7. Тюрьма (1/2)
Тюрьма. Под этим словом обычно подразумевают жестоких стражников, грязные и тесные камеры, колючий забор по периметру. По крайней мере на Земле подразумевали именно это. Вряд ли представления других миров разительно отличаются.
Какая же ущербная точка зрения. Тюрьма — место, которое нельзя покинуть по собственной воле, и не важно, насколько шикарно обставлена твоя камера или что удерживает тебя — сторож на вышке или тысячи миль вакуума вокруг корабля. Тюрьма остается тюрьмой. Мира Горват прекрасно понимала это, когда соглашалась на предложение капитана ?Андромеды?, даже не так — она просто не смогла бы принять его, если бы относилась к этому по-другому. Другой участи она не заслуживала. И дело было вовсе не в преступлениях, за которые ее осудили. Огромный корабль буквально сдавливал всей своей тяжестью. Первым делом Хант организовал для своей новоявленной подопечной экскурсию, и с каждой новой палубой Мира чувствовала себе ничтожнее и неуютнее. Да, воздух здесь был удивительно свеж — не на всех планетах сохранился такой, — но вечно неисправная очистная система ?Лаберона?, то и дело выкидывающая в систему жизнеобеспечения (как поговаривали, не без помощи Кэс) очередную дозу гелия из термоизоляции, была привычнее, и от того казалась правильнее. На ?Лабероне? с каждой утечкой начиналось веселье — обычно не пользующийся популярностью в команде Приамос вдруг становился всем нужен. Машер быстро распознал подвох, и прикрыл лавочку, обязав помощницу инженера самой разбираться с этой так ни к стати повторяющейся проблемой.
Утечки стали реже, зато непредсказуемее. И хоть кто-то, да ухитрялся выволочь ницшеанца на свет Божий и заставить говорить. Утробный ницшеанский рык в насыщенной гелием среде… Мира каждый раз удивлялась, как Кэс ухитряется выходить целой из этих передряг. Может, не зря соплеменники считали Приамоса не вполне нормальным. Да, корабль был огромным и в самом буквальном смысле живым, но жизни в нем не чувствовалось. ?Лоберон? жил иначе, у него не было сверхинтелекта и миловидной аватары, зато каждый дюйм его был обжитым, у каждой каюты был хозяин, каждая дверь узнаваема. ?Андромеда? же походила на огромный лабиринт из неотличимых друг от друга коридоров. Мира очень сомневалась, что даже весь полуторатысячный экипаж вместе взятый знает все ее укромные уголки так же хорошо, как Машер и его команда знали ?Лоберон?. Да, здесь были люди. Множество чужих людей, живущих чужой и совершенно естественной для них жизнью, и от того еще более жутких для землянки. Ей дали удивительную свободу — она даже могла выбрать наиболее подходящий график дежурств. По-началу она хотела этой возможностью воспользоваться и подгадать так, что бы как можно меньше сталкивать в коридорах с экипажем, но вскоре выяснилось, что это практически невозможно. На ?Лобероне? присутствовал общий график дня и ночи, что бы вся команда, за исключением одного-двух дежурных ?ночников? могла собираться вместе, как одна семья; на ?Андромеде? общего графика не было и в помине — команда была разбита на три части, каждая из которых жила по собственному двадцатичетырехчасовому графику со сдвигом на восемь часов. Треть этого времени уходила на сон, треть — на дежурства, а последнюю каждый был волен занимать по-своему, так что коридоры никогда не пустовали. В таком режиме Миру больше всего поражало, что большая часть команды была попросту незнакома. Нет, умом она понимала, что поддерживать тесный контакт такого количества людей практически невозможно, и все же для человека, привыкшего даже на Земле жить в куда более сплоченных группах, это было дико. И все же она старалась выбирать обходные пути — вряд ли предыстория ее появления на корабле быстро забудется.
