Часть 3 (2/2)

Белоснежку затошнило.

— Твой прапрадед был самым настоящим чудовищем.

— Нет! Такого не могло быть. — Конечно, нет, семья Хенник славится своей доблестью и храбростью. А я всего лишь жестокий узурпатор, трахающий свою падчерицу. Видел бы это Септимус, должно быть, он бедняга в гробу переворачивается. — Прекрати, — попросила Белоснежка. У неё совсем посинели губы, и кожа стала бледной, почти прозрачной.

— Идём, — сказала королева, видя, как трясло Хенник. Девушка бросила последний взгляд в сторону деревни и позволила увести себя. В спальне Равенна сама помогла ей раздеться. Тело Хенник ещё не знало корсета, и пока королева не заставляла падчерицу его носить. Поэтому платье было снято быстро. Королева с удовольствием провела по отметинам, оставленным ей самой позапрошлой ночью.

— Хочешь сделать это сейчас? — спросила Белоснежка. — А если да?

— Сейчас ещё день, и разве у тебя нет неотложных дел и…

— Вечер. И ты это сделаешь для меня, — сказала Равенна, толкая девушку на постель. — Что это? — Я хочу посмотреть.

— Что? — глаза Хенник натурально округлились, а когда до неё дошло, она густо покраснела. — Я не могу. Это слишком… — Всё ты можешь. Когда ты жила в башне, разве ты не делала ничего подобного? — Нет! Конечно, нет.

— Думаешь, я поверю, что ты как хорошенькая девочка молилась, ложилась рано спать и не помышляла ни о каких грязных делах?

Белоснежка не была хорошенькой девочкой, хотя бы потому, что спала со своей мачехой и при этом надеялась как-то это использовать. Но то, о чём говорила королева, с ней на самом деле случалось. Всего несколько раз, да и ласки были почти невинны, особенно если учесть, чем они занимались с Равенной теперь. И всё-таки воспоминания об этом смущали, а то, что об этом теперь знала и мачеха, и вовсе заставляло Белоснежку чувствовать себя невероятно испорченной. Сейчас, лёжа в одной лишь лёгкой распашонке, ощущая озноб и вместе с этим жар стыда, Белоснежка хотела провалиться сквозь землю.

— Подтяни ноги, — сказала Королева, садясь рядом. — И не забывай, я очень терпелива с тобой. Я могла бы заточить тебя обратно или выпороть.

Хенник, понимала, что Равенна всё равно своего добьётся. Наступая на горло собственной стыдливости, девушка согнула ноги в коленях. А потом, вспомнив данное себе самой обещание (позаботиться о крестьянах), потянула сорочку вверх, обнажая светлые покрытые мурашками колени. Гримхильд это явно понравилось. Она погладила её колено, а потом сжала рукой лодыжку и резко подтянула девушку к себе, сама раздвинув ноги падчерице. Большим пальцем Равенна прошлась по промежности Белоснежки, смотря ей в глаза. Потом взяла одну её руку и заставила ласкать себя. Падчерица, заворожённая взглядом Равенны, послушно двигала пальцами, хотя почти не чувствовала их, все её мысли занимали глаза королевы и её горячая рука на икре. — Раздвинь ноги шире, — сказала королева. — Покажи, как ты можешь это делать. — Твоя рука. — Мне убрать её?

— Нет! — почти испуганно воскликнула Белоснежка. Она потянула кисть Равенны ближе, стыдливо лаская себя. — Не так это и сложно, верно? — спросила Равенна ласковым тоном. — Слушаться меня. — Дело не в послушании, это… — Белоснежка покраснела. Взгляд королевы следил за каждой эмоцией на её лице, будто пожирал её. — Не заставляй меня, — попросила падчерица смущённо. Равенна наклонилась к девушке, увлекая её в глубокий поцелуй.

— Тебе нужно почаще умолять меня, — посоветовала Равенна, — тогда я может, буду более снисходительной.

После долгих обоюдных ласк, они лежали в постели, утомлённые и пресыщенные. Белоснежка почти задремала, когда Равенна сказала:

— Моя мать наказала его.

Хенник непонимающе посмотрела на королеву.

— Септимуса, — пояснила та. — Она могла бы убить его, но это было бы слишком просто. Слишком по-мужски. Отобрать жизнь не значит наказать. Она влюбила его в себя. — Что? — глаза Белоснежки распахнулись — Твоя мама… Неужели картина в его покоях… — Равенна кивнула. — Это единственное, что он смог получить себе от неё. Твой прадед сошёл с ума. Вернувшись в замок, он совсем недолго предавался своим обычным занятиям: вину, женщинам, пока моя мать не стала сниться ему. Он вернулся в деревню через несколько месяцев. Я помню, что он пугал меня, особенно его безумный взгляд. Моя мать говорила, что так выглядит любовь. Она ненормальна, похожа на болезнь. ?Ни одной женщине не стоит уподобляться больному животному?, — вот что она говорила. Септимус снёс от неё все унижения. А он ей был противен. Наказав его, она наказала и себя. Но думаю, она всегда хотела помнить, каковы мужчины. — А твой отец? — спросила Белоснежка осторожно. — Она никогда о нём не говорила. Я не знаю, кем он был.

— И что было потом?

