Проклятые на жизнь (2/2)

Только в Скайриме так – побережье покрыто снегом. Под ним золотые пески. Но видят ли они солнце? Или так всегда остаются покрытые серебром зимы? Сложно сказать. Флорети стояла на берегу, сжимая руки на плечах. Ей было холодно – её тёмная кожа не привыкла к обжигающе ледяным ветрам. Холод сковал руки, кусал щёки. А снежные хлопья, кружась, обнимали Флорети.

Как же жестоко оставить кого-то жить. Оставить кого-то стоять на берегу моря и надеяться, что парус всё же белый и целый, что хоть кто-то ещё выбрался, выжил. Но, конечно же, он не появлялся. Корабль покойно лежит в водяной могиле. Там же, впитавший морскую соль, спал экипаж. Там где-то молодые юнги, там первый помощник, такой же горячий, как сам Хаммерфел. Там где-то картограф, что вёл дневник. Ах, если бы со дна поднять тот самый дневник, Флорети бы узнала, что команда всегда считала её лучшим капитаном – иного не надо.

И не только команда так считала.

Редгард ступила в воду. Холодное море будто облизывало сапоги Флорети. А та шагала вперёд. К глубине. К морю. Домой. Может, пора было уже закончить это наказание? Упасть лицом в морскую синь, захлебнуться солью. Впитать холод, быть с командой. Но простит ли экипаж ей такую слабость? Вряд ли.

Сквозь шум прибоя чьи-то шаги по ледяной воде. Чьи-то шаги, что перемешивали соляные и ледяные кристаллы, тревожили землю берега. А потом тепло. На плечи легшая ткань, крепкие объятья. Даже какие-то жёсткие. И назад, к берегу.

Флорети не заметила, как вошла в воду по грудь. А Цицерон заметил. И кинулся вперёд. И холод обжигал его, но он всё равно схватил редгарда за руки, потянул за собой, вытащил, обнял и не отпускал – хотел согреть.

- Ты обещала, что не уйдёшь, - хриплый голос Цицерона будто вспорол сознание. Холод ударил в грудь – Флорети будто очнулась ото сна, чувствуя, как ей больно сдавило рёбра льдом воды. Ноги подкосились, но Цицерон не дал пиратке упасть в холод снега. – И я не отпущу тебя.

Руки сжимались на одежде, крепко, яростно.

- Да кто ты такой, чтобы решать за меня? – гнев не пропал. Гнев не на Цицерона, нет, в глубине души Флорети была благодарна ему. Но редгард гневалась на себя. Злилась на то, что не хватило рассудка умереть, что хватило слабости пойти в море, чтобы погибнуть.

Шут улыбнулся, проводя ладонью по волосам Флорети. Пусть и слабо, но она стояла, вяло пытаясь выкрутиться из хватки шута. А тот улыбался, разглядывая хмурое, и даже немного гневное лицо.

- Чего ты улыбаешься – пусти! Вернуться надо! И вообще… – сквозь зубы бормотала она. Слова были прерваны – Цицерон подался вперёд, целуя дрожащие губы. Были в этом жесте забота, власть и жёсткость. Хватит, пора поставить точку во многих вопросах. Пару раз Флорети дёрнулась, будто хотела отказаться от такой резкости, но через пару мгновений Цицерон почувствовал холод пальцев на шее – она принимала его.

Молочное дыхание сорвалось в воздух, когда поцелуй был прерван. Флорети провела языком по шраму, что пересекал её губы.

- Флорети замёрзла, да? – вернулся блеск в глазах имперца. Цицерон улыбнулся Флорети, вновь напоминая ей того самого глупца. Пиратка тихо рассмеялась в ответ, легко качнув головой.

- Замёрзла.

- А зачем же Флорети полезла в море? Флорети хотела искупаться? А ведь нельзя, дорогая, тёмная сестра. Нельзя тебе купаться. До лета ещё далеко. Вот позагорать - можно! Тучи разойдутся... Правда, будет холодно, но мы убьём нескольких хоркеров, они не мёрзнут, значит, тёплые и отдадут своё тепло тебе, милая Флорети, - улыбался шут. Пиратка опустила плечи и как-то беспомощно рассмеялась.- Хоркеров... Или чьих-нибудь жён, да?- Да-да-да! Я как сейчас это помню! - рассмеялся шут, крепче сжав её плечи, он вновь рассказывал ту самую историю про жену, похожую на хоркера. А редгардка? Она как-то безметежно улыбнулась.По телу у неё расползалось достаточно странное ощущение – напряжение отпускало мышцы. Флорети поняла, что быть слабой совсем неплохо. Порой, рядом с кем-то, ради кого-то, можно быть слабой. Рядом с шутом можно было быть слабой. Он не зря стал хранителем. Не зря. Он умел хранить не только мать, но и её душу. Интересно, сработает ли такой фокус на Флорети?- Флорети замёрзла. Надо её вернуть в таверну, раздеть и обмотать шкурами! - Шут внезапно поднял пиратку на руки. Нет, ну, Флорети могла быть слабой, но не до такой степени! Но, несмотря на то, что редгардка сопротивлялась, Цицерон всё равно понёс её обратно, в таверну, крепко удерживая брыкающуюся дамочку.- Пусти! Пусти! Дора увидит – на смех поднимет! – недовольно говорила Флорети, дёргаясь. Но на Цицерона это не действовало. Он продолжал нести её. Некоторые люди взглядами и улыбками провожали эту, бесспорно, странную пару. А когда Цицерон ногой открыл двери таверны и гордо прошествовал мимо, будто нёс на руках святыню, а не Флорети, Дориан подавился вином, которое пил на пару с Рон-Тарой. Аргонианка и босмер долго смотрели на закрытые двери комнаты. А потом, недовольно бормоча что-то, Рон-Тара отдала меру тридцать септимов.

А там, на верхнем этаже, Цицерон вспомнил, что такое заботиться не о трупе, а о живом человеке. Он дал Флорети чистую рубаху, закутал её в шкуру, а сам сел рядом, наблюдая, как лёд таял. И ему самому было очень тепло. Он засыпал, ощущая, как на ключицы давил висок Флорети, как тепло шкуры согревало его замёрзшие руки. И сквозь сон он слышал её спокойное дыхание и понимал, что тишина никогда не была такой прекрасной.