись, а после поднялся, уже не глядя на Илью, а только – на его портрет. Курякин следил за ним во все глаза, ощущая, как внутри поднималось волнение.В один взмах Соло распорол холст мастихином.- Наполеон! – Илья вскочил, но тот качну головой, улыбнулся, тепло взглянув на него.- Это всего лишь портрет. Я могу нарисовать еще. Лучше или хуже. Он всегда будет твоей кривой копией, потому что я пропускаю твой образ через себя. Он – больше отражение того, что у меня на душе, чем отражение тебя.Подойдя к мольберту, Илья аккуратно приподнял обвисший край холста. Сдержанно, мрачно, его лицо почти светилось на фоне темно-синих стен. Красиво, одиноко, холодно.Он опустил край, взглянул на молчаливого, отрешенного Наполеона.- Значит, новый портрет?- Новый, – согласился Наполеон. – А пока, может, сходим поедим?Илья кивнул, но удержал его на месте. Помедлил мгновение, превратившееся в вечность, и все же наклонился, мягко, целомудренно коснулся губ Наполеона своими. Рот Соло тут же распахнулся, опалил горячим дыханием.- А может, и не сходим.

[1] (фр.)- Вы в прядке, мсье?- Я в порядке, в порядке.- Может, вызвать вам такси?[2] (фр.)- Что будет, когда ты закончишь?- У тебя будет портрет, у меня останутся наброски.[3] (фр.)- Я думал, ты рисуешь портрет на продажу, а мне отдашь наброски.- Если хочешь, можешь его продать.- Я в этом ничего не понимаю. Я бы скорее подарил его кому-нибудь.- Значит, подаришь. Кому-нибудь.- Тебе, например.