1. Circle (1/1)

Враги точат не только свои ножи, но и зубы ― до звериных клыков. У врагов громкие барабаны и такие же громкие голоса. Враги любят только одну вещь. Мясо. Человечину.

Их слабые соседи это знают. Но всегда оказываются застигнутыми врасплох. …Он так и не понял, что заставило его тогда поступить так. Броситься вперед и занести нож, который он никогда не использовал, потому что, как и большинство в племени, не был воинственным. Он вырос, чтобы стать жрецом, это был его путь, предначертанный предками. Жрецы творят мир, именно жрецы спасли великое племя Антакарана ― давно, когда оно было еще едино и никто в нем не ел своих собратьев. Они увели всех в пещеры и молились дни и ночи, пока боги не заставили вражеский народ Мерина повернуть назад (*). Да, жрецы несут мир. Они не проливают крови. Но Морис ― широкоплечий, но не слишком-то высокий и уж точно не умеющий хорошо драться ― поступил не как жрец. Потому что тогда за его спиной стоял, дрожа от ужаса, мальчик. Племянник и наследник короля, по нелепой случайности оставшийся без присмотра и не успевший спрятаться. Это был последний раз, когда за ним некому было присмотреть. И сейчас об этом напоминает только длинный косой шрам у Мориса на животе. * На своих деревянных щитах они неизменно рисуют одну и ту же уродливую морду ― остроухую, желтоглазую, клыкастую. Резкие боевые кличи напоминают рычание существа, которому морда принадлежит. Фоссы. Вероятно, именно это млекопитающее семейства мадагаскарских виверр племя а-хайри ― кстати, каннибалов, ― выбрало в качестве своего тотема. При всей моей нелюбви к подобным формулировкам, должен отметить: жуткие ребята. Хорошо, что нам удалось поселиться в землях другого племени, о-джанга-джанга. Веселые и странные, под стать своему тотему ― лемуру. Совершенно небоеспособные, довольно трудно понять, как вообще они сохранили свою часть популяции Антакарана. Должен отметить, они красивы, хотя и дикари до мозга костей, если мозг у них наличествует хотя бы в костях. Но зато у всех в движениях, даже у воинов, есть что-то танцующее. Апофеоз этого безумия ― их король, у которого непроизносимое имя. Я адаптировал его как ?Джулиан?, и он вроде бы доволен.

(из блокнота Дж. Ковальски, дислокация и дата засекречены) Морис точно запомнил, что именно возвестило на острове перемены, длинную их череду. Этим чем-то стали рыжие пышные волосы. Парня звали Алекс, и он был белым. Второй белый был тощий, длинный и курчавый, а у двоих других ― у еще одного парня и у низенькой пухлой девушки ― кожа была почти как у местных, темная. Сначала, набредя на поселение, они испугались, и их тоже испугались. Но все утряслось к моменту, как появилисьдругие четверо. После их появления перемены стали необратимыми. Вооруженные по-современному парни в форме говорили на том же языке, что и первая четверка, но Морис, знавший этот язык от заезжих туристов и местных миссионеров, их отрывистую быструю речь почти не понимал. Они называли себя ?коммандос?, он решил для начала думать, что это такое племя. Потом он убедился, что почти прав. Как оказалось, две четверки знакомы. Вторая по какой-то старой дружбе помогала первой скрыться от людей с Большой Земли ― примерно так Морис обычно называл все, что лежало за пределами острова Мадагаскар. Вроде бы Рыжего ― того, который возвестил перемены своими психованными волосами и странным возгласом: ?Ну приветик, народ!? ― подозревали в сбыте или контрабанде чего-то нелегального. На Большой Земле он и трое его друзей были группой музыкантов, а они там, как, опять же, знал Морис, веселились и не такими способами. Впрочем… Джулиан, слушая все это, только презрительно фыркал. ― Да, ребята. Вы явно не умеете нормально развлекаться. Но вы попали в правильное место! Я вас научу! Празднество в честь чужаков будет длиться всю ночь. И Морис уже в который раз наблюдает то, на что ему всегда нравилось смотреть, хотя ни одна пытка не заставила бы его в этом признаться. Джулиан, выпив три кокосовых скорлупы крепкого пойла, которое привезли чужаки, танцует под ритмичную, громкую, горячую, как огонь костров, музыку. Темная кожа золотится пламенем, и каждое движение напоминает то грациозные прыжки хищника, то извивы лианы. Он танцует с чернокожей толстушкой. Потом с рыжим. Потом с одной из местных, которую Морис в темноте не узнаёт. Потом Джулиана вдруг тянет туда, где в тени наблюдают за всеми вооруженные белые. Главного, мрачного и заросшего щетиной, он дергает за одежду, игриво улыбаясь. Но все они продолжают