Цвета ослепляют (1/1)

И когда зал для фехтования разворачивается всплеском цвета, Шутт коротко вздрагивает, едва заметно, выразив удивление только короткой остановкой на месте. Поспешно вскидывает глаза на майора?— первое лицо, увиденное им в цвете. Цвета ослепляют. О’Доннел понимает, наконец: вот, что такое на самом деле их чёрная форма. Во всём блеске окружающей их яркости остаются привычные пятна, форма Легиона. Он цепляется за неё глазами и?— да, да, старается убедить себя, что это единственная причина, по которой он взгляда отвести от капитана Шутника не в силах. Как будто дело не в том, что этот человек?— его соулмейт. Проклятая родственная душа, которую уже и не надеялся найти, привык жить так, быть человеком без цветов, не замечать чужих разговоров, не слышать слов. И за что же именно сейчас? Цвета ослепляют его, когда они берутся за оружие, майор щурится, пытается отключить так некстати заработавшее на полную зрение. Форма Легиона, форма армии?— цепляют глаз привычными цветами, успокаивают, но только смотреть придётся не на них. Смотреть придётся на человека, одно прикосновение к ладони которого заставило этот мир вспыхнуть, разгореться изнутри, стать чужим и родным одновременно. Таким, каким может быть только мир, в котором есть такой человек. Невозможно следить за движениями блестящих лезвий, когда каждый чужой жест ослепляет. О’Доннел всеми силами старается держать себя в руках. Старается думать о том, что Шутт, в конце концов, испытывает то же самое. Они оба видят так хорошо, что почти что слепнут. Майор поднимает глаза на лицо капитана?— и видит, что тот улыбается. Эта улыбка?— как влюбиться впервые в жизни, солнечные лучи через занавески рано утром и тепло на соседней подушке. Капитан улыбается бесшабашно и щурит глаза отражением его собственных жестов. Металл взблёскивает слишком ярко и неожиданно, О’Доннел почти не чувствует коротких уколов, не ощущает, как наносит их сам. Ориентируется только по сигналам. От яркости начинают болеть глаза, Меттью на краткие мгновения жмурит глаза, трёт пальцами веки, но цвет не оставляет его и здесь: искры на обратной стороне тьмы переливаются всеми оттенками. Он пропускает укол за уколом и злится на себя за то, что не может сосредоточиться. За то, что подводит своих, и что Шутник почему-то может плюнуть на режущие глаза непривычно яркие цвета. Заставить бы себя смотреть только на его привычно чёрную, такую же, как и раньше, форму (вот только никогда до этого не понимал, что на самом деле представляет собой этот цвет), не замечать рас-крас-нев-ше-го-ся лица, светлых волос, глаз… И, когда всё заканчивается, он едва сдерживается, чтобы не закрыть ладонями лицо: ребята наверняка сочтут это признаком разочарования, что ж, он и правда один виноват, но только нельзя продемонстрировать слабость, даже несмотря на чудовищную резь в глазах. О’Доннел улыбается, поздравляя свою проклятую родственную душу с победой. Он больше всего хочет уйти и наконец-то остаться в одиночестве, дать глазам отдохнуть. Дать себе отдохнуть и поразмыслить над случившимся. В груди у майора тёплым белым цветком распускается нежность к чужой немного детской улыбке, и Шутт, наверное, замечает его взгляд в какой-то момент, не может не заметить, ловит, как муху в застывающую смолу. Не отпускает больше. Они смотрят друг на друга издалека, и Меттью с пугающей чёткостью запоминает каждый цвет. Волосы. Глаза. Кожа. Эмблема роты. Солдаты празднуют вместе с легионерами, им, конечно, находится, о чём поговорить, в конце концов, армия и Космический Легион отличаются не так сильно. А командование везде и во все времена будет одним и тем же. Шутт подходит и садится рядом, небрежно и франтовато держит бокал, кажется, с шампанским или вроде того. О’Доннел чувствует его присутствие. Открывает глаза. Неплохо было бы пойти к себе и просто отоспаться, уткнуться лицом в белизну подушки, подавить подступающий к горлу то ли крик, то ли вздох, загнать поглубже чувство, тоже получившее теперь свой цвет. Нежность. Белый и сладковато-жёлтый. Бледный. Тёплый. Желание защитить. Зе-лё-ный. Это теперь не просто слова, нет. Они сплетаются вместе, преображаются, обретая новые смыслы. Вообще. Обретая смысл. —?Уже несколько часов хочу задать вам один вопрос, майор,?— улыбается Шутт и прячет эту юношескую смешливость в уголках губ и темноте зрачков. —?Всё, знаете ли, не даёт покоя,?— и, скотина, коротко прикасается к тыльной стороне ладони кончиками пальцев, как будто хочет, чтобы чёртов пылающий мир и вовсе сгорел дотла. —?Какой ваш любимый цвет, а? И не смотрит в глаза, и будто бы боится, что ошибся, что что-то могло пойти не так, что мог обидеть-оскорбить-отпугнуть. О’Доннел смотрит на его лицо странно и долго, прежде чем ответить. —?Чёрный,?— говорит он. —?Пожалуй, мне всё-таки нравится чёрный.