Фастберн (nc-17, Махито/Джунпей) (1/2)

Перед тем как взорваться, лампочка вспыхивает ярко-ярко, на пределе своей мощности, несколько раз предательски мигает и... Бам! Хлопок, треск, комната погружается в темноту, осколки падают на пол, пахнет гарью и струйка блеклого, раздражающе пахнущего дыма стелется вдоль потолка.

На самом деле обычно лампочки не взрываются. Разве что только внутри себя. Максимум — патрон закоптится, и дым ненадолго повиснет в воздухе в качестве мутной завесы. И все же иногда стекло опасным конфетти ссыпается на пол. Лопнувшая нить накаливания уныло свисает с крючка держателя и покачивается в такт тяжелому вздоху.

Джунпею однажды досталась россыпь осколков. Все вокруг было в стекле, а он стоял босой на холодном кафельном полу и не решался пошевелиться, опасаясь, что стекло соскользнет с макушки ему за шиворот. Тогда он очень жалел, что поленился надеть тапочки. А сейчас...

А сейчас он и сам напоминает себе лампочку, которая вот-вот взорвется. По крайней мере искры перед глазами у него мелькают нешуточные. И от каждого прикосновения и укуса все тело сводит в агонии предвкушения и желания выяснить, сколько оно еще сможет выдержать.

Махито и не пытался быть нежным. Он только спросил, чего Джунпей хочет. Сказал, что может стать для него любым, принять какой угодно вид. Хоть роковой грудастой красотки из самого просматриваемого порноролика, хоть милой угловатой и несуразной школьницей, хоть огромным раскачанным спортсменом, хоть... Джунпей выбрал его. Вот такого, какой он есть. Перештопанного, разноглазого, сероволосого. Таким Махито ему нравился. Таким и приходил во снах. Никакая инертная трансформация не требовалась. У Джунпея не было особых предпочтений, кроме одного: он не хотел, чтобы Махито был похож хоть на кого-то из тех, кого Джунпей знал или мог знать в теории, а значит, именно такой вид, в котором Махито впервые предстал перед ним, подходил больше всего.

— Я слышал, как ты смеялся сегодня с тем чудаком. Итадори.

Голос Махито вкрадчивый, дребезжащий, ядовитый змеится, пока пальцы забираются под футболку, пока оглаживают плоский живот и бока.

— Тебе было весело с ним?

Джунпей сжимает губы в тонкую линию и отрицательно мотает головой. Напряжение в нем почти достигает предела, ногти Махито, сделавшиеся стальными, вспарывают бледную кожу, оставляя после себя болезненно пульсирующие раны.

— Не слышу.

Махито выдыхает на ухо, обжигает кожу жаром, скользит по ушной раковине языком и без предупреждения впивается зубами чуть ниже мочки. Джунпей жмурится до цветных пятен перед глазами и вздрагивает, стараясь не проронить ни звука.

Напряжение нарастает.

— Нет.

Приходится приложить немало усилий, чтобы голос не дрожал слишком сильно, пока пальцы вплетаются в длинные волосы, слабо сжимаясь в прядях.

Что их подтолкнуло друг к другу? Что толкнуло Джунпея в объятия Махито? Одиночество? Боль, которую он испытывал, общаясь с Итадори? Тот казался слишком добрым, таким искренним, таким теплым. Махито другой. Он чернее самой черной депрессии, он мрачнее неба в грозу. Он опаснее тигра, опаснее бешеной псины. Он приносит с собой боль физическую, но избавляет от душевной. Джунпей привык к физической боли, привык к побоям, к ранам, к унижениям и плевкам. Махито отводит волосы от его лица и облизывает шрамы от затушенных сигарет на лбу, кусает бровь, наслаждается реакциями тела, смеется, когда чувствует, как напряженный член упирается ему в колено, втиснутое между бедер Джунпея.

— Тебя заводит унижение?

Джунпей качает головой и упирается ладонями в плечи Махито. Он все не так понял. Он будет над ним смеяться. Он заставит его стыдиться... Но Махито просто молчит и ждет пояснений. Джунпей давит на плечи сильнее, отталкивая, Махито перехватывает его руки за запястья и поднимает их вверх, прижимая к стене.

— Так что?

Он давит бедром на пах, массирует, дразнит, трет, и Джунпей хнычет и ахает, краснея до самых кончиков ушей.

— Ты.

— Что я? — Махито улыбается так широко, что кажется, швы на его лице вот-вот разойдутся, щеки треснут и окровавленная линия рта расползется до самых висков.

— Заводишь. Ты. Не унижения.

Джунпей запинается, тяжело сглатывает, но смотрит в чужие глаза прямо, без страха. Махито отвечает ему таким же долгим внимательным взглядом, словно проверяя, лжет или нет, и наконец кивает, похоже, удовлетворенный его ответом.

— Хорошо.

Он снова давит на член, трет бедром, заставляя Джунпея теряться в ощущениях, а потом резко отстраняется, чтобы развернуть к себе спиной и вжать в стену лицом и грудью.

Джунпей не имеет ни малейшего понятия, почему Махито с ним, почему обратил на него внимание, почему захотел присвоить себе, почему хочет заняться с ним сексом, но Джунпей благодарен ему, ведь Махито — воплощение всех его мыслей и тайных желаний. Махито будто его часть. Все то темное и злое, что есть внутри Джунпея. Они будто бы очень похожи, только Махито лучше, умнее, сильнее, увереннее и бесстыднее.

На некоторое время Джунпей теряет возможность думать, потому что Махито творит нечто странное. От сдергивает с Джунпея джинсы и белье и опускается на колени перед его так пошло отставленной задницей. Махито раздвигает тощие бледные ягодицы, впиваясь в кожу так сильно, что она едва не трещит под его напором, и приближает лицо почти вплотную, выдыхает горячо и внезапно размашисто лижет.