напряженно, настороженно стоять, хотя младший улыбается так восхищенно, что ясно: он очень не против выйти к огню потанцевать. Но и он остается по одному властному знаку своего вожака, брезгливо отряхивающего рукав в том месте, где прикасались королевские пальцы. Морис понимает: коммандос боятся, что зубастые придут именно сейчас, и, как окажется позже, они не ошиблись. Тогда же он только видит, как досадливо и уязвленно Джулиан морщится, отступая. Но уже через мгновение жилистая, высокая, тонкая фигура короля вдруг, как-то очень быстро, оказывается прямо перед Морисом. ― Идём. Ты же меня никогда не подводил, ммм? Горячие пальцы требовательно сжимают руку, и помимо своей воли он идет за своим королем. Огонь танцует совсем рядом, и они танцуют с ним вместе. Вокруг множество других, но Морис их не видит. Потому что Джулиан ― как и почти всегда в такие минуты ― не дает ему отвернуться. Стоит даже чуть-чуть повести подбородком в сторону, как его тут же касаются кончики пальцев с длинными ногтями. ― Смотри на меня. Смотри на своего короля. И все это ― не прекращая танца. Он подчиняется. Всегда. Да если подумать, у него и нет особого желания отворачиваться по-настоящему. И надолго. Так и теперь. Жест ― слишком интимный среди множества чужаков ― воспринимается привычно. Так же, как движение, которым Джулиан иногда прижимается особенно тесно, так, что волосы почти хлещут по лицу, а дыхание опаляет скулу. Очень тесно. Наконец пальцы скользят по груди, легонько ее царапая: ― Пока, Морис. И он ускользает, чтобы танцевать с одним из друзей рыжего. С Марти, кажется, у него еще странная полосатая прическа и очень громкий смех. Морис сразу же останавливается. Отступает в тень, к тростниковой стене, и просто смотрит. У него больше нет желания шевелить хоть одной конечностью. Никакого, как и обычно. Он вспоминает, что не любит танцевать. И что, по меркам племени он, в общем-то, уже не особенно молод. Ему сорок два. Это знают все. Кроме Джулиана. Джулиану двадцать четыре, но он совсем не вырос, так почему же кто-то вокруг него должен постареть? И почему кто-то может не хотеть танцевать, если танцует король?

Восемь чужаков осели в племени. Им позволили это не только потому, что о-джанга-джанга, в целом, дружелюбны к чужакам, но и потому, что с ними стало намного проще отражать нападения соседей. Первая четверка была молодой, сильной и бесстрашной, а вторая ― еще и неплохо вооруженной. С отличным вожаком. Почти отличным. ― Ауч… это больно! Морис прикладывает к ссадинам травяные примочки. На смуглой коже темные следы видны очень отчетливо. Еще отчетливее ― то, что светло-карие глаза влажно, как-то лихорадочно блестят. ― Вам не стоило к нему лезть, Ваше Величество. Я говорил это с самого начала. Джулиан раздраженно и резко отворачивает голову, примочка падает на пол. ― Ты ничего не понимаешь, Морис. Он без ума от меня. Ну как можно не быть от меня без ума, особенно прожив всю жизнь на Большой Земле и наконец увидев… меня? Король ― как и, наверно, все короли во всех землях, ― может воспринимать мир только с двух точек зрения. С первой ― как свою законную и неотъемлемую собственность. Со второй ― как объект для немедленного захвата. Под вторую попадают соседские долины, сопредельные острова, украшения и все блестящие вещи первой четверки чужаков… и вожак коммандос. Шкипер. Джулиан никогда не считал ни одно свое действие неправильным. Да и в племени его действия таковыми не считали. А то, что одним из действий стало сношение с чужаком своего пола… что ж, об этом достаточно не болтать лишний раз. Для этого есть Морис. Правая рука. Которая всегда отправит глупого мальчика-слугу Морта за кокосами вовремя, чтобы не мешался. Заранее приготовит отвар для примочек, чтобы ничего из укусов, ссадин или ран, оставленных белым, не загноилось. И найдет что-нибудь сладкое, чтобы не было так грустно. Морис, который оставался рядом со дня того далекого нападения, когда людоеды угнали две дюжины человек. Племянник короля не оказался одним из этих уведенных и съеденных, благодаря воле богов. И… Не только. Была еще одна воля. ― Есть у вас хоть одна часть тела, которая не болит после него? Джулиан думает некоторое время и наконец протягивает ему правый мизинец. Морис невольно улыбается и качает головой: ― Бросьте это. Бросьте. Но Джулиан не слушает. Морщась и пытаясь лечь так, чтобы лежать было возможно, он ворчит: ― Лучше принеси мне попить… ааа… И еще пару таких вонючих травяных штук. Джулиан засыпает уже минут через десять, успев бросить