Особо людные коридоры можно миновать через другие палубы, а вот в медотсеке косых взглядов было не избежать. Мире казалось, что своим присутствием она оскорбляет светил медицины, как уличный музыкант, не знающий даже нотной грамоты, втесавшийся в оркестр виртуозов. Сравнение не такое уж далекое от истины, пусть практика ее началась еще в юности, с первой доврачебной помощи при докторе Бакмоне в небольшом городке, часто служившим укрытием для ребят из сопротивления. Сами солдаты, которых она выхаживала, были не на много старше нее, Земля заставляла взрослеть быстро. Она училась, обрабатывая раны, рассекая погибшие ткани и вводя по-старинке новокаин. Нет, она знала теорию — Бакман обеспечил ей доступ ко всем своим записям и медицинским файлам, а позже в копилку попал архив сопротивления и заметки, оставленные на ?Лабероне? бывшим судовым врачом Хойлом; но разве сравнимо это с базой, которую могут дать лучшие университеты Теразеди или Синтии? Ей хотелось сразу, как можно скорее приступить к изучению оборудования, ради которого ее взяли на борт, что бы ни на минуту не забывать, зачем все это затевалось, но надежды на это рухнула одновременно с осознанием тщетности попыток избегать общения с командой. Огромный корабль полнился слухами не хуже Земли — очень скоро всплески бытовых травм на ее дежурствах стали нормой. Большая часть экипажа знала, что костяк команды собирался весьма экстравагантным способом, и всем было любопытно взглянуть на человека, продолжившего традицию. Коллеги быстро разобрались в причинах повышения травмоактивности, и не без усмешек сплавляли ссадины, порезы и вывихи новой сотруднице. Мира чувствовала себя экзотическим зверьком, выставленным на всеобщее обозрение. Одни ограничивались тем, что бесцеремонно изучали ее, другие пытались завести разговор на отвлеченные темы, несколько человек даже рискнуло вспомнить о Земле или ?Лабероне?. Нормального диалога не получилось ни у тех, ни у других. Заведение дружбы в двухгодичный план землянки не входило, и от чрезмерного внимания она бежала, как от огня.
Однако были в этом наплыве зевак и плюсы. Медицинские дела любопытствующих пациентов раз за разом убеждали — для работы на ?Андромеде? незнание аппаратуры — далеко не главная препятствие; куда хуже было незнание другой, чуждой землянам анатомии и физиологии. Специфика регенерации тканей у жителей тяжелых миров, изменение дыхательной и кровеносной системы у обитателей планет с нестандартным составом атмосферы... Даже люди подкидывали сюрпризы, что уж говорить о представителях других видов.
Мира знала, что империя Танов в Новое Содружество входить отказалась, тем больше был ее ужас при виде одного из них в дверях медотсека. Нет, сам их вид землянку не пугал, но от мысли, что ?добрые? коллеги отправят насекомое к ней, а энтомология никогда не входила в число любимых, и, тем более, необходимых при земной жизни наук, становилось не по себе.
Теперь все свободное время Мира проводила в обществе личных дел экипажа. Обнаружив новый тип измененных людей или инопланетян, она зарывалась в архив ?Андромеды?, пока не находила все доступную медицинскую информацию о нем. К счастью, видовое разнообразие ?Андромеды? оказалось не настолько страшным — меньше чем через месяц Мира могла более или менее уверенно улыбнуться пациенту, и почти сразу приступить к лечению.
Поток любопытных иссякал, и постепенно работа приобретала не такой сумасшедший и более серьезный характер. Врачи с Теразеда прощупали ее, и, казалось, остались довольны — теперь ей доверяли работу со сложными случаями, пусть пока и в команде. Это было непривычно — Мира недолго ассистировала Бакману, но с тех пор всегда работала одна. Вот и еще один дополнительный пункт обучения... Даже жутко становится при мысли, сколько их еще наберется. Она чувствовала себя виноватой за несправедливые обвинения, которыми успела мысленно наградить коллег, и вдвойне неловко от того, что решение не сближаться с экипажем сильно ограничивало возможность искупить вину, пусть о последней никто, кроме землянки, не догадывался. Мира бежала от общения с новой командой не потому, что оно было неприятно, просто жизнь упрямо, раз за разом преподносила ей один и тот же урок: тяжело терять пациента, но в сто крат сложнее смириться с гибелью близких. Увы, во Вселенной — по крайней мере, в личной вселенной Миры Горват — люди гибли слишком часто, чтобы привязываться к ним. Нет, ?