— Твой прапрадед долго содержал нас. Даже когда пришло время нам с сестрой уйти, она всё ещё получала от него письма и деньги. И мы тоже. Деньги я брала, но все письма сжигала, потому что помнила, что он хотел прийти к нам через несколько лет и сделать то же с нами, что и с матерью. — Но он умер в замке, среди детей. — Я не говорила, что у него не было жены. Мать ослабила чары, не сама, просто… — Равенна замолчала. — Случилось то, чего она больше всего боялась.

— Что? — непонимающе спросила Белоснежка. — Любовь. Хуже неё не придумаешь.

— Не понимаю.

Равенна улыбнулась.

— Мама часто рассказывала нам о русалках. О том, как они завлекают мужчин своими песнями, а потом топят их. Это были мои любимые сказки. Она всегда говорила, что наш род идёт от русалок, — Белоснежка улыбнулась. — Когда я достаточно окрепла, впервые избавившись от одного из своих мужей, я приехала в деревню. Я была уверена, что с ней всё хорошо, но нашла лишь одинокую старуху. Прошло так много времени, она не пользовалась колдовством.

— Почему?

— Хотела умереть вслед за своим любимым. Что может быть более отвратительно, чем женщина, жертвующая собой ради мужчины, который никогда этого не поймёт и не оценит? Я спросила её, а как же русалки? Она только засмеялась. ?Какие русалки, мы всего лишь простые смертные, живущие на клочке земли по воле божьей?. Божья воля, — Равенна покачала головой. — Она никогда не ходила в церковь, никогда. Она всегда презирала её, за то, что та превозносила мужчин, а женщинам велела вести себя кротко и смиренно. И что же в конце? Она хотела уйти вслед за своим мёртвым мужем. Она не стала жить ради меня и сестры. Хуже предательства не существует.

— Но она же любила его… — сказала Белоснежка. — Любила? Не всякий человек твоей любви достоин.

— Мой отец любил мою мать… — Как долго продлился его траур?

— Ты использовала магию…

— Нет никакой магии, — сказала Равенна мягко, — только то, что дала мне природа. Я не использовала чары, он сам влюбился. Моя мать прожила в одиночестве после смерти мужа ещё десять лет, пока не умерла. А твой отец? — Он любил её, — сказала Белоснежка, в её голосе слышались слёзы. Равенна привлекла к себе Хенник и сжала в объятиях. — Ты хотела утешить меня, а не наоборот, — с нежностью сказала королева. — Мне, в самом деле, не доводилось видеть таких плакс.

На самом деле Хенник расстроила даже не мысль о том, что её отец женился на Равенне. Одинокому мужчине было бы трудно устоять перед Гримхильд. Нет, она подумала о том, сколько было этих мужчин у мачехи и все они умерли. Вряд ли она помнила их всех поимённо. Значило ли это, что и она сама будет забыта Равенной? Всё, чем она выделялась среди любовников королевы — это её пол. ?Только если ранее она не делала это с какой-нибудь другой девушкой…? Чувство ревности и зависти к возможной первой любовнице Равенны взыграло в ней настолько, что Белоснежка мгновенно перестала плакать и сжала королеву в объятиях. Невероятно крепких, цепких. — Что за очередная чушь пришла в эту милую головку? — спросила Равенна лениво, когда Белоснежка чуть ослабила хватку.

— Но прапрадедушка всё равно её любил, — сказал вдруг Хенник. — О чём ты?

— Тот портрет. Если бы он не любил её, то избавился бы от него. Отец говорил, он часто сидел перед ним и подолгу смотрел. Я думаю, он на самом деле в неё влюбился. — Это только чары, остаточное явление.

— Нет, — покачала головой Белоснежка. — Он умер перед ним. Это было по-настоящему. — Раз так, — не стала упорствовать Равенна, — тогда месть моей матери удалась на славу. Белоснежку её слова расстроили. Она отвернулась, хмуро смотря в темноту спальни. Часть свечей уже догорела и те, что ещё освещали комнату, едва ли рассеивали мрак. Стало холодно и тоскливо. Она лежала в постели с женщиной, чья мать погубила её прадеда, сама Равенна убила отца Белоснежки. Наверно и её ждёт страшная смерть. ?Так мне и надо, — с ожесточением подумала Хенник. — С предателями по-другому не бывает? — Не бойся, — словно в ответ на её мысли сказала вслух Равенна, — я не собираюсь топтать твои нежные чувства. — Кто сказал, что я испытываю к тебе хоть что-то! — Белоснежка резко развернулась. — Это очаровательное чувство ненависти, как минимум, — сказала королева. — Но я думаю, не оно тебя терзает. — Я пойду в свою комнату, — сказала Белоснежка, вставая с постели. — Это хорошо, — поддержала её Равенна. — Наконец я высплюсь, тебе незнакомо понятие сна на своей половине.

Оскорблённая Белоснежка буквально вылетела из королевских покоев. Королева не беспокоилась о том, что её падчерица решит сбежать. Не сможет, почти на всех выходах, включая окна, были чары Равенны. Они не позволят своенравной девчонке совершить глупость. Белоснежка пролежала в своей кровати полтора часа. Крутилась, злилась, жалела саму себя и ненавидела. Измученная она вернулась в покои королевы. Осторожно, боясь, что её могут уличить в какой-то подлости, Белоснежка открыла двери спальни и зашла внутрь. Она легла в постель и тут же прижалась к Равенне, чувствуя, как нервная дрожь и раздражения исчезали, а на смену им приходили тепло и сонливость.