Дополнение (1/1)

Художественная литература на историческую тематику почти не может быть исторически точной. Прошлое – это не только события, лица, социальная стратификация и правила, принципы регулирования общественных отношений, быт, манера речи и манеры вообще, не только другая религиозность, представления о жизни, смерти, болезни, возрасте, не только другой горизонт возможных научных знаний, не только другие отношения между людьми – это еще и другие ценности, другие социальные стратегии, другое самоощущение, самоосознание человека. Это другой темп жизни и, соответственно, повествования. Поэтому сугубая историчность будет мешать читателю воспринимать происходящее из-за обилия ?этнографических? штучек – это раз, будет сбивать с толку из-за ложной похожести с нашими реалиями – это два, будет воспринята ложным образом из-за другой системы координат – это три. На последнем стоит остановиться. Видя различия между современным обществом и французским обществом XVII века, мы все равно не до конца понимаем глубину этих различий. У нас другая система ценностей, у нас другие приоритеты, походы к жизни, и они нам кажутся настолько разумными и естественными, чуть ли не свойственными самой природе человека, мы настолько не замечаем их, что нам сложно представить, что в другие времена в другой стране люди смотрели на жизнь как-то иначе. Поэтому читая про исторических персонажей, мы как будто смотрим в полузеркальное-полупрозрачное стекло. Мы видим ?их? силуэты и поступки, но ?свои? лица, эмоции, мораль, этику (даже если умом понимаем, что это ?их? мир). И мы переживаем свои чувства. И автор, и читатели являются заложниками ментальных установок своего времени* Вот и Анн Голон воспринимала XVII век с высоты опыта француженки средины ХХ века. В ее романе намного больше историчности, чем, признаюсь, я ожидала. Но Анн Голон следует не истории ?как она есть на самом деле? (один Господь знает, как оно было на самом деле), а своему представлению об истории. Представление об истории включает не только знание фактов, а в первую очередь их отбор как значимых и незначимых, установление причинно-следственных связей между ними, представление о контексте. Следующий шаг прочь от ?истины? – это преломление знаний по истории сквозь призму современного мировоззрения. Поэтому для понимания того, что автор делала со своими героями, важнее не история, какой она была ?на самом деле?, а исторические взгляды и представления Анн Голон. Можно попытаться их приблизительно реконструировать. * Другое дело, когда автор пишет о своем родном обществе, которое для нас, читателей, стало историческим. Тогда исторические исследования уместны и необходимы для литературоведческого понимания. Об этой разнице хорошо написал Юрий Лотман в Комментарии к ?Евгению Онегину?: http://litena.ru/books/item/f00/s00/z0000013/st001.shtml. Эта реконструкция очень условная, ограниченная и скорее предполагающая, чем доказывающая (нет смысла браться за основательную работу, мне не хватит компетентности). Но то, о чем пойдет речь дальше, кажется мне логичным и достаточно непротиворечивым. Исторические воззрения Анн Голон сложились как минимум из четырех компонентов: 1) школьного образования, 2) опубликованных к тому времени научных трудов по истории эпохи и по географии региона, 3) известных и доступных к тому времени исторических источников, 4) влияния окружения и культурного фона – общественного мнения и взглядов авторитетных близких, популярных фильмов и книг. Последнее важно в основном не по части знаний, а по части эмоций. Мемуары, письма, портреты Исторические источники – это, условно говоря, вещи, изображения и тексты, оставленные эпохой. То есть более поздняя книга, статья, иллюстрация, музыка на историческую тему – это не источник по эпохе. Она относится к историописанию (историографии) или к художественной сфере, она характеризует в первую очередь своего автора и его эпоху, а не то, о чем он пишет (?То, что Петр говорит о Павле, больше говорит о Петре, чем о Павле?). Век Людовика XIV оставил огромное множество источников. Самыми достоверными считаются актовые, т.е. официальные документы, но вряд ли их брала Анн Голон – с ними много работы и мало информации для романа. Зато она широко использовала личностные источники, т.е. происходящие от отдельных людей как частных или публичных (но не официальных) лиц: письма, дневники, воспоминания, литературные портреты и т. п. (см. книгу ?Изобретение частной жизни? Марии Неклюдовой). Достоверно (но только по известным цитатам) можно проследить использование в ?Анжелике? писем мадам де Севинье, работ мадам де Лафонтен, мемуаров Великой Мадемуазель, воспоминаний герцога де Сен-Симона, хотя вероятно, что Анн Голон изучала и другие личностные источники. Большинство известных источников, насколько могу судить, были опубликованы в XIX веке, т.