Проклятые на жизнь (1/2)
Хочу поблагодарить за вдохновение Enigma Tenebris. А так же, пользуясь редким предисловием, благодарю всех читателей. Спасибо вам, что читаете эту историю.Сказать, что Дориан был немного в шоке – ничего не сказать. Он не думал, что доживёт до этого мгновения. Цицерон и Флорети ругались так, что на ушах стояла вся таверна. У входа в комнату стояла Рон-Тара, опустив свои светлые веки. Судя по всему, аргонианка очень хорошо знала, что такое попасться под горячую руку Флорети. Да и босмер хорошо помнил, как пальцы редгарда вцепились в его светлые кудри. А теперь она ругалась с Цицероном. Мир явно решил пошутить над неудачниками из Тёмного Братства.- Ты не покидаешь Данстар - точка! – Флорети еле удерживала себя, чтобы не двинуть шуту с разворота.
- Там осталась наша милая, дорогая Матушка! Она нуждается в хранителе!
- Да?! Что-то ты не задумывался о Матушке, когда устраивал переворот в убежище! – да, они всё ещё о тех же баранах. Цицерон стремился вернуться к трупу обожаемой матроны, но Флорети наотрез отказывалась брать с собой шута. Пират прекрасно осознавала, что Хранитель тут же кинется к Астрид. И далеко не объятья будут его целью.
Дориан пришёл к одному выводу – их нужно оставить и не попадаться под горячую руку, поэтому шепнув аргонианке: «Милые бранятся – только тешатся» - вышел из комнаты. Следом за ним исчезла и Рон-Тара.
- Они не соблюдают самого первого догма Тёмного Братства! Они оскорбляли Мать Ночи! Я должен был защищать её честь!- Ты должен был головой думать, а не задницей!
- Я нужен матери! Мой долг защищать её! Слова Астрид расстраивают нашу матушку! Она ведь и твоя матушка тоже! - Цицерон ткнул пальцем в ключицу пиратки.- Ничего, Матушка вполне может некоторое время обойтись и без хранителя! – в запале спора Флорети задела не самую приятную тему – вопрос нужности Цицерона. Годы мучений и одиночества, которые свели шута с ума, естественно подкидывали ему эти болезненные мысли. А последний месяц бедняга терпел нападки от тёмных братьев, которые сомневались не только в необходимости должности хранителя, но и в необходимости оставлять жизнь шуту. Конечно же, Цицерон привык держать нож под подушкой... Но, наверняка, в сердце глупца теплилась надежда на то, что в братстве ему придётся точить кинжал лишь для того, чтобы руки чем-то занять, а не для того, чтобы обороняться от кого-то. Чего стоила хотя бы та самая погоня с Флорети?Повисла тишина. Цицерон сжал губы, зло глядя на Флорети.
- Да. Но Тёмное Братство так же прекрасно жило и без лидера! – прорычал шут. – К чему ты стремишься, Флорети?! Ты хочешь вразумить Астрид?! Её можно только убить! Эту предательницу можно только убить! Смерть за предательство!- И что будет, если мы убьём Астрид? Нет, мы не можем её убивать.
- Она предаёт убежище, она предаёт всех нас!
- Она нас защищает... Ну, пыталась, как минимум... - Флорети провела по колючим, как проволока, волосам, поворачиваясь в сторону. - Я уже говорила тебе - у братства каждый человек на счету. Даже такой сволочной, как Астрид...- Ты просто отказываешься от этой чести! Упрямишься... Упрямишься!! Не хочешь быть нашей главой! Не хочешь вести нас! Не хочешь помочь бедному Цицерону! Неужели холодные трупы команды важнее живой семьи?! – выкрикнул Цицерон, хлопнув руками по столу. Вновь тишина. Гнетущая, болезненная. Оба нанесли друг другу глубокие раны: одиночество и вина. Они смотрели друг другу в глаза. Боль разливалась от горла по телу. Крики спора, словно удары по лицу. Синяки – осознанием расплывались. Лиловые такие, как сливы, большие. Больно сделали в порыве злости, эмоцией ведомые. И сейчас, застыли, осознавая, что сделали. Одиночество и вина смотрели друг другу в глаза и молчали.
На нижнем этаже Дориан даже немного напугался – где же шум и крики. Неужели поубивали друг друга. Не должны, вроде как.
- Что между ними происходит? – хрипло спросила аргонианка, протирая стаканы.- А то ты не понимаешь? – усмехнулся босмер. – Любовь у них происходит.
В ответ квартирмейстер лишь хрипло рассмеялась.
- Ну, да-да, конечно же, - теперь и этажом ниже развивался тихий спор.Тишину на верхнем этаже нарушила именно Флорети:- Да, Цицерон. Да, я отказываюсь от этой чести. Я виновата. Я подвела всю команду – я выжила, а они погибли. Корабль погиб, а я должна была умереть с ним, - пиратка нервно сглотнула, сжимая руки в кулаки. – Это такая жестокость – оставить меня жить с этим осознанием. С памятью о тех, кто плавал со мной. О моём брате, о моих лучших друзьях. Они погибли, а я так позорно жива. Дышу, кричу, дерусь. И не умираю – меня всё так же жестоко оставляют жить.
Флорети опустила голову. В первый раз Цицерон видел такую боль в её движениях. Шут никогда не чувствовал в Флорети слабость, но сейчас она так остро виднелась – будто била по глазам ярким светом. Цицерону тоже было опустошающе больно.
- Думаешь, я лучше? – тихо спросил шут, присаживаясь на край стола. – Но моё наказание - моя честь. Я выжил, чтобы следить за Матроной. Это честь, большая честь... Но молчание... Жить с ним... Но, во имя Матушки!.. - шут оборвал свою тираду, опустив глаза. Уставшая улыбка и какая-то невнятная грусть в глазах Флорети будто хлопнули его по губам, будто тягуче-устало попросили: "Заткнись же!"Цицерон и Флорети долго молчали. Тишина сдавливала им плечи, вгрызалась в души. Цицерона душили слова. Он отвернулся от пиратки, чтобы спрятать бледность, пришедшую с этим удушением. Будто тишина воздуха лишала, а отказаться от неё он всё же не мог.
Когда дверь комнаты захлопнулась, шут слегка вздрогнул и сгорбился. Он вновь остался один. Стало невыносимо тихо. Опять. Цицерон слышал, как огромные хлопья касаются окон, как тихо ветер танцует где-то в Вайтране, как внизу, под ним, шептал Дориан, но, что он шептал, Цицерон не разбирал. Ему казалось, он слышал бурю слабости в душе Флорети. Он слышал, как слёзы наполняли глаза. Цицерон обернулся – а вдруг не ушла. Вдруг она просто слилась с воздухом и ему кажется это одиночество. Оно ему привиделось. Но нет. Флорети ушла, оставив свой красный камзол одиноко висящим на спинке стула.