только: ― Какой же ты тупой… ничего не понимаешь. Погладь мне голову. Морис гладит, перебирая длинные, густые черные волосы, собранные в роскошный хвост. И знает, что завтра Его Безмозглое Величество как ни в чем не бывало сделает то же самое. И будет делать, пока Шкиперу это не надоест и он не съедет ― или не вышвырнет короля из его собственного жилища. Вряд ли этот странный человек с тяжелым взглядом ― из тех, кого долго может удовлетворять связь, основанная на грубом, хотя и регулярном сношении и сдобренная полным непониманием и неприятием ценностей друг друга. Ведь Джулиан редко принимает чужое, мелькает тоскливая и почти сочувственная мысль. Обычно он просто втягивает все и всех, что или кого хочет иметь поблизости, в свою… орбиту. Морис точно не знает, что эта фраза значит, но главный умник в племени коммандос, Ковальски, однажды от скуки читал островитянам лекцию о звездах. Он, тыча в небо пальцем, сказал именно так. И Джулиан, перебив его, важно изрек: ― Слышите? Это я! Я ― орбита. Морис, мы можем добавить это к моему титулу?

Чужаки засобирались в путь через три недели. Остаток последней ознаменовался несколькими бурными выяснениями отношений. Точнее, отношения, конечно, выяснял король, а Шкипер со своей обычной чашкой чего-то крепкого и ядреного слушал, периодически бросая одну-две фразы в ответ. Правда, в каком-то смысле Джулиан добился в конце концов успеха. Когда он громко и отчетливо сказал: ?Мы с Морисом хотим увидеть Большую Землю, глупый идиот?, ― Шкипер подавился. И маленький Рядовой принялся стучать командиру кулаком по спине. ― А ну повтори! ― Глупый идиот. Джулиан еще только учил язык белых. И иногда делал вот такие забавные ошибки. ― Просто идиота было бы достаточно, Ваше Величество, ― шепотом подсказал Морис. Джулиан окинул всю широкоплечую, коренастую фигуру Шкипера взглядом и презрительно бросил: ― Ему? Вовсе не достаточно, Морис, сам посмотри повнимательнее. Шкипер только фыркнул, небритое лицо скривилось, но ярко-голубые глаза остались совершенно спокойными. На мелкие грубости он никогда не разменивался. Иначе вряд ли Джулиан вообще еще был жив. ― Ладно. По рукам, хвостатый, если ты наконец отстанешь. Король самодовольно улыбнулся и потрепал лидера коммандос по щеке: ― По рукам, глупый идиот. Тогда Морис впервые засомневался: а все ли ошибки Джулиана были действительно ошибками? * Несмотря на регулярную смену транспорта и направления, несмотря на то, что их все время пытались либо поймать, либо убить то старые, то новые знакомые Шкипера, это было неплохое путешествие. Морис наконец узнал, что такое самолет, чем он отличается от автомобиля (падает с бОльшей высоты, и это все) и насколько лучше их обоих старый добрый поезд. Цирковой поезд, в котором может произойти все, что угодно. Большая Земля оказалась не Большой. Она оказалась Огромной. Но некоторые вещи не поменялись даже на ней. Например, то, что король может воспринимать мир только с двух точек зрения. С первой ― как свою законную и неотъемлемую собственность. Со второй ― как объект для немедленного захвата. И Король Джулиан готов был захватывать новый мир. ― Ваше Величество, Шкипер сказал, нельзя на крышу. ― Да плевать на Шкипера, Морис. Твой король говорит: высовывай голову и смотри на мое великолепие! Ну и на город тоже, он ничего. И он покорно высовывается, забравшись на стопку ящиков рядом с Джулианом. Поезд не слишком-то летит, поэтому ветер не отрывает Морису голову, как грозили коммандос, а только пытается содрать с нее скальп, но не преуспевает и в этом: волосы у Мориса для этого недостаточно тяжелые. Скорее жесткие, плохо поддаются дуновениям. Впереди Нью-Йорк. Хотя это мало напоминает город, скорее большую груду золотистых, красных и рыжих камешков. Груду до самого неба. И неудивительно, что эта груда отражается в сияющих глазах рядом. ― Ваше Величество, простудитесь. ― Брось, Морис. Нет такой простуды, которая не сбежит, если я грозно скажу ей: ?Ррр?. Последнее он произносит, грациозно развернувшись к Морису корпусом и хорошенько встряхнув за плечи. Морис только тяжело вздыхает. ― А ну улыбайся! Морис делает вид, что не услышал. Тогда пальцы короля ложатся на уголки его губ и тянут в стороны: ― Так-то лучше! Фу, слюни… Нью-Йорк надвигается с каждым стуком колес. И Морис понимает: Джулиану не терпится, чтобы гора самоцветов обрушилась на него. Чего ждет он сам? Что ж… может быть, у него еще будет время ответить. Сейчас он продолжает почему-то улыбаться. И Нью-Йорк отражается уже в глазах у них обоих.