е. во времена Анн Голон они могли быть забытыми широким кругом читателей, но были хорошо известны специалистам. В частности уже были опубликованы мемуары самого Людовика XIV. К сожалению, я не читала их, только цитаты и непрямые цитаты, поэтому не могу сложить впечатление, использовала их Анн Голон в своем романе, или нет. И вот теперь прошу обратить внимание на неизбежное обстоятельство при написании и чтении источников. Не все, что происходило на самом деле, так и было записано, даже если автор очень старался быть объективным. Не все, что автор вкладывал в текст, так и будет прочтено, как бы автор и читатель ни старались. А если автор и читатель разделены временем и социальными барьерами, то понимания между ними еще меньше. Возьмем для примера воспоминания де Сен-Симона. Это был человек, выросший в придворной среде, но по каким-то причинам не вписавшийся в нее (был ли он слишком прогрессивным, или консервативным, или просто эгоцентричным, то бишь лузером – отдельный вопрос). Он находился в оппозиции к королю, к устройству двора и в целом французского общества, которое Людовик XIV поддерживал в равновесии. Однако де Сен-Симон прекрасно понимал и разделял ценности и интересы родовитой аристократии – очень значимой части этого общества. Между ним и Людовиком XIV, между ним и теми придворными, которые продолжали пробивать путь своего успеха при дворе монарха, – конфликт интересов (с королем) или соревнование (с другими придворными), и герцог де Сен-Симон в этой борьбе является отстающим (хоть и имеет позиции, гарантированные происхождением – он герцог и пэр). При всех противоречиях он разговаривает с противниками на одном языке. Они по-разному в силу своих политических взглядов оценивают происходящее, но понимают друг друга. Зато историки, придерживающиеся буржуазной системы ценностей индустриального общества (которую наше постиндустриальное общество тоже одной ногой разделяет), использовали мемуары де Сен-Симона в той манере, как православные полемисты начала XVII века использовали католическую и протестантскую апологетику: аргументы католиков против протестантских догматов, а аргументы протестантов – против католических. Буржуазные историки повторяли за де Сен-Симоном упреки в подчинении королем всех и вся, но не понимали или не хотели понимать те ценности, которые де Сен-Симон отстаивал – разделение королем реальной власти с крупнейшими родовитыми дворянами. И тем более историки не соглашались с внутренней сутью тех конфликтов придворного общества, которые он живописал. Морально, эмоционально и даже с точки зрения практической выгоды они оценивали живописания де Сен-Симоном сквозь призму своих ценностей и своего опыта. Также Анн Голон использовала источники от авторов, менее оппозиционных королю и поддерживаемому им обществу. Это те авторы, которые говорят о системе двора как о должном, а к королю относятся как минимум с почтением. Такие источники богаты описанием событий придворной жизни и отображают отношение (или только конвенциональное отношение) к ним участников и свидетелей. Кроме того важно, что эти источники ?оживляют? исторических персонажей, переводят их из бронзы в плоть и кровь, делают как бы лично знакомыми. Тот же король Луи из хладнокровного интригана, манипулятора и кукловода превращается в человека, испытывающего эмоции, а порой и чувства. Без личностных эмоций авторов (на одних научных трудах и учебниках) сложно было бы прикрепить к Людовику XIV любовь – не было бы к чему крепить. А так рассказы современников, полуфантазии Александра Дюма – и король оживает. А вместе с ним оживают и другие колоритные придворные. Окружающее пространство По поводу мнения тех, кто окружал Анн Голон, приходится только гадать. Я вижу три возможных фактора: 1) влияние мужа, Всеволода Голубинова, 2) общество ?версальского взгляда?, 3) общество ?общефранцузского обозрения?. Известно, что Всеволод Голубинов был сыном российского дипломатического служащего. На дипломатических постах в Российской империи служили дворяне, прошедшие кадровую подготовку; для дворян-служащих в принципе характерно уважение к иерархии, к иерархическому устройству общества и к элитарности. Дипломатическая служба развивает чувство иерархии еще больше. В отличие от военной службы, где субординация усваивается более механически, как часть выучки (уже во второй половине Х?Х века армия была уделом не самых тонких дворянских умов, хотя случались исключения), дипломатия способствует вниканию в суть различий и нюансов. Поэтому от Всеволода Голубинова можно ожидать уважения к иерархическому устройству общества и большую или меньшую приверженность дворянской элитарной системе ценностей (менталитет российского дворянства начала ХХ века сильно отличался от французского дореволюционного, но именно французский старорежимный свет, высшее общество, было образцом). О том, что Всеволод Голубинов не был левым или анархистом, свидетельствует его попытка присоединиться к Белой армии во время Гражданской войны в России. Таким образом, муж Анн Голон мог передать своей жене понимание ценностной сути благородного сословия монархического общества, почтение к нему. И в то же время очевидно, что герои не привязаны к комфортабельности, почестям и признанию, ведь Всеволод Голубинов прекрасно знал, как можно обходиться без них, вылавливая на себе вшей, и сохранять при этом дворянскую самоидентификацию, дворянское достоинство, честь. Для жителей Версаля Людовик XIV должен был стать ?своим?, даже если его роль в истории Франции кажется сомнительной. А для ?своего? ищутся объяснения, оправдания его негативным поступкам и качествам, в нем замечаются и признаются достоинства, может быть даже преувеличиваются. Конечно, если бы жители Версаля пересекались с королем в режиме реального решения конфликтов, отношение было бы иным, но короли умерли давно, а дворец и парк красивы, они придают всемирной значимости Версалю, делают жителей городка причастным к великому… А многим еще и работу дают. Есть за что симпатизировать тирану и деспоту.

