Глава 29. Дождь на Новый год (1/2)

Брусчатка на мостовой влажно блестела от дождя, падающего сверху холодными крупными каплями. Они пронзали иглами мелкие лужи, в которые превратился лежавший еще вчера тонкой шалью снег, расходились кругами. В неясном зеркале отражались желтые огни ночного города, не засыпающего ни на минуту. Яркий свет, льющийся из стеклянных витрин, выхватывал силуэты, все как один темные, мерцал на глянцевой ткани расчерченных спицами зонтов. Разноцветные вывески мигали, зазывая в открытые заведения, на мокром асфальте светились перевернутые ангелы и звезды с праздничных растяжек, сотканных из множества лампочек.

Том почти не видел всего этого. Он шел по улице, не разбирая дороги, а беспрестанно гудящий поток черных силуэтов сам собой расступался перед ним. В центре Лондона в длинные выходные было чрезвычайно людно. Но в то же время он словно находился там, в этой толпе, один. Пальцы сжимали полированную ручку чьего-то зонта, который он в последний момент выхватил из подставки в виде тролльей ноги в прихожей, за секунду до того, как темная дверь хлопнула за спиной, а он оказался во влажном и шумном центре праздничного города.

Он поднял повыше воротник маггловского пальто, наскоро трансфигурированного из зимней мантии, и наклонил зонт чуть ниже, отгораживаясь от окружающих. Он всегда держался особняком, он никогда и не был таким, как они. И они это чувствовали. Ни один человек не врезался в него, все отходили в сторону, безошибочно считывая угрозу, ощущая своим шестым чувством распространяющиеся вокруг него волны. Как от камня, нарушившего беспечную водную гладь.

И они были правы. Они видели его суть, хоть и не осознавали этого. Пускай пальто на его плечах и было из овечьей шерсти, но то, что находилось под ним, обладало острыми зубами. Оно сжигало все на своем пути, превращало в пепел. А только что живших людей, мыслящих, чувствующих, надеющихся — в холодные бессмысленные трупы.

Он уже убивал во имя мести. Он убивал во имя своей жизни. И… он убивал во имя развлечения. Или будет? Какая разница, где во временном потоке находилась эта точка невозврата. Она случилась и обнажила его природу. Он всегда знал, что он выше окружающего стада. Он знал, что он вправе делать то, что считает нужным, не оглядываясь на навязываемые обществом стереотипы, которые громко называют моралью. Но она вскрыла то, что он прятал от самого себя, тщательно не обращая внимания. Жажду.

Человечность. Сочувствие. Сострадание. Все это — просто слова, придуманные для того, чтобы держать в узде животную природу людей, которые ушли от хищников не так далеко, как хотели себе представить. Это — эфемерные образы, рассыпающиеся столь легко, когда происходит столкновение интересов и потребностей, будь то отдельные личности или же целые империи, что просто смешно. Они прикрывались этими словами, только чтобы скрыть правду от самих себя. Правду, что каждый сам за себя, а люди вокруг — это ресурс. Они ничем не лучше вещей, марионетки на ниточках, ведомые хитрыми политиками, управляемые своими инстинктами и низменными реакциями на внешние раздражители. Так шаблонно и тривиально, словно они — инфузории. Пищу — заглатывать, от опасности — убегать. Противника переваривать. Он шел в потоке тряпичных кукол.

И только он один был достаточно смел, чтобы не врать самому себе, будто эти высокопарные слова что-либо значат. Но был ли он достаточно смел, чтобы признать еще кое-что? Что он на самом деле не был безразличен ко всем этим людям? Что, как бы он ни считал их однотипным стадом, на самом деле он не хотел находиться в вакууме. Он хотел видеть людей вокруг себя. Он хотел, чтобы они смотрели на него. Он жаждал любоваться в их глазах отражением своей высокой фигуры, а за ним — страхом. Преклонением. Восторгом. Осознанием его власти над окружающими.