Андромеда? — всего лишь разновидность тюрьмы, а экипаж — ее охрана, другое отношение могло повлечь слишком много последствий. Ощущение тюрьмы подкреплялось вездесущим контролем самой ?Андромеды?. Стоило Мире ненадолго задержаться на месте, ориентируясь в бесконечных коридорах, как возникшая из воздуха голограмма тут же доводила до сведения землянки ее местонахождение и оптимальный маршрут к пункту назначения, или же принималась бесцветным голосом объяснять назначение предмета, на котором Мира чуть дольше, чем следовало, задержала взгляд. С такими тюремщиками немудрено получить нервный тик. В том, что у системы корабля она находится на особом счету, Мира не сомневалась — да, искусственный интеллект, управляющий такой махиной, намного превосходит человеческий разум, но не может же она следить за каждым шагом всех полутора тысяч членов экипажа?! Должно быть, чрезмерность опеки и ее тягость для опекаемой стали очевидны даже электронному мозгу (а может, его командиру?), и корабль сменил тактику. Если раньше в число регулярных гостей, ищущих общения с новым доктором, входил только бортинженер, считающий своим долгом пробить каменный панцирь отстраненности и подружится-таки с соплеменницей, то теперь в медотсеке появилось новое лицо — Дойл. Когда ?Андромеда? перевозила их с Джеймсом и Драйком на Теразед, они видели только аватару корабля, и та вызывала куда более ?механические? ассоциации — в первую очередь чопорней манерой разговора, — и то в ней вряд ли можно было заподозрить машину. Ницшеанку со срезанными шипами — возможно, но уж никак не робота. Дойл же вела себя настолько по-человечески, что казалась идеальным соглядатаем. Даже странно, что Хант в первый же день, представляя основной экипаж, обмолвился о ее истинной природе — не зная о ней, Мира, быть может, и поверила бы, что корабль оставил ее в покое.
Впрочем, против общества Дойл она не возражала. Во-первых, из ее жизни почти исчезла вездесущая голограмма — все-таки иметь вещественного собеседника приятнее, да и открытое наблюдение претило куда меньше тайного, а еще Дойл не страдало манией отвечать на вопросы, которых не задавали. Во-вторых, девушка-андройд спасала ее от любопытных взглядов в коридорах. Нет, взгляды по-прежнему были, но Дойл так откровенна ?бросала? в окружающих свою красоту, что направлялись они теперь преимущественно на нее. В привыкшем к человеческому обществу мозге Миры царила уверенность, что чувства к неодушевленным объектам — что-то немыслимое, она никогда не принимала всерьез истерики Кес, когда у той ломалась одна из электронных зверюшек, списывая все на юношеский максимализм. Так уж сложилось, что ни одна вещь не прошла с ней всего долгого пути — каждый раз Мира начинала заново, имея лишь собственную память и знания. ?Только жизнь имеет ценность? — говорил Бакман, и Мира приняла эту истину, легко расставаясь с вещами, но тяжело — с людьми. К машине можно привыкнуть, но разве может человек всерьез привязаться к ней? Потому-то общение с Дойл казалось ей вполне безобидным. Быть может, потеряй она один только ?Лоберон? — обычный корабль без искуственного интеллекта и человекоподобной аватары — мнение ее на этот счет изменилось бы, но утраты шли сплошной чередой и смешались в жуткий калейдоскоп, в котором куда чаще мелькали человеческие лица, чем очертания палуб. В каком-то смысле Дойл стала для Миры отдушиной. Игра в подружек, которую предлагала Дойл, отчасти решала проблему отказа от общения с человеческим составом команды. Почти все свободное время они проводили в каюте Миры — той непривычно просторная комната казалась вечно пустой, а не нуждавшаяся в сне аватара могла работать в любом графике, чтобы освобождаться в нужное время. Это вновь приводило Миру к мысли о том, что андройд здесь с единственной целью — следить за ней, иначе какой смысл давать свободное время устройству, которое не может уставать?
Беседы их были довольно отвлеченными. Как выяснилось, Дойл тоже провела ?детство? на дальней и полудикой планете, хотя та в конечном счете оказалась Тарн Ведрой.
