Глава 11. Пламя власти (1/2)

«Ветер в лицо – то, что нужно, чтобы чувствовать себя живым, чтобы забыть о боли, об одиночестве, о том, что свалилось на твои плечи, и что, кроме тебя, никто не сделает.” – Скиталец.

Лос-Анджелес, Даунтаун, 2004 год

Дэвид молча наблюдал за Джезабель, которая медленно прохаживалась вдоль стены с дорогими картинами. Она говорила о своей прошлой жизни, и последние полчаса он только и делал, что мысленно упрекал её за наивность. Как можно было быть столь беспечной, когда даже на первый взгляд было очевидно, что ЛаКруа пытался использовать её с самого начала?

— Именно так и произошло наше знакомство, — заключила Джезабель. Голос её звучал ровно, однако в глазах таилось напряжение. — Сейчас я вспоминаю об этом и думаю: а что бы случилось, если бы я тогда последовала за ЛаКруа? Хотела бы теперь мстить? Была бы я той, кем являюсь сейчас?

Дэвид вздохнул, обдумывая услышанное. Возможно, это были не те сведения, на которые он надеялся, но перечисленные имена могли пролить свет на многие события.

— Ясно, —проговорил он. — Значит, все присутствующие принадлежали к Анархам? Или всё же кто-то тяготел к Камарилье?

— По сути, почти все были Анархами, — пояснила Джезабель. — Бароны держали территории. Камарилья в Лос-Анджелесе тогда уже фактически не существовала, разве что были отдельные адепты, оставшиеся в тени. Но после бунта Анархов власть Князя пала, и каждый барон тянул одеяло на себя.

— А что случилось после того вечера? Были ли последствия, конфликты, исчезновения? Вы говорили, что ЛаКруа и Мэттью… — Он помедлил, подбирая слова. — Поссорились?

— Сразу после вечера начался раскол среди баронов. Кто-то хотел поддержать идеи ЛаКруа, кто-то считал, что он сумасшедший. Что касается меня, я… осталась с Мэттью. Он сказал, что не позволит мне ввязываться в политические игры. Но это не спасло нас всех от долгих интриг. Многие исчезли, ушли в подполье. Кое-где начались стычки между сторонниками старых и новых порядков.

Дэвид на миг нахмурился, прокручивая информацию.

— Что ещё вы хотите знать, детектив? — спросила она, останавливаясь у очередной картины и с любопытством наклонив голову, словно проверяя качество мазков.

— Значит, вы с Мэттью были любовниками? — голос Дэвида прозвучал нейтрально, но при этом чуть ниже, чем обычно. В нём угадывалось напряжённое ожидание ответа.

— Я думала, что вы давно в курсе, — тихо отозвалась Джезабель, скользнув взглядом по нему.

— Нет. Я знал лишь то, что он ваш Сир, — заметил Дэвид, всматриваясь в её лицо, где на миг отразилась лёгкая печаль.

Джезабель грустно улыбнулась, невольно проводя рукой по раме картины, как если бы в этом жесте была скрыта попытка отвлечься.

— Увы, когда-то мы действительно были любовниками.

Она сама не понимала, почему рассказала так много. Между ней и детективом не было близости, не было доверия — лишь вынужденная необходимость делиться воспоминаниями. Они даже не заключили официальный союз. Но ей отчаянно требовался кто-то, кто бы её выслушал. Возможно, вина за произошедшее, тоска по прежним временам и жажда избавиться от одиночества толкали её на откровенность. А может, всё дело было в том, что он — сын Мэттью?

— Скажите, Дэвид, а вы не боитесь, что я попытаюсь вас убить? — задала она внезапный вопрос, смотря на него из-под полуопущенных ресниц.

— Любое преступление имеет мотив. А у вас его нет, — пожал он плечами, словно не испытывая ни страха, ни настороженности.

— Вы сын Мэттью, — напомнила она, сделав почти незаметный шаг вперёд.

— И что с того? — детектив поднял бровь, оставаясь невозмутимым. — Убив меня, вы не ощутите облегчения. Я даже не знаком со своим отцом. Судя по всему, ему безразлична моя судьба. Куда интереснее понять ваши мотивы. Зачем вам так отчаянно нужна месть? Вы его ненавидите? Простая обида женщины?

Джезабель вздохнула, на мгновение прикрывая глаза. Навязчивое присутствие прошлого уже давно висело над ней тенью, не давая покоя.