Это было упоительно, ощущать свою силу. Чувствовать, что чужая жизнь в твоих руках, а сердце стучит так испуганно благодаря твоим действиям. По твоему замыслу. И как скоро он переступит ту грань, когда убийства происходят не ради цели, не из чувства самосохранения, но просто чтобы вновь ощутить эти расплывающиеся по кровеносной системе ядовитые токсины серотонина? Если обычно его эмоции были сглаженными и равномерно-пресными, то на что он готов ради этого яркого отравленного фейерверка?

Теперь он знал, на что он готов, видел своими глазами, пускай и с другой стороны объектива. Не с той, с которой увидит это через несколько десятков лет. Или уже не несколько? Когда это началось? Это было чрезвычайно странно — видеть трупы девушек, убитых его руками, но к которым он не прикасался. Грудь сдавливало от неясного томления. Словно он сделал это в призрачном полубреду, и теперь не может вспомнить. Он уже ощущал это однажды. Когда смотрел на фото мертвой Лили Поттер в той самой книге.

И сейчас он словно видел это многократно, будто изображение двоилось перед глазами. Троилось. Десятерилось. А чувство нереальности, иллюзорности захлестывало с головой, мешало дышать. Он понимал, что это — деяния его рук, но будто смотрел со стороны. И это выглядело… ненормальным. Абсолютно больным. Не укладывающимся ни в какие его представления о собственной чести, пусть и отличающиеся от того, что подразумевали под этим словом другие. Убить сильного противника, одержать победу в бою, разобраться с врагами — вот что было доблестно.

Раздражение зудело под кожей. Музыка глухими басами смешивалась с невнятными обрывками речи, пока он проходил мимо открытых дверей заведений, зазывающих путников в сети своих неоновых лучей. Но он смотрел только вниз, на мокрый блеск мостовой. Лишь один цвет отсвечивал под ногами. Красный.

— Эй, парниша, не хочешь поразвлечься?

Он заторможенно приподнял край зонта, когда понял, что это обращались к нему. Теперь красного стало больше. Бордовыми были вывески вокруг, иероглифы светили с них золотым. Алые круглые фонарики с желтыми хвостиками свисали сверху, с зигзагами рассекающих улицу гирлянд. Он забрел в китайский квартал. А размалеванная девица с неопрятными пергидрольными волосами и в слишком короткой для холодной погоды юбке, прислонившаяся к серой стене рядом с заколоченной витриной заброшенной лавки, изучала его внимательным взглядом.

— Да ты красавчик, — протянула она, подняв тонкие выщипанные ниточками брови. — Скидку сделаю! — заявила она и активно заработала челюстями, пережевывая жвачку и плавая взглядом по его стройной фигуре в облегающем пальто.

Том раздраженно дернул головой и зашагал дальше. Еще чего не хватало, мараться об маггловскую уличную девку.

— Какой цаца! — то ли рассердилась, то ли восхитилась она. — Эй, слушай, я бы тебе и бесплатно дала. Больно ты хорошенький. Что скажешь?!

Да, она сама не знала, к кому обращается, это было даже забавно. Сделав еще два шага, он остановился. Свербящее нервное возбуждение давило изнутри, требовало выпустить его, избавиться от эмоций. И он уже знал, каким прекрасным способом для этого был секс. На мгновенье он представил прижатую им к грязной стене девчонку, свои руки, смыкающиеся на ее шее, ее открытый в беззвучном крике рот. Тьма шевельнулась внутри, радостно выпуская когти, а вдоль позвоночника пробежали мурашки удовольствия. Мысли в голове постепенно стали вязкими. Он медленно развернулся обратно, изучая непривычно безлюдную улицу цепким взглядом. Заверни за угол, и никто ничего не увидит. Он шагнул вперед, к девушке.

Так это и произойдет? Первое бессмысленное убийство, совершенное не ради выполнения целей, не ради выживания, а исключительно чтобы удовлетворить свои желания, утолить свою жажду эмоций, отвести душу? Неужели он столь слаб, что готов потакать любым своим потребностям, даже подобными способами, рушащими его самоуважение? Как же низко он пал. Он замер, презрительно оглядывая заинтригованную блондинку, которая подалась ему навстречу.