Мира отчаянно пыталась понять, зачем великая расе было отделять свою систему от известных миров и погружать ее в дикость? Может, они оставили ее процветающей, как Теразед, а в дикость ее ввергли люди? Такая мысль пугала. Зачем Ведранцы вообще оставили ее, и куда ушли? Дойл охотно рассказывала о Сифре, Марике и о своей бытности аватарой корабля. О последнем она помнила мало, но и этого хватило, чтобы обрисовать мощь ?Андромеды?. Может, и не права была Мира, считая, что кораблю не под силу следить за всем экипажем… Сама Мира о прошлом рассказывала куда сдерженей — были эти разговоры частью наблюдения или нет, некоторые вещи она не хотела разглашать во всеуслышание, а на этом корабле земная пословица про уши у стен звучала до жути правдоподобно. К счастью, Дойл любила говорить и на ответной любезности не настаивала. Она хранила в памяти информацию о каждом члене экипажа, но охотнее всего вспоминала тех, с кем встретилась еще на Сифре. Хант еще во время первой демонстрации корабля обмолвился о нетипичном командном составе крейсера, но весь масштаб этой нетипичности Мира поняла лишь сейчас. Команду ?Эврики?, как и историю ее причисление к экипажу крейсера, куда проще было представить на корабле типа ?Лаберона?, чем на флагмане флота Содружества. Мира не хотела сближаться с командой, но в этих вечерних разговорах по-душам невольно проникалась к ним симпатией. Быть может, они могли бы даже стать друзьями, встреться чуть раньше, до того, как школа жизни устроила ей выпускной экзамен. Если задачей андройда было расположить пленницу к себе и командующим, то Мира вынуждена была признать, что план удался. Нет, все эти рассказы ни сколько не меняли позиции землянки, скорее они отдавались в памяти странной болезненной ностальгией — она могла бы ответить Дойл уймой историй, собранных в кают-компании ?Лаберона?, но каждая история влекла за собой образ ее рассказчика, что делало разговор почти физически невыносимым. Возможно поэтому Мира и предпочитала беседы на отвлеченные темы, и, зачастую, сама переводила их в другое русло. Чем меньше она знала об окружающих ее людях, тем меньше они напоминали ей других. Бакман говорил, что самое пагубное для врача — перестать видеть человека, и воспринимать пациента, как биологическую модель. Она каждый день мысленно просила прощения у своего учителя, ведь теперь стремиться именно к этому — так был шанс не сойти с ума. К счастью, остальная часть команды Миру не беспокоила. Был, конечно, Харпер, но он, поняв, что до мисс Горват практически невозможно достучаться, заявил, что если ей так охота остаться в одиночестве, то он ей мешать не собирается. Обида техника оставила в душе девушки неприятный осадок, но Мира создала для себя оправдание, разом решающее все проблемы. Рядовые сотрудники, к которым относилась она, на совещания не приглашались, а в отслеживании ее действий капитан всецело полагался на андройдов и компьютер. Даже его самого после церемонии знакомства с экипажем она видела от силы пару раз, и то мельком, хоть и не сомневалась, что сделай она хоть что-то выходящее за пределы привычного — он тут же об этом узнает. ?Созвездие ?Андромеда? совершала преимущественно дипломатические миссии, так что другой своей привычкой Мире так же не пришлось поступиться — корабль она по-прежнему не покидала. Воодушевление, с которым команда ждала увольнительной на поверхность, казалось ей чем-то безумным. Даже недолгое прибывание на Тэразеде было для нее сродни пытке, и дело было вовсе не в тюремной камере. Почти всю жизнь Мира провела на Земле. На управляемом землянами ?Лабероне? условия максимально приближали к характеристикам родной планеты; ?Андромеда? так же не отходила от принятых некогда стандартов жизнеобеспечения звездной гвардии, берущих за основу организм среднестатистического человека. Что же до других планет — там условия определяет природа, и ей нет дела до нужд гостей. Непривычно высокие сила тяжести и давление Тэразеда в купе с внутренней подавленностью создавала невыносимое сочетание. Люди жили здесь — так говорил Харпер и вторила ему Дойл, — но как? — Мира не понимала. Она чувствовала непреодолимую усталость, и беспокойный, полный кошмаров, сон не приносил облегчения. Ирония, но прибыв на корабль, которому суждено было стать ее тюрьмой на ближайшие два года, Мира Горват вздохнула с облегчением. Само собой, возвращаться в новую столицу Содружества она тоже не стремилась, как не стремилась и встречаться с ее обитателями. В случаях, когда дипломатические миссии требовали присутствия политиков и наблюдателей с Теразеда, Мира заранее разрабатывала пути обхода их кают на максимальном расстоянии. Порой это даже требовало поступиться правилом ?не ходить людными коридорами?. Дойл искренне не понимала этой одержимости, и порой подшучивала над ней, по-возможности мягко. Все чаще Мире казалось, что Харпер сделал ее чересчур человечной — удержать мысль, что перед ней машина, а не живая женщина, было все сложнее. Как и сложнее было держаться дальше от людей.