Это Нью-Йорк, детка. Когда они только обосновались здесь, фраза стала у Джулиана любимой, сразу после ?Король приказывает?. Ею он объясняет все, что удивляет Мориса. Бурное движение на дорогах, в котором кажется, что по асфальту ползут скопища пестрых жуков. Воздух, которым порой невозможно дышать из-за выхлопов, вырывающихся из труб всех форм и размеров. Быструю, просто невероятно быструю доставку еды, за которой не надо охотиться, которую не надо освежевать и которая удивительно разнообразна. И даже свою новую прическу. Он покрасил волосы, и вместо черных они стали платиново-серыми, даже скорее белыми. Они необычно блестят на солнце, а если он что-нибудь в них вплетает, как раньше, то эти волосы служат главной достопримечательностью на любой улице, которой король делает честь своим появлением. Это Нью-Йорк, детка. Это Большое Яблоко. И здесь только что наступило утро. * После Шкипера у Джулиана была Соня ― русская циркачка своеобразной внутренней красоты. Морис все же надеется, что хотя бы внутри красота была, иначе как еще это продлилось бы так долго? Два месяца. Да. Для Джулиана это было действительно долго. Все это время передвижной цирк оставался частью жизни для них для всех в их пути к Америке. Хотя Шкипер не называл это жизнью, а называл другим словом, более длинным и сложным. Камуфляж. Прикрытие. Как и все под небом, эта жизнь кончилась. Джулиану стало скучно с Соней, Соня устала от Джулиана. А цирковой поезд добрался до нужной станции и огласил ее приветственно-прощальным гудком. Скорее даже ― прощальным. Четверка музыкантов так и осталась с ?камуфляжем? гастролировать. Четверка коммандос отбыла на очередное сомнительное предприятие, где, вероятно, собиралась снова кого-нибудь убить. А трое с Маленькой Земли… Да, их было еще и не двое, а трое. Малыш-слуга Морт увязался за королем, его просто невозможно было оставить. Не столько потому, что он был сироткой, сколько потому, что, испытывая страх, он падал Джулиану в ноги, обнимал за колени, и отодрать маленькие цепкие ручонки не удавалось даже самому сильному из коммандос, Рико. И даже всем четверым парням вместе. Да. Так или иначе… трое очень маленьких людей остались в Очень Большом Яблоке. И на этот раз груда огненных самоцветов действительно обрушилась на их головы бессвязной музыкой, пестротой и запахами разной приятности. Со всех сторон. Морис был почти точно уверен, что в этом городе они пропадут. Беспомощный король. Глупый мальчик. И Правая Рука, которая понятия не имеет, что же делать дальше. Но все оказалось… не совсем так. Джулиан умел удивлять. Всегда. Пожалуй, это нужно было понять давно. Еще когда малолетний племянник короля с воплем вылетел из-за своего неуклюжего защитника и ткнул факелом в глаз того, кто уже заносил нож для второго удара. ― Не смей трогать Мориса, ты, вонючка! Он только мой! Пожалуй, это был один из первых по-настоящему смелых поступков Джулиана. И чего скрывать… да их обоих бы схватили и сожрали, если бы не выручили воины племени. Но так или иначе… Он. Только. Мой.