— Вы ошибаетесь, Дэвид, всё гораздо сложнее, — проговорила она, присаживаясь рядом. В его запахе, в движении плеч, в жестах было нечто до боли напоминающее Мэттью. Каждый раз, когда она ловила эту схожесть, её сердце сжималось в глухой обиде и тоске.

Она старалась прогнать эти мысли, пыталась убедить себя, что всё это — лишь случайные совпадения. Но её руки, неведомо зачем, дрогнули, и она крепко сжала колени, пытаясь взять себя в руки.

— Что насчёт разговора Мэттью и ЛаКруа? Вы сами его слышали?

— Нет, — ответила Джезабель, отворачиваясь к окну, откуда виднелись мерцающие огни большого города. — Об этом мне рассказал сам ЛаКруа.

— И вы беспрекословно поверили ему? — детектив нахмурился. Казалось, он старался уловить фальшь в её голосе.

— У меня были на то причины, — её голос звучал натянуто.

— Забавно, — откликнулся Дэвид, — что же могло повлиять на ваше доверие к Сиру?

Джезабель на мгновение замолчала, словно подбирая нужные слова. Её взгляд скользил по тусклому отблеску неоновых огней, упорно избегая встречи с глазами детектива. Наконец она заговорила:

— Он пытался меня убить.

Лос-Анджелес, Даунтаун, 1993 год

Гостиничный номер, который они сняли, мог бы сойти за часть рекламы роскошной жизни в сердце Лос-Анджелеса. Просторная, залитая мягким светом комната встречала гостей сиянием светлых стен, украшенных крупными чёрно-белыми фотографиями голливудских бульваров и величественных небоскрёбов Даунтауна. Под широким, почти панорамным окном располагались два кожаных дивана, на первый взгляд слишком минималистичных для этого интерьера, но идеально вписывающихся в общий модернистский стиль. Между ними стоял низкий столик из красного дерева с лакированной поверхностью, на котором всё ещё лежали пара буклетов о достопримечательностях Лос-Анджелеса и меню рум-сервиса.

Слева тянулась большая дубовая двуспальная кровать с аккуратно заправленным постельным бельём, белым и безупречным, как в лучших отелях. Вторую кровать поставили чуть дальше, у противоположной стены, словно давая понять, что номер рассчитан на компанию, а не на уединение двух человек. Над каждой из кроватей висели современные бра, дававшие тёплое, слегка приглушённое освещение. Впрочем, главным источником света по-прежнему оставался город за окном. Тысячи огней рисовали сверкающую мозаику ночной жизни, отражаясь в стекле.

Тишину комнаты нарушал лишь едва слышный шум кондиционера. В остальном пространство казалось замершим во времени, словно специально предназначенным, чтобы его гости могли отвлечься от суеты улиц.

Джезабель стояла у высокого окна, вглядываясь в море городских огней. Её руки, скрещенные на груди, выдавали внутреннее напряжение, а на лице отражалась смесь тоски и ожидания. В какой-то момент она прикусила губу, словно размышляя о чём-то важном, неотступном. Будь рядом кто-то другой, она бы не стала так открыто демонстрировать своё состояние, но рядом был тот, от кого казалось бессмысленным что-то скрывать.

За её спиной, почти бесшумно, прошёл по ковровому покрытию Себастьян ЛаКруа. Его походка была размеренной, хоть и уверенной: каждый шаг говорил о том, что ему принадлежат и этот номер, и весь город, и люди, которые жили под ярким светом неоновых вывесок. Он на миг остановился около кожаного дивана, провёл кончиками пальцев по подлокотнику, ощущая приятную прохладу кожи, затем перевёл взгляд на Джезабель.

— Любуешься пейзажем? — негромко обратился он к ней.

Девушка не обернулась, всё так же глядя на ночной город. — Да. Я скучала по Даунтауну, — ответила Джезабель. Её голос звучал ровно, но в нём сквозила едва уловимая нотка ностальгии. — Если бы не этот вид из окна, думаю, комната могла обойтись нам гораздо дешевле. Но мне хотелось именно это… ощущение свободы, которое даёт панорама большого города.

На лице ЛаКруа появилась лёгкая улыбка уголками губ. «Свобода?» — мысленно переспросил он. Иногда ему казалось, что ей необходимо это иллюзорное чувство, чтобы ощущать значимость жизни. Заложница обстоятельств, полезная кукла, она стала его верным другом на дороге власти. Себастьян обманывал ее, использовал, но только с ним она могла чувствовать себя нужной.