— Тебе чрезвычайно повезло, что сегодня я пройду мимо, — бросил он. Девица разочарованно фыркнула, глядя в его глаза, и открыла было рот, чтобы огрызнуться в ответ. А затем гримаса недовольства сползла с ее лица, когда она увидела в них то, чего не ожидала, и осеклась.

— Ненормальный! — крикнула она ему в спину, когда он развернулся и зашагал дальше. — Псих гребаный!

Он не слушал, что она изливала ему вслед. К подобным словам он давно привык. Внутри плескались смешанные чувства. К раздражению и неудовлетворенности примешалась досада на самого себя, чуть не вляпавшегося с размаху в подобную мерзость, а поверх расплывалась густым сиропом непонятная тоска.

Шум машин стал тише, а люди с улиц в этот слишком поздний час разбежались по своим уютным домам. Мимо пронесся красный двухэтажный ночной автобус, влажно шелестя по лужам. Впереди желтым светом мигал светофор. Том остановился посреди улицы, закрыв лицо ладонями. Кто он, он знал очень хорошо, хотя иногда из глубин разума и выплывали сюрпризы. Но вот где он? И не в плане физическом — с доступностью аппарации ему было все равно, как далеко он забредет. И вопрос «когда» с маховиком в сумке тоже не стоял. Но где он находится, на какой дороге своей жизни, и что было написано на ближайшем указателе? Шел он вперед, или потерял путь? Ему казалось, что он блуждает в застывшей мгле.

Сквозь пальцы внезапно проникло голубоватое свечение, заливая веки, освещая мутный туман. Он отнял руки от лица и настороженно поднял голову. Он неверяще разглядывал крупного, будто сотканного из множества мерцающих линий, голубого оленя, который стоял посреди улицы прямо перед ним. Его свет касался кожи даже сквозь ткань, непонятным образом согревая и растапливая кусок льда, в который превратились его внутренности. Беспричинное спокойствие разлилось в груди. Этот светящийся зверь словно даровал уверенность, что все будет хорошо. Тьма расступалась вокруг, боязливо отдергивая свои чернильные щупальца, а надежда медленно распускала внутри свой белый цветок.

Том плавно, периодически замирая, поднял руку. Олень наклонил свою голову, подставляясь тупым носом под его пальцы. Насыщенная радость затопила волной, а застывшая было кровь задорно побежала по венам, стоило ему дотронуться до магического создания. Концентрированное счастье, вот что это. Олень мотнул головой, будто призывая следовать за собой, а затем схлопнулся в ослепительную точку. Том коснулся ее рукой и не раздумывая аппарировал. Неважно, куда, лишь бы сохранить эти восхитительные ощущения.

Когда свернувшая пространство воронка расправилась, вновь выкинув его в декабрьский лондонский воздух, он огляделся слегка разочарованно. Волшебный зверь пропал. Он оказался на площади Гриммо, перед домом Блэков. А напротив него стоял и настороженно его разглядывал Гарри Поттер.

— Так и знал, что ты уже умеешь аппарировать, — заключил он. — Пошли в дом, там расскажешь, что с тобой творится. Только тихо, мы же не хотим никого разбудить. Один я заметил, что ты ушел.

— Что это было? — почти прошептал Том, двинувшись вслед за Поттером. Он отправил зонт в подставку и высушил ботинки заклинанием практически неосознанно. — Это был твой олень?

— Это Патронус, — пояснил Гарри.

— Никогда не видел их вживую, — слова срывались с губ заторможенно.

— Сириус научил, — просто ответил Поттер. — Им можно не только отпугивать дементоров, но и послать сообщение. Найти человека. Я видел, что с тобой что-то не так, ты сам не свой был после того, как посмотрел на те фото. Они и мне-то мерзостью показались, но тебя совершенно вынесло. А потом я обнаружил, что ты пропал, и верхней одежды нет. Ну я и решил послать к тебе Патронуса, чтобы проверить, что ты в порядке.

— Это очень серьезная магия, недоступная даже большинству взрослых волшебников. Не знал, что ты умеешь, — «и не думал, что ты сделаешь это ради меня» — чуть не сорвалось с языка.