Это осталось навсегда. И так или иначе, двое, король Джулиан и Нью-Йорк, похожие в своей шумной, бестолковой, немного бессмысленной яркости, нашли общий язык. * Нож мерно стукает по деревянной доске, разрезая манго на ровные кусочки. Каждый?— идеальной треугольной формы. Иначе король Джулиан вряд ли будет их есть. Тарелка в лучшем случае полетит в окно или в Морта, в худшем ― Морису в голову. Эти капризы утомляют. Всегда утомляли. Но с другой стороны, Морис не может не отметить, что их выполнение отлично помогает медитировать. Да, точно, это называется ?медитация?. Большая часть слов Большой Земли уже не вызывает у него особых затруднений, они запоминаются легко, вытесняют прежние, а некоторые даже нравятся. Например, ?медитация?, да. Полезное занятие. Треугольники из манго, круг белой салатной миски, все это так умиротворяет, что… ― Мориииис… Его бесцеремонно обхватывают сзади, в этот захват попадают руки, и, конечно же, вместо очередного треугольника получается что-то невразумительное. Джулиан разглядывает это ?что-то?, положив свой острый подбородок прямо Морису на макушку. Он всегда пользовался своим ростом ― весьма значительным в сравнении с ростом большинства мужчин племени. В Нью-Йорке этот рост уже не кажется таким уж выдающимся, но Его Величество не сдается. Его Величество носит достойные Его Величества ботинки на платформах или каблуках. И двигается в них с той же легкостью, с какой на острове двигался босиком. ― Оно уродливо. Ты испортил манго. Но с этими словами он уже хватает неровный кусок пальцами и отправляет в рот. Видимо, сегодня он слишком голоден, чтобы вспомнить собственный ?Королевский указ о треугольных дольках манго?. Да. Морис все еще подчиняется его королевским указам. Пусть они и превратились в цветные бумажки, пришпиленные магнитами к большому, до потолка, двухкамерному холодильнику. Это же Нью-Йорк, детка. Кроме ?Указа о треугольных дольках манго?, там еще ?Указ о свежем кефире?, ?Указ о мягкой туалетной бумаге для королевской попки?, ?Указ о ?не давать Морту обнимать королевские ноги“? и, конечно же, ?Указ включать телек, когда там король?. А король бывает в телевизоре довольно часто. Каждую пятницу. Шкипер любит все делать наверняка, чтобы не переделывать потом. И, видимо, чтобы раз и навсегда отвязаться от ?этого дурного Хвостатого и его команды?, Шкипер, прежде чем в очередной раз исчезнуть, нашел своего старого дружка с Бродвея. Огромный, похожий на всех разыскиваемых убийц сразу, но на деле крайне добродушный австралиец Роджер отыскал Джулиану место на кастинге ведущих. Сказал организатору пару нужных слов приятным, но, как показалось Морису, угрожающим баритоном. И кастинг удался. Несколько последних месяцев Джулиан ведет на одном из центральных каналовшоу танцевальных битв, и это шоу держит неплохие рейтинги. Держит вряд ли благодаря танцам участников (?Морис, они все движутся как селедки, я опять сегодня выскочил на площадку и показал как надо!?). Скорее благодаря другому.

Публике нравится новый ведущий Кинг Джей. Нравится его броская внешность: ровный загар, густые волосы, тонны украшений на всех частях тела и подтянутая задница. Нравятся трогательныепопытки воспитывать отсталого мальчика-сиротку: снимки большеглазой мордашки Морта рядом с улыбающимся лицом Кинг Джея заставляют дрогнуть не одно скучающее в глянце женское сердце. И, конечно, ньюйоркцам нравится бьющая ключом самодовольная уверенность вкупе с традиционным приветственным воплем: ?Эй, крошки, ваш король снова с вами, так давайте… за-жи-гать!?. Джулиан оказался в своем мире. Нью-Йорк сдался и дал туда дорогу. Мир Мориса же остался почти прежним. Если разобраться, ― остался прежним во всем, кроме того, что апельсиновый сок для короля уже не обязательно давить руками: умная машинка сделает это быстрее и даже без мякоти. Когда Джулиан после эфира посылает воздушные поцелуи и позирует фотографам, схватив в охапку Морта (правда, держа его подальше от своих коленок), Морис предпочитает быть в тени, хотя на вечеринках его все так же часто тянут за руку на танцпол. ― Эй, он крутит задом не так круто, как я, но он что надо, да, крошки?

