Рождество (2/2)

Пег смотрела на Ким, потрясенная, словно не веря своим ушам:

— Кевина чуть не сбила машина? — ее голос дрогнул. — И... Эдвард его спас? — медленно переспросила она, шок отразился на ее лице, но в ее голосе все равно отчётливо слышалось сомнение. Она словно пыталась примерить эту новость к своему образу Эдварда.

РедактироватьОни смотрели на дочь взглядом, полным смятения и страха. Страха за нее, за себя, за их привычный, уютный мирок, который продолжал трещать по швам под напором этих невероятных, непонятных, пугающих новостей. И ещё... Что-то странное, неправильное было в поведении Ким. Что-то неуловимо чужое появилось в ней, слишком спокойно она говорила об этом ужасе, об убитом Джиме, которого им было очень жаль — того Джима, которого они знали и понимали, частичке их рушащегося нормального мира. +

И Ким понимала, что сколько бы слов она ни сказала, правду они все равно не услышат. Потому что правда была слишком… неудобной, слишком противоречащей их представлениям о мире, о добре и зле, о нормальном и… ненормальном.

И тут они поняли, что она так и не сказала, что случилось с Эдвардом после всего. Она рассказала все, кроме самого главного.

— Ким, — голос Билла стал жестким и требовательным. — Что случилось с Эдвардом? Он… мертв? Или… где он?

Ким молчала. Она смотрела в пол, сжимая руки на коленях. Слезы снова навернулись на глаза, но она сдерживала их, не желая показывать родителям свою слабость. Она не знала, что сказать. Она надеялась, что, возможно, полиция посчитает, что он погиб, и не станет искать его. Глупая, несбыточная надежда.

— Ким! — настойчиво повторил Билл. — Отвечай! Где Эдвард?! Он убежал?! — он требовательно смотрел на нее, ожидая ответа.

Она подняла на него взгляд, полный боли и отчаяния. Но в самой его глубине проступала твердость и решимость не говорить того, что они так жаждали услышать.

— Я не знаю, что с ним, — честно ответила она.

Родители переглянулись, шокированные и растерянные. В их глазах читалось не только осуждение Эдварда, но и тягостное непонимание, и страх перед нависшей неизвестностью. Они хотели простых ответов, хотели, чтобы все вернулось на круги своя, к их прежней, спокойной жизни. Но слова Ким о судьбе Эдварда разрушали их надежды. И это чувство неопределенности и тревоги было хуже любых очевидных угроз.

— Да уж, праздник удался! — раздражённо подытожил Билл. — Я был слишком снисходителен, когда ты его привела, — обратился он к Пег, — нужно было пресечь это на корню и сразу указать ему на дверь.

В этот момент в кухню осторожно вошел Кевин (видимо подслушивавший весь разговор), на его щеке красовался свежий пластырь.

— Эдвард и меня сегодня чуть не убил! Из-за него у меня теперь вот что! — заявил он, указывая на свой пластырь.

Ким посмотрела на брата, и ярость вскипела в ней:

— Кевин! Да как ты не заметил, что на тебя едет машина?! Если бы Эдвард не оттолкнул тебя, ты бы сейчас был… — она замолчала, не в силах договорить. — Он спас тебя, Кевин! Он спас тебя, понимаешь? А поцарапал случайно!

Кевин растерянно смотрел на нее, на ее перевязанное плечо, казалось, что такая версия ему не нравится.

В кухне повисло тяжелое молчание, полное напряжения и невысказанных обвинений.

Ким видела в глазах родителей глубоко укоренившееся неприятие всего, что казалось им ”не таким”, ”чужим”. Она понимала, что даже рассказав часть правды, не смогла достучаться до их сердец. Стена непонимания и предрассудков оказалась слишком прочной.

Не вынося больше происходящего, она ушла в свою комнату, хлопнув дверью кухни.

Ночь тянулась мучительно долго. Ким не сомкнула глаз, ворочаясь в постели, слушая тиканье часов и далекий вой сирен, прокручивая в голове все произошедшее. Знала ли она, что поступает правильно? Помогла ли она Эдварду, или только усугубила его положение?

В голове стояла та кошмарная сцена. Если бы все пошло по-другому? Если бы Эдвард остановился на мгновение раньше... Если бы не позволил ярости толкнуть себя вперёд, к этой точке невозврата... Может быть, тогда бы ещё оставался путь назад. Но это ”если бы” уже не могло ничего исправить.

Утро встретило ее серым, хмурым небом. Она встала, чувствуя себя измотанной и опустошенной. Собравшись с духом, она вышла из своей комнаты. Родители сидели за кухонным столом, их лица были осунувшимися и усталыми.

Вдруг раздался резкий, настойчивый стук в дверь. Каждый удар, отчётливо слышимый в тишине, нагнетал тревогу и казался предвестником чего-то недоброго.

— Мистер Боггс? Офицер Аллен, полиция. Мне необходимо поговорить с вашей дочерью, Кимберли.

Ким вышла вперед, не говоря ни слова, бледная, но с решимостью в глазах. В глубине души она знала, что этот момент неизбежен. И сейчас, когда это случилось, внутри все словно оборвалось, оставив лишь одну пульсирующую мысль — Эдвард...

— Ким, — сказал Аллен спокойно, — прошу вас проследовать со мной в участок.

Ким кивнула, молча выходя из дома и садясь в полицейскую машину. Родители смотрели ей вслед с ужасом и бессилием.

По дороге Аллен нарушил молчание:

— Ким, послушайте меня внимательно. Я знаю, что вы вчера сделали. И я понимаю, почему. Я… я на стороне Эдварда. Я всегда старался ему помочь.

Ким подняла на него удивленный взгляд. Надежда, робкая и хрупкая, затеплилась в ее сердце.

— Вы… вы понимаете?

Аллен кивнул:

— Понимаю. Именно поэтому я здесь. Расскажите мне все, Ким. Все, как было на самом деле.

И она начала рассказывать, выпуская на волю всю свою боль. О Джиме, о его зависти и злобе, о страхе, об Эдварде, который хотел ее защитить. О непонимании, о жестокости, о чистой, невинной душе Эдварда, неспособной на зло и о хрупкой надежде, которая, несмотря ни на что, все еще теплилась в ее душе. Она изливала свою боль и отчаяние человеку, в котором, как ей казалось, нашла единственного, кто способен понять и помочь. И Аллен слушал, погруженный в молчание, не прерывая поток ее слов, осознавая, что в этом городе, где все так стремились к нормальности, правда оказалась страннее и трагичнее любых фантазий. И что Эдвард снова стал жертвой непонимания, страха и слепой жестокости.