— Ты тоже творишь многое, что недоступно большинству взрослых волшебников.

— Патронуса создать я не смогу, — отрицательно качнул головой Том. Гарри вопросительно обернулся через плечо, поднимаясь по лестнице. Потом, не став комментировать, открыл дверь в их комнату. Он забрал у Тома сумку и повесил на стул, будто опасался, что тот опять убежит.

— Сядь, — он указал на свою красно-золотую постель. Том подчинился — он находился в какой-то прострации. Поттер плюхнулся рядом и, нагнувшись и пошарившись под кроватью, достал бутылку, которую они с Сириусом стащили из гостиной. В ней плескалась еще половина коричневой жидкости. Том поморщился. Поттер настойчиво сунул бутылку ему в руки.

— Давай, глотни. Чуть-чуть, не обязательно же напиваться. Тебе сейчас не помешает, ты два часа ходил под дождем. Не хочешь же опять свалиться прямо на праздник? И с днем рождения, кстати. Уже тридцать первое.

— Я не отмечаю, — Том нехотя отвернул крышку и поднес бутылку к губам. Поколебавшись пару секунд, сделал глоток. Обжигающе-острая жидкость прокатилась по пищеводу и растеклась приятным жаром в груди. Гарри, искоса на него посматривая, забрал бутылку из его рук и тоже приложился к ней.

— Почему олень? — спросил Том первое, что пришло ему в голову.

— Такой патронус был у моего отца, — пояснил Гарри, глядя в пространство. — Сильное и благородное животное. Видел бы ты, как Сириус отреагировал, когда у меня впервые получилось создать телесную форму. Он чуть не разрыдался. А я и не знал.

— Скучаешь по нему? — он перевел взгляд на Гарри и нащупал холодное стекло в его пальцах. Забрав бутылку, он сделал еще один глоток.

— Я его почти не помню, — задумчиво отозвался тот, глядя в пространство. — Иногда думаю, как бы все вышло, если бы он был жив… Наверняка не так, как сейчас, с этими вечными склоками.

— Наверняка. Когда тебя любят — это приятно. Гораздо приятнее, чем когда ты понимаешь, что тебя только используют.

— Кажется, мы подобрались к непростой теме отношений с родителями, — невесело усмехнулся Поттер, отбирая бутылку, которую Том нервно сжимал за горлышко. — Расскажи. Ты говорил, что поссорился с отцом. Ты сам не свой последние дни. Поведай мне, что тебя так тревожит.

— Это чрезвычайно дерьмовое чувство — осознавать, что человек, которого ты считал самым близким на свете, в действительности лишь использует тебя для своих целей…

Том начал говорить медленно, но постепенно ускорялся, выплескивая все накопившееся. Эмоции, клубившиеся темным дымом под кожей, наконец нашли выход, превращаясь в едкие слова. Они слетали с губ сбивчиво, но непрерывно, а жгучий виски заглушал горький привкус разочарования. Поттер слушал его молча, лишь изредка прихлебывая из бутылки, к которой Том больше не прикасался.

— Похоже, он действительно сложный человек, твой отец, — заключил Гарри, когда Том выдохся и обессиленно замолчал. — Хоть я и не понял из твоего расплывчатого объяснения, что конкретно у вас произошло, но я прекрасно понимаю твои эмоции. Позволь мне высказать свои мысли. Он все равно для тебя — родная кровь. Учись с ним сосуществовать, не давай себя использовать. Ты, хоть и не выбирал его, но вынужден принимать таким, какой он есть. Иначе никак, понимаешь?

— Да, я не выбирал, — Том устало потер переносицу пальцами. — Но ощущение, что это мой выбор, и только мой. И я теперь не знаю, как выбрать иначе. И где я совершил ошибку.

Он замер, обдумывая эту мысль. Вот оно. Ошибка. Он где-то допустил ее и должен исправить. Он не позволит использовать себя и вертеть, как марионеткой.

— Об этом раздумывать бесполезно, — пожал плечами Поттер, допивая последний глоток алкоголя. — Только если ты не умеешь менять прошлое.

На губах Тома медленно расцвела уверенная улыбка.