От вспышек камер у него болят глаза. После каждойкажется, что маленькая пластиковая коробочка забрала какой-то кусок его… души? Морис не уверен, что верит в душу. И уж точно сомневается, что в Нью-Йорке она завалялась хоть у кого-нибудь в кармане. И все же… ― Мориииис… давай быстрее! ― Чужие пальцы хватают руку поверх рукояти ножа. ―Я голоден! Это же клубника, ее можно резать как угодно. Вот так, вот так ее, вот так! И Джулиан нещадно дубасит лезвием, метко разрубаякрупные красные ягоды пополам. К этому Морис тоже привык и убирает вторую кисть вовремя: оставив его без парыфаланг, король и не заметит. Остается только покорно кивать и не сопротивляться. Тогда отстанет. Королю и правда быстро надоедает, он проворно отскакивает и начинает расхаживать по кухне, трогая разные предметы и разговаривая с ними. ― Ты порадуешь сегодня своего короля? (это ― гудящей кофеварке) ― А ты вчера обделался, как младенец, а ведь уже большой (это холодильнику, который накануне немного потек) ― А ты моя прелесть! (это, конечно же, ложке, в которой отражается искривленная, но, видимо, привлекательная королевская физиономия) Нарезая последние фрукты ― бананы и персики, ― Морис рассеянно слушает. К мелодичному умиротворенному бормотанию прибавляется отдаленный шум машин: новая квартира довольно высоко, до нее звуки механических сердец уже доносятся не ревом, а только ворчанием. ― Где Морт? ― Выкинул в окно, он мне надоел. ― Ваше Величество! В это мгновение они смотрят друг на друга. Джулиан в своем серо-черном мохнатом халате фыркает и сдувает со лба несколькопрядей волос, после чего деловито и ласково наклоняется к плите: ― Не мешай, я поговорил еще не со всеми подданными. Здравствуй, моя горячая девочка! Морис только усмехается, качая головой, и снова замолкает. Салат почти дорезан. Отрезано несколько кусков пшеничного хлеба, который нужно только забросить в… ― Аай! …тостер. Джулиан дует на пальцы. На индикаторе прибора обиженно горит рыжая лампочка. ― Ваше Величество! Зачем вы его включили? ― Чтобы поговорить! Морис выдергивает тостер из питания и отодвигает подальше до того, как гневный кулак Джулиана обрушится на провинившегося, повторяя знаменитый ?удар дракона?. После этого Морис привычно берет тонкую ухоженную ладонь в свою и осматривает: ― Ерунда. Джулиан снова сердито фыркает и свободной рукой все же пытается достать до злосчастного тостера. ― Он должен быть наказан! ― Он будет. Приготовит вам хлеб, Ваше Величество. С румяной корочкой. ― Хм. Тогда ладно. Уводя недовольно ворчащего короля в комнату, Морис все же оглядывается и ободряюще подмигивает тостеру. Конечно, как и почти все, что есть в Нью-Йорке, этолишь неживой кусок слепленных вместе металла и пластмассы, но кто знает, может, и он что-нибудь понимает? Жизнь на Маленькой Земле учит задумываться о таком. * ― Фе. Намажь этим свою задницу, Морис. Джулиан недовольно морщится от запаха мази, хотя она пахнет всего-то мятой и каким-то жиром. В комнате прохладно, сквозь жалюзи сюда слабо пробивается утренний свет. Из радио играет вялая, сонная, не до конца проснувшаяся, как и многие жителипрестижного квартала, музыка. ― Всё, Ваше Величество. Можем идти завтракать. Но Джулиан все так же сидит на месте и не дает даже выпустить свою руку. ― Что-нибудь еще? Светло-карие глаза задумчиво смотрят в сторону окна. ― А я отправил Морта за мороженым. ― Славно! Значит, он скоро вернется? Глянув теперь уже в упор ― проникновенно, исподлобья, ― Джулиан медленно произносит: ― …в Бронкс, Морис. ― Но это же… Джулиан только слегка пожимает одним плечом и улыбается: ― Да. За рекой, другая часть города. Но я же не виноват, что там лучшее мороженое. ― И лучшие бандиты! Его Величество выразительно закатывает глаза: ― Морис, это же Морт! Кому он нужен? Хотя если бандиты любят мороженое… Морис не сразу замечает, что, говоря, Джулиан медленно протягивает вперед здоровую руку. И осознает это движение, только когда пальцы касаются не застегнутой на воротнике темной рубашки: ― Ммм… я сообщил тебе это, стремясь донести только одну важную с моей королевской точки зрения вещь. Может быть… ― в глазах появляется почти мольба, хотя губы продолжают нахально улыбаться, ― ты даже понял, какую? Пальцы поднимаются к шее. Задумчиво путешествуют по ней, добираясь до подбородка и наконец до губ. Морис отвечает таким же пристальным взглядом. И Джулиан неприкрыто наслаждается этим подобием поединка с тем, кто в конце всегда поддается. Он снова поводит плечом, приоткрывая запАх халата, потом наклоняет голову: ― Ну-у? ― Нет. Это именно то ?