Тени Лондона. (1/2)

Лилиан Хэйс всю жизнь чувствовала себя не на своём месте. Она выросла в Нью-Йорке в семье, которая требовала от неё «правильного» поведения, но она всегда выбирала идти своей дорогой. Её отец был инженером, мать – домохозяйкой, мечтавшей выдать дочь замуж за хорошего человека. Но Лилиан никогда не представляла себя в роли тихой жены.

Когда началась война, она присоединилась к программе «Рози Клепальщицы» и работала на авиационном заводе. Она всегда тянулась к машинам, к механике – умела разбирать и собирать детали так, будто это было частью её самой.

Она и Баки дружили с юности. В отличие от большинства людей, он никогда не смотрел на неё свысока, не говорил, что её место на кухне. Он уважал её ироничный ум и твёрдость характера. Они могли часами спорить о вещах, которые другим казались неважными, и ни разу не ссорились по-настоящему. Когда он ушёл на войну, она писала ему письма – не потому, что надеялась на романтический ответ, а потому, что не могла представить, каково ему там, одному.

«Ты не обязан отвечать, если не хочешь. Но если ты хотя бы раз улыбнёшься, читая это, значит, не зря трачу чернила».

Она писала о Нью-Йорке, о том, как меняется город без него, о механике, о дурацких моментах в её работе. Её письма не были сентиментальными, но в них всегда был тёплый оттенок заботы.

***

Лондон, 1944 год.

Когда она видит его на вокзале, ей становится не по себе.

Джеймс изменился. Он усталый, исхудавший, в глазах поселилась тень чего-то, что она не может понять. Вся лёгкость, которая всегда была в его взгляде, теперь казалась приглушённой, словно жизнь ударяла его снова и снова, и он больше не уверен, сможет ли по-настоящему вернуться домой.

Но он всё тот же Баки.

Он улыбается, когда видит её, хоть эта улыбка и кажется натянутой.

– Ну, Лил, ты всё такая же, – говорит он, как будто не прошло времени.

Она хмыкает.

– А ты, Барнс, выглядишь так, будто тебе нужна бутылка чего покрепче.

Он смеётся, но это не совсем тот смех, что был раньше.

Она помогает ему нести сумку, хоть он и ворчит, что она упрямая. Они идут по улицам Лондона, пропитанным запахом дождя, войны и ожидания. Лилиан видит, как люди смотрят на него – не так, как в Нью-Йорке. Там он был просто парнем, а здесь он – солдат.

В гостиничном номере Баки садится на кровать и, кажется, впервые за долгое время просто дышит.

– Ты не отвечал на письма, – бросает она неуклюже, прислоняясь к стене.

Он проводит рукой по лицу, устало потирает виски.

– Прости, Лил. Они были для меня… ну, как воздух. Но отвечать… Я просто не мог.

Она ничего не говорит. Она понимает.

В тот вечер они сидят в пабе, где пахнет табаком и тёплым элем. Музыка играет негромко, но всё равно слышно сквозь гул голосов. Лилиан пьёт виски – маленькими глотками, как будто проверяет, не растает ли этот момент, если моргнуть слишком долго. Баки пьёт медленно, но глубоко.

Он изменился. И не только внешне.

Она помнит его другим – лёгким, дерзким, тем, кто всегда умел смеяться над проблемами. Тот Баки мог состроить гримасу, когда она подкалывала его, и заставить улыбнуться даже тогда, когда ей не хотелось. А этот… Этот смотрит в стакан так, будто там ответы на вопросы, которые он боится задать. Лилиан наблюдает за ним – не как за мужчиной, которого можно было бы любить, а как за другом, которого она не хочет потерять.

– Ты ведь не веришь, что когда-нибудь вернёшься домой, да? – вдруг спрашивает она.

Он качает головой.

– Не знаю, что там, Лил. Не знаю, останусь ли я собой, когда всё это закончится.

Она накрывает его руку своей. Просто чтобы он знал – он не один.

Они – не влюблённые. Они – двое людей, которых держит вместе только память о доме и понимание, что больше никто не увидит их такими, какие они есть на самом деле.

***

– Ну? Расскажешь, как оно? – спрашивает Лилиан, крутя в руках бокал.

Баки усмехается, но это не настоящая усмешка.

– Ты правда хочешь знать?

– Если бы не хотела, не спрашивала бы.

Он молчит, а потом делает глоток.

– Странное это дело – война. Вроде бы знаешь, зачем ты там. Думаешь, что у тебя есть цель. А потом приходят первые похоронки на парней, с которыми ты делил пайки, и ты уже не уверен. Потом ещё одна атака, ещё одна потеря. И ты остаёшься стоять, но уже не понимаешь – это потому что тебе повезло, или потому что кому-то просто повезло меньше?

Лилиан не моргает. Она смотрит ему прямо в глаза.

– Но ты ведь всё равно идёшь, – говорит она.

Баки кивает.

– А что ещё остаётся?

Они выпивают молча.

Когда они выходят на улицу, воздух холодный, сырой – лондонская осень пробирает до костей.

Лилиан идёт рядом, руки в карманах плаща. Баки тоже молчит. Он привык к тишине. В окопах тишина была разной – иногда спасительной, иногда предвещающей что-то ужасное. Эта – просто… мирная.

– Я не знаю, каким я буду, когда всё это кончится, Лил, – вдруг говорит он.

Она приостанавливается.

– А тебе обязательно знать?

Баки удивлённо смотрит на неё.

– Просто будь. Не надо ломать голову о том, кем ты станешь. Люди меняются, но это не значит, что они теряют себя. Ты всё ещё тот парень, который мог починить мотоцикл за час, если дать ему хороший инструмент.

Баки усмехается, и на мгновение она видит проблеск того старого его.

– А ты всё та же упрямая Лилиан Хэйс.

Она пожимает плечами.

– Кто-то же должен тебя терпеть, Барнс.

Он качает головой и идёт дальше. Лилиан следует за ним, не спрашивая, куда.

***

Позже они поднимаются в его номер. Лилиан скидывает плащ на стул, пока Баки разувается, устало садясь на кровать.

– Ты же понимаешь, что я не уйду? – говорит она, прислоняясь к стене.

Баки поднимает на неё взгляд – уставший, но благодарный.

– Знаю.

Она садится на край кровати и вытаскивает пачку сигарет.

– Будешь?

– Нет, я…

Но она уже сунула одну в зубы и протянула ему вторую.

– Просто затянись, Барнс.

Он берёт. Они курят молча.

Баки наконец просто… сидит. Не ждёт приказов, не прислушивается к звукам, не держит в голове мысли о следующем бое. Просто сидит.