Шагнув вперёд, он остановился рядом с ней, задевая плечом тонкую ткань её пиджака, и тоже посмотрел в окно.

«Раз уж она так любит этот город, пусть увидит, как он падёт передо мной», — подумал ЛаКруа.

— Совсем скоро всё изменится, — негромко произнёс Себастьян, опуская руку ей на плечо. Его прикосновение было прохладным, но уверенным, знакомым, внушающим мысль о некой власти, которую он привык ощущать над всем и вся. — Я стану Князем Лос-Анджелеса, а у Анархов не будет другого выбора, кроме как склониться передо мной и властью Камарильи. Мы изменим этот город.

«Мы…» — повторила Джезабель про себя, ощущая тяжесть этих слов. В её памяти всплыл голос Мэттью, предостерегающий от близости с ЛаКруа. Но теперь она даже не вспомнила бы точно, когда именно Сир пытался её удержать: год назад, два, десяток? И казалось ли ей тогда, что он говорит это лишь из ревности или чувства собственности?

Она краем глаза смотрела на отражение Себастьяна в стекле. Высокий, с прямой осанкой, холодными серыми глазами, сейчас, в мягком свете ламп, он казался более человечным, чем обычно. Но его улыбка, ломающаяся где-то в уголках рта, выдавала хищное удовлетворение своим положением. Он знал, что Джезабель хочет перемен не меньше его, ведь ей тоже надоело жить в тени Анархов, которых она давно перестала считать друзьями. Он давал ей цель, а взамен требовал покорности.

И она безропотно шла за ним, позабыв все предупреждения Сира.

— Переговоры пройдут завтра? — спросил он.

— Да, — кивнула девушка. — Я уже договорилась с МакНэйлом. Он согласился выслушать твои условия. Надеюсь, всё пройдёт спокойно… — она ненадолго замолчала, слегка нахмурившись. — Хотя со спокойствием у нас редко бывает всё гладко.

Упоминание МакНэйла вызывало в ней сомнение и тревогу. Этот барон Анархов обладал репутацией одного из самых рассудительных, но и самых свободолюбивых правителей Лос-Анджелеса. Джезабель чувствовала, что за тонкой вежливостью встречи могут скрываться внезапные ножи в спину. Но она не могла перечить ЛаКруа, который уже видел себя на троне Князя. Она словно была поймана в его поле влияния, где каждое её действие, каждый выдох был связан с его амбициями.

Его рука по-прежнему лежала на её плече. Слегка надавив, он приблизил девушку к себе, наклоняя голову к её уху, будто собирался сказать что-то интимное. Но вместо этого он лишь вдохнул аромат её волос, уловив тонкий запах дорогого шампуня. Ему это нравилось. Нравилась мысль о том, что она — созданное влиятельным Сородичем Дитя, теперь служит его целям.

«Ты так исполнительна…», — думал он, проводя ладонью по её рукаву. Покорность Джезабель будоражила в нем кровь, заставляла чувствовать себя увереннее, с еще большим рвением стремиться к вершинам. Найти подход к девушке оказалась проще, чем он рассчитывал, но сам до конца не понимал, отчего выбрал именно её. Она молода, перспективна и чертовски привлекательна в лоске густых черных волос и строгом костюме. Но не это искусило его.

Взгляд его снова метнулся к окну, где кричащие огни ночи звали к жизни, к новым завоеваниям. Да, изначально он выбрал Джезабель лишь по одной простой причине — она была дорога тому, кого он хотел свергнуть, кому жаждал доказать своё превосходство. Но со временем интерес к ней обретал новые грани. И всё же главный мотив оставался прежним: заполучить власть любой ценой.

Он убрал руку, словно не желая дольше демонстрировать близость. В его глазах вновь появилась сдержанная усмешка, и Джезабель поняла, что он уже не думает о ней — весь его разум погружён в предстоящую встречу. Подобно шахматисту он прокручивал в голове комбинации, представляя реакцию МакНэйла и подбирая слова, чтобы повернуть любые возражения в свою пользу.