нет?, которое означает всего лишь ?не понял?. Ничего другого оно не подразумевает, и Его Величество самодовольно, торжествующе улыбается снова. Ответ звучит, уже когда Джулиан подается ближе и одним легким движением оказывается у Мориса на коленях. Прижимается. И щурится: ― Это значит, что его не будет очень-очень долго. И даже если он будет, мы не будем открывать дверь, ха-ха. Понял, Морис? Ответа от него уже не ждут. Теплые,пахнущие манго губы прижимаются к его губам, одна рука привычным собственническим жестом сжимает волосы на затылке ― там они длиннее, и Джулиан, наверно, искренне считает, что это сделано для его удобства. Вторая рука с необыкновенной ловкостью справляется с пуговицами на рубашке, хотя нижнюю ― как и довольно часто ― пальцы все же отрывают. Джулиан нетерпеливо отбрасывает ее на пол, и Морис не сомневается, что потом Его Величество непременно наступит на этот вроде бы маленький предмет и будет завывать два часа. Главное не забыть об этой опасности… а забывать вообще что угодно в такие минуты получается как-то слишком легко. Джулиан, обжигающий быстрыми настойчивыми поцелуями его шею, расстегивающий ремень брюк, беззастенчиво трущийся бедрами об его пах, это прекрасно понимает. И Морис плавно оголяет его плечи, легонько поглаживая их ладонями и только потом скользя дальше. Да, это те из немногих минут, когда забывается многое, но только не то, кто здесь король. И, даже распростертый прямо на ковре, в нетерпении раздвигая свои стройные сильные ноги и ближе притягивая Мориса к себе, Джулиан шепчет со своей обычной интонацией: ― Сделай это. Так, как делаешь только ты. Морис позволяет себе усмехнуться, склонившись к тонкому лицу совсем близко и вкрадчиво спросив: ― Это приказ… Ваше Величество? Одна его рука чуть сжимает острый подбородок, большой палец медленно ведет по нижней губе?— совсем пересохшей от возбуждения. Вторая рука плавно поглаживает ниже пояса, чувствуя там резкую горячую пульсацию. Ухо обжигает низкий стон,звякают несколько золотых браслетов ― Джулиан проводит кистью по его правому плечу: ― Это королевская милость, Морис. И не заставляй меня ждать. И он не заставляет. Как не заставляет никогда. Впервые это происходит в самых нелепых из возможных обстоятельств. Морис, спящий в хижине у юного наследника старого короля, просыпается от крайне беззастенчивых прикосновений ― пусть и сквозь травяное покрывало, но они ощутимы. И в первый миг ему кажется, что это снится, он даже не открывает глаз… Но тогда его второй рукой дергают за ухо. ― Морииис… Этот шепот уже достал его за день, и слышать его еще и ночью невыносимо. Но это случается: Его Высочество хочет либо попить, либо погулять, либо манго с самого высокого дерева, либо еще какую-нибудь из двух сотен вещей. И для всего этого ему жизненно необходим Морис. Пора бы привыкнуть, прошло почти десять лет с того самого дня, но… Так его еще не звали. Таким странным горячим шепотом. Морис открывает глаза. И видит чужие, светло-карие, слегка мерцающие в нарушаемой лунным светом темноте ― совсем близко. ― Ты проснулся? ― на всякий случай уточняет Джулиан, пару раз моргнув. ― Да, ваше высочество. Уберите, пожалуйста, руку. Его ухо выпускают. ― Другую. Джулиан делает и это. Но в следующее мгновение он делает еще кое-что. Приподнимает покрывало, забирается под него и быстро оказывается рядом, а потом ― усаживается сверху. Упирает свои острые локти Морису в грудь и довольно улыбается. ― Я убрал. Его тело такое же обжигающе горячее, как шепот. Его волосы, сейчас распущенные, змеятся по голым плечам и груди. А в глазах все тот же странный блеск. ― Вы спятили, Ваше Высочество? ― Нет, мне… скучно, Мо-мо. Настолько скучно, что эта скука вполне отчетливо упирается Морису в живот. Невольно он усмехается и предлагает: ― Рассказать вам сказку? Руки Джулиана меняют местоположение. Пальцы изучающее скользят по коже. И, прислушиваясь к своим ощущениям ― тем, с которыми ничего нельзя поделать, Морис прекрасно понимает, что сказка тут вряд ли поможет, в том числе и ему самому. Он слегка вздрагивает, сознавая, что