Опустошение (2/2)
Она лишь коротко кивнула, спокойно глядя отцу в глаза. За эти полгода она многое узнала о том, что значит быть самостоятельной. Она больше не собиралась слепо следовать воле родителей. Заработать на поездку — не проблема, это последнее что ее беспокоило. Но будет ли вообще когда-то эта поездка? Эта встреча? Стоит ей только появиться рядом с Эдвардом — и фотографии тут же появятся в СМИ… Тень все равно снова ляжет на репутацию родителей, даже если она уедет учиться в другой город.
Отношения с матерью заметно потеплели, сделав важный шаг к примирению. Пег признала, что тогда тяжесть ответственности оказалась ей не по плечу. В Ким она видела теперь все те качества, которые когда-то старалась ей привить, но которых сама так и не смогла достичь. Они наконец пришли к общему пониманию: именно то что она привела Эдварда — стало отправной точкой в цепи событий, приведших Эдварда к учёным, которые, вероятно, смогут ему помочь. Это примирение было особенно важно для Ким, и осознание общего понимания стало для нее большим облегчением.
Колледж виделся надеждой, спасением, долгожданным глотком свежего воздуха. Вступительное эссе далось на удивление легко. Она писала о суде, о том, как смогла преодолеть себя, преодолеть свой страх, чтобы произнести во всеуслышание правду. Писала о своем стремлении становиться сильнее, о желании помогать другим, кто оказался в беде. О потребности понять глубины человеческой природы, разобраться в мотивах поступков. В ее словах звучала зрелость, глубина, выходящие за рамки ее возраста. Эссе получилось искренним, убедительным и сильным. Ее приняли.
История Эдварда оставалась лакомым куском для СМИ, которые, как хищники, не упускали ее из виду, муссируя каждую деталь. Ким жадно выискивала любую весточку, пытаясь собрать разрозненные пазлы его новой жизни в Лос-Анджелесе. И вот наконец на газетной полосе появилась фотография — Эдвард с протезами. Его невероятных ножниц больше не было. ”Ученые из Калифорнийского университета вернули Эдварду руки”, гласила подпись. Ким улыбнулась, теплая волна разливалась в груди. Обещание, данное в зале суда, было исполнено. Она была искренне рада за него, но эта радость была какой-то отстранённой, как будто она наблюдала за его жизнью через толстое стекло.
В колледже ее узнавали сразу. ”Это та самая девушка Эдварда Руки-Ножницы?” Звание прикрепилось к ней намертво. За спиной шептались, подходили с вопросами — чаще бестактными, иногда сочувствующими. Ким научилась держать маску вежливой отстранённости, скрывая за ней свою уязвимость. Она чувствовала себя экзотической рыбкой в переполненном аквариуме, под пристальными взглядами любопытствующих. Завести друзей пока не получалось. В глазах новых знакомых она видела не Ким, а лишь приложение к сенсационной истории Эдварда.
Вопрос об отношениях с Эдвардом висел в воздухе, оставаясь неразрешимым. Она любила его, это было неоспоримо. Но готова ли она продолжать эту историю? Она хотела быть смелой ради любви, но цена этой смелости оказалась непомерно высока. Она сделала для него самое главное. Но готова ли она к жизни, где ее всегда будут воспринимать через призму Эдварда? Готова ли она пожертвовать всем ради него? Нет. Не готова. Она хотела большего. Найти настоящих друзей, новых горизонтов и впечатлений, построить карьеру психолога. Жизнь не должна была остановиться на Эдварде, вращаться только вокруг него. Она не должна была раствориться в нем.
И еще… еще была эта мысль, которая постепенно прорастала в ее сознании, словно ледяной цветок. Даже если общественное мнение изменится, даже если мир однажды примет Эдварда, останется одна фундаментальная проблема — время. Эдвард не подвластен ему. Она будет меняться, для неё время будет течь неумолимо вперёд, а для него — останется неизменным. Он будет оставаться таким же — вечно юным, вечно прекрасным. И эта разница в течении времени рано или поздно ляжет непреодолимой пропастью между их жизнями. Однажды ей придется взглянуть в лицо его бессмертию и неумолимой реальности своего собственного, неизбежного старения. И тогда, что станет с их любовью?
Ким стояла у окна своей комнаты в общежитии, провожая последние отблески заката. Она не знала ответов. Впереди простирался долгий и сложный