Это всего лишь допущение, основанное на наблюдениях у нас, в Украине. Я родилась и выросла в правобережном городе, до революции бывшем ?столицей? владений одного графского рода, и отношение к ?нашим? помещикам даже среди идейных коммунистов, родившихся в 1930–1940-е годы, было положительным. И интеллигенция, и рабочие интересовались историей ?своего? графского рода, личностями помещиков, их жизнью, успехами в Петербурге. К их дворянскому быту, помещичьему и столичному, относились доброжелательно, и даже факт крепостничества становился маловажным, затушевывался. Вместо этого искались добрые дела в пользу города (фактически это было в свою пользу, но воспринимается именно как в пользу города). Подобное отношение я наблюдала и в других городах и селах, где сохранились усадьбы, дворцы, замки, церкви, костелы от тогдашних помещиков. Во Франции, конечно же, это может быть по-другому, но все-таки элемент ?своячества? должен действовать. После волнений 1968 года элиты, французские, а вскоре и остальных стран ?Большой? Европы, начали формировать другие качества в гражданах, поэтому по сегодняшней Франции, к сожалению, нельзя представить, какими были французы три поколения тому назад. Это очень разные люди и общества.

Что касается видения роли Людовика XIV в истории Франции и видения его как личности, то можно вернуться к Эрнесту Лависсу и к тому, что французское общество диаметрально расколото в отношении к Великой французской революции и к Людовику XIV. И эти темы эмоционально заряжены. А при написании первых томов ?Анжелики? на дворе была Четвертая Республика, с ее войнами за сохранение колоний, и отношение к тем деятелям и событиям, которые делали Францию великой, менялось. Отношение к Людовику XIV становилось амбивалентным. Уже и ?сильная рука? не казалась однозначным злом. Показательно, что в 1950-е годы французы перешли от сугубо парламентской республики к правлению Шарля де Голля.

Ага, вот еще один фактор, который гипотетически мог бы повлиять на отношение Анн Голон к истории, – мир Александра Дюма. Если не ошибаюсь, он первым обратился к французскому XVII веку как к романтическому (от слова Романтизм) фону в художественном тексте. А потом было много фильмов по мотивам Дюма. Сами романы его, кстати, во Франции второй половины ХХ века были довольно непопулярными из-за слога, хоть и включены в школьную программу. А мы можем поблагодарить переводчиков. Не так на формирование исторических взглядов, как на возникновение интереса к веку Людовика XIV (или принятие его внутренним цензором) повлияло, вероятно, следующее обстоятельство: в 1952 году во Франции развернулась общенациональная кампания по сбору денег для восстановления Версальского дворца. Работы оценивались в сумасшедшую сумму, но и состояние было ужасающим. В радиообращении к гражданам с призывом поспособствовать восстановлению (помогли не только крупные меценаты, но и простые французы слали деньги), с шиком описывалось значение Версальского дворца в истории Франции и мировой истории. Создание Версаля преподносилось как не как баснословная трата кровных народных денег, а как капитальное вложение в развитие французской культуры, ее европейской гегемонии. В 1953 году вышел фильм Саша Гитри ?Тайны Версаля?, который помог восстановить славу дворца и ?оживил? его создателей. Кстати, в Новый Свет Анжелику отправили в те годы, когда развернулось движение за независимость Квебека, поддерживаемое Францией. А в путешествие на Восток – в годы войны Франции за сохранение колоний в Африке, и самыми резонансными были попытки удержать Алжир.