Джулиан прижимается еще ближе. Его голые узкие бедра скрыты только тканой повязкой. Губы прижимаются к щеке Мориса, а потом к кончику его носа. ― Ну так что за сказка? Только не твои обычные глупости. И… можно это будет без слов? Он знает, что делать этого не стоит. Но у него не получается возразить. Джулиан целует его, и становится ясно, что либо из всех умений небесные боги послали ему при рождении именно такое, либо за свою короткую жизнь он успел переспать с большей частью племени. Но даже это ― бесстыдные передвижения рук к самым чувствительным местам, умелые касания ловкого влажного языка, прорывающиеся стоны ― не лишает поцелуй какой-то странной… невинности? Робости? Да, в первое мгновение Морису кажется, что он улавливает за этой развязностью страх. У него мелькает даже совсем дурацкая мысль, будто Джулиан боится, что его оттолкнут. Но, конечно, этого не может быть. Будущего короля не отталкивают, и сам он в этом уверен. Не отталкивают. Тем более Морис, который исполняет малейшую его прихоть. Ведь это прихоть? И тем не менее тело Джулиана словно расслабляется, когда Морис сжимает его бедра, комкая и задирая и без того сползающую с них ткань, потом срывая ее и отбрасывая в сторону. Перемещая одну руку вперед, накрывая пах, поглаживая, сжимая. Его Высочество похотливо кусает губы и изгибается, чувствуя, что между голых ягодиц скользит вставший член. И впервые не приказывает, а… почти просит. ― Сделай это. Так его жизнь окончательно перестает быть нормальной. И иногда ему это очень нравится. Джулиан всегда непредсказуем и всегда требует большего. Глубже. Резче. Грубее. Быстрее. Или наоборот ― жарко стонет, почти скулит, льнет, пригибая голову Мориса к своей шее, гладя и слегка царапая спину, оплетая ногами поясницу. Угадать королевское настроение невозможно. Но одно угадывается всегда. Король может воспринимать мир только с двух точек зрения. С первой ― как свою законную и неотъемлемую собственность. Со второй ― как объект для немедленного захвата. Мориса он, пожалуй, воспринимает с обеих попеременно. И их обоих это устраивает. ― Только… твой, Мо-мо.

Морис знает: лучше как всегда сделать вид, что не услышал, ведь в такие минуты Его Величество может молоть любую чушь. Но также он знает и то, что, куда и к кому бы Джулиан ни уходил, он возвращается, и возвращается с каждым годом чаще. Кажется, ему чего-то не хватает. Чего-то, что есть только здесь. И, может быть, это что-то… Джулиан повторяет свои слова на выдохе, вцепляясь мертвой хваткой, и вскрикивает, прогибаясь в спине и позволяя кончить прямо в себя, некоторое время не разжимая своих сильных рук. Но уже меньше чем через минуту он сердито требует: ― Морис, слезь с короля! Мне же тяжело! А впрочем… вряд ли даже сам он понимает, чего ему не хватает. Морису лучше об этом просто не задумываться. Где ему знать, что там у короля в голове? * ― Так что же, Ваше Величество, вы простили тостер? ― Хм… ― Джулиан откладывает надкушенный хлеб на край тарелки и задумчиво отпивает кофе. ― Да, пожалуй. Он явно очень старался. Морис улыбается краем рта. ― Что ты лыбишься? Ты смеешься над своим королём? ― Никак нет. Я радуюсь вашей доброте. ― Как будто для тебя она новость. Джулиан самодовольно хмыкает. И поправляет светлые, блестящие на солнце волосы. Они все еще довольно сильно встрепаны, а пряди у лба мокрые от пота. Пальцы плавно проходятся по шее: ― Сколько раз говорил тебе не оставлять засосов своему королю? ― Но вы сами заставили меня их оставить! ― Это ты, как всегда, заставил меня заставить тебя их оставить, потому что… Не закончив, Джулиан снова с сердитым хрустом вгрызается в поджаренный хлеб. И пожалуй… даже в эту минуту у него невероятно привлекательный и полный королевского достоинства вид. Хотя на подбородке куча крошек. Впрочем, тут же он нетерпеливо их смахивает и вздыхает, совершенно неожиданно решив закончить фразу, о которой Морис почти забыл: ― …потому что мне было чертовски хорошо. А всё из-за тебя. Скажи провинившемуся тостеру сделать мне еще одно подношение. С этими словами Джулиан все так же гордо прячется за чашкой. Морис наблюдает за ним и старается не улыбаться. Когда-то, в первый день в Большом Яблоке, король силой поднял уголки его рта вверх. А теперь не помешало бы, чтобы кто-то опустил их вниз. Потому что это Нью-Йорк, детка.