В комнате наступила короткая тишина. Казалось, город за стеклом хотел пробиться к ним в номер, наполнить воздух шумом машин, гулом вечеринок и шорохом чужих разговоров, но толстые стеклопакеты глушили звуки, оставляя лишь мерцание рекламы и свет фонарей.

— Ты ведь тоже хочешь перемен? — негромко спросил он, глядя в отражение девушки на стекле. — И не говори, что предпочла бы жить по правилам тех, кто ни черта не понимает в истинном порядке.

Джезабель сглотнула, чувствуя, как странное тепло разливается внутри неё при мысли, что возможно, когда они придут к власти, её жизнь наконец обретёт смысл. Она вспомнила все те разочарования, что испытывала в рядах Анархов, попытки отстоять нечто более стабильное, которые никто не хотел поддерживать. Мэттью казался ей человеком безграничных возможностей, но так и не открыл ей дорогу к политической силе. А ЛаКруа обещал будущее и место рядом с ним.

— Конечно, — ответила она тихо. — Я устала видеть, как город медленно катится к хаосу и грызне за власть. Каждый барон тащит одеяло на себя, но никто не думает о всеобщем благе. Если ты сможешь создать что-то новое… я хочу быть частью этого.

— Я знал, что ты меня поддержишь, — удовлетворённо произнёс Себастьян. Его улыбка стала чуть мягче, если это вообще возможно в его случае. — Идём, скоро рассвет. Нам обоим нужно выспаться перед тем, как начнётся решающая ночь.

— Сейчас, — кивнула она, проводив его взглядом до входа в ванную. — Только плотно задёрну портьеры.

ЛаКруа, не оборачиваясь, открыл дверь и исчез за ней, холодно и молчаливо.

Она подошла к окну, обхватила руками плотную ткань штор — дорогую, атласную, тёмно-синюю, точно напоминающую цвет ночного неба, — и собиралась задернуть её, как вдруг вдали заметила силуэты вертолёта, пролетающего над городом. Мигающие огни, движение, всё кипело там, снаружи, а здесь, в роскошном номере, царила тишина за мгновение до будущей бури.

«ЛаКруа заблуждается, если думает, что это будет просто», — мелькнуло у неё в голове, но она тут же отогнала эту мысль. Разве могла она теперь усомниться в том, кто дал ей цель, право чувствовать себя нужной? Мэттью предпочёл бы оставить её в неведении, а Себастьян сделал из неё союзника. — «Да, это не похоже на любовь, но неужели я заслужила что-то иное?»

Она вздохнула, ощутив слабое жжение где-то в глубине души. Возможно, её уязвлённая гордость толкала её на то, чтобы стать фигурой в чужой партии. А может, и нет. «Я сильная… или просто глупая?» — спросила она себя беззвучно.

Она опустила глаза, понимая, что он никогда не проявит к  ней теплоты. Единственное, что Себастьян мог подарить кому-либо, — это иллюзию нужности. И пусть на мгновение, но Джезабель верила этой иллюзии, крепче цеплялась за неё, чем за пустые обещания Мэттью. Ведь у Мэттью для неё всегда находились лишь полуправда, недосказанность и планы на будущее, в которых она не играла первой скрипки.

Медленно задернув портьеры, Джезабель провела ладонью по мягкой ткани, наслаждаясь приятной фактурой. Шаги за дверью ванной подсказали ей, что Себастьян уже закончил свои приготовления ко сну. Теперь пришла её очередь. Чуть выпрямив спину, она медленно проследовала к своей кровати. Ей тоже следовало набраться сил, ведь предстоящая ночь обещала стать судьбоносной.

***

Себастьян ЛаКруа еле сдерживал самодовольную улыбку, которая грозилась вот-вот прорваться на его губах. Наконец-то он дождался этого дня. Все расчёты оказались верны, и теперь вонючие шавки-Анархи сами приползли к нему на коленях. Да, им пришлось пойти на крайние меры из-за Квей-Джин, но факт оставался фактом: они сами унизительно пришли к нему, к ЛаКруа, в надежде, что Камарилья возьмёт их под опеку. Вентру с трудом удержал себя от высокомерного смешка. Мысленно он торжествовал.

Несмотря на то, что это был очень деликатный вопрос, Джезабель справилась со своей задачей блестяще. Без её участия этого триумфа, возможно, не произошло бы так быстро. Когда они начали вместе работать, он думал, что девчонка будет не способна даже кого-то убить. Тореадоры наиболее человечны, а тем более она, воспитанница тепличных условий, созданных Мэттью. Однако первые же ночи их совместной работы резко изменили его мнение. Девушка, не дрогнув, убрала нескольких громил, словно каждый день с особым азартом устраняла более сильных противников. Подобное рвение она проявляла и в дипломатии. Жажда мести изменила ее: она не боялась рисковать, с особым упорством бросаясь в бой, и была готова на жертвы ради своего лидера.

Глядя на неё, он улыбался едва заметно. «Видимо, уроки Сира не прошли впустую, — подумал ЛаКруа. — Только теперь она служит не Мэттью, а мне, и делает это весьма… увлечённо».

Разумеется, Джезабель никогда не пыталась выставлять своё низкое поколение напоказ, никогда не кичилась тем, что может претендовать на особое положение. Напротив, она старалась выглядеть «как все» в его свите. И именно это выделяло её среди прочих его подчинённых: никакого пафоса, никакой игры в аристократку, просто чёткое следование приказам и почти фанатичная решимость.

Лимузины, в которых они прибыли, остановились напротив мрачного клуба «A Taste of L.A.». Вывеска на двери давно потеряла яркость красок, а облупившаяся краска на стенах оставляла впечатление, что владельцы заведения предпочитают хранить его истинное лицо в тени. Впрочем, подобная маскировка объяснялась не только скромным вкусом: этот клуб был создан исключительно для Сородичей Сальвадором Гарсия и Криспом Эттаксом ещё в начале двадцатого века. Поддерживать видимость простого бара для смертных стало бессмысленно несколько десятилетий назад, и теперь «A Taste of L.A.» считался тайным Элизиумом — местом, где политические страсти вампиров обычно не переходили в открытую бойню. Здесь главным товаром и основным напитком была кровь, предлагаемая под видом экзотических коктейлей, а человеческие посетители, если и появлялись, то случайно — и быстро покидали заведение, не осмеливаясь задержаться.

ЛаКруа, не отрывая надменного взгляда от входа, махнул рукой подчинённым. В его сопровождении были Джезабель, Шериф — огромная фигура в длинном кожаном плаще — и ещё несколько вампиров из личной охраны Вентру, готовых в любую секунду расправиться с любым, кто попытается покуситься на жизнь их господина.

— Что ж, послушаем ваш скулёж, — тихо бросил Себастьян, когда двери клуба открылись перед ними. — И в ваших же интересах, чтобы он мне понравился.

Джезабель, шедшая чуть позади, прекрасно слышала каждое слово. Она скользнула взглядом по его спине, чувствуя знакомое волнение, смешанное с предчувствием грядущей битвы разумов. Что-то в этом месте казалось ей опасным: «Словно в ловушке…» — мелькнуло в голове. Но она не решилась предупредить ЛаКруа — знала, что он горд и уверен в своей неуязвимости.

Оказавшись внутри, они с ходу ощутили тяжёлую атмосферу клуба: в полумраке едва горели красноватые лампы, окрашивая стены в приглушённые кровавые оттенки. Глубокая музыка, похожая на тяжёлые, пульсирующие ритмы басов, гулко отражалась от стен, наполняя воздух вибрациями.

В центре внимания оказалась группа, возглавляемая Джереми МакНэйлом, который потягивал кровь из стакана и подпевал звучавшей на всё заведение песне. Темноволосый, хорошо сложенный вампир, Обращённый в свои тридцать, он был тем самым негласным лидером Анархов, поскольку именно с него начался переворот в сороковые годы. Вблизи него стояли двое верных соратников: Сальвадор Гарсия и Луи Фортье , а чуть поодаль прятались ещё несколько вампиров — по виду недавно обращённый молодняк, которому пока не хватало ни влияния, ни статуса.

Сальвадор, испанец, получивший Становление во времена испанской революции в XIX веке, был известен как великий идеалист и автор «Манифеста Анарха», запрещённого в большинстве городов, где властвовала Камарилья. Его пылкие речи вдохновляли молодых вампиров на борьбу против угнетения. Луи Фортье, которого за глаза называли «канцелярской крысой», внешне мало напоминал бизнесмена. Он бежал во времена Французской революции в Америку, затем недолгое время служил первому Князю Лос-Анджелеса — Дону Себастьяну Домингесу — пока тот не пал. А когда к власти пришёл МакНэйл, Луи продолжил работать уже с новым лидером.

Все они стояли у стойки, потягивая выпивку из своих стаканов и оживленно ведя беседу. Однако с появлением ЛаКруа и его спутников всё движение в зале будто замерло. Настороженные взгляды, полные враждебности, обратились к группе Камарильи. Бармен, поддавшись общему давлению, выключил музыку почти полностью, заставляя возникшую тишину стать ещё более ощутимой.

— Доброй ночи, Сородичи, — прервал молчание Себастьян, скользя взглядом по собравшимся. Его голос прозвучал в этой тишине одновременно вежливо и вызывающе.

Анархи поднялись со своих мест, демонстративно выказывая неприязнь. Джезабель почувствовала, как кровь словно закипает в этом помещении; каждый миг мог стать поводом для вспышки насилия. В воздухе висели напряжение и скрытый голод, свойственный вампирам на взводе.

— Прошу, присаживайтесь, — сказал Луи Фортье, видимо, взявший на себя роль посредника, жестом указал на мягкие кожаные диваны в углу. Их мягкие обивки под красным освещением казались словно пропитанными затхлой кровью прошлого, которую никто не мог смыть.

Джезабель ощутила, как внутри у неё сгущается чувство тревоги. Что-то в этом собрании казалось странным: «Слишком много гневных лиц, слишком легко они уступают… Не похоже на Анархов», — подумала она. И всё же, когда ЛаКруа уверенно двинулся к дивану, она не сказала ни слова. Шериф и охранники беззвучно следовали за ним, встав так, чтобы потенциальные враги не застали их врасплох.

Едва они уселись, Фортье кашлянул, привлекая общее внимание, и склонился вперёд, будто собирался озвучить нечто важное:

— Мы не хотели отрывать вас от дел, — начал он ровным тоном, всё ещё с ноткой напряжения. — Но на то есть достаточно веские причины. Как вы знаете, Анархи правят Лос-Анджелесом более пятидесяти лет. Мы всегда гордились нашей свободой и образом жизни, но сейчас вынуждены сменить приоритеты. Пришло то время, когда необходимо принимать важные решения, независимо от личных недовольств нашего сообщества.

— Для Анархов воистину настали тяжёлые времена, — ухмыльнулся Себастьян, откидываясь на спинку дивана, — если вы решили обратиться за помощью к Камарилье. Квей-Джин вас настолько испугали?

Слова Вентру вызвали бурю в глазах Сальвадора Гарсии, чьи кулаки сжались на краю стойки. Тот уже собирался выдать поток ругательств, и даже начал:

— Ах ты, камарильский уб…

Но МакНэйл вовремя вскинул руку, решительно останавливая его. Под его взглядом Сальвадор опустил глаза, хотя презрение и бешенство всё ещё пылали в нём.

— Да, времена действительно тяжёлые, — проговорил Джереми, стараясь сохранить видимость спокойствия. Его тёмные глаза сверкнули, когда он обвёл взглядом всю свиту ЛаКруа: Шерифа, охранников, и наконец — самоуверенного Вентру. — Если мы ничего не предпримем, будущее грозит полным уничтожением. Квей-Джин не разбирают, кто из нас Анарх, а кто из Камарильи. Они видят лишь вампиров на своей территории, которую жаждут подчинить. Мы предлагаем сотрудничество. Ваш протекторат взамен на наше принятие Шести Традиций. И, разумеется, мы готовы поделиться землями, часть которых всё равно потеряла хозяев — кто-то погиб в схватках с Квей-Джин, кто-то бежал из города.

При этих словах на губах ЛаКруа появилась настолько самодовольная усмешка, что Джезабель сжала кулаки: «Они же видят, как он насмехается… это может кончиться плохо», — подумала она. Но Себастьян, похоже, ни капли не опасался сорвать переговоры, наслаждаясь моментом.

— Какая ирония, — проговорил Себастьян, буквально исходя саркастичным ядом. — Анархи, жаждущие свободы, добровольно отдаются во власть ненавистной Камарильи.

Джереми МакНэйл на миг закрыл глаза, пытаясь удержать себя от вспышки ярости. Грань между переговорами и кровавой расправой была столь тонка, что одно неверное слово могло бы обернуться катастрофой. Но МакНэйл понимал, о чём идёт речь: о спасении города от Квей-Джин, о политическом компромиссе, в котором будущее слишком многих Сородичей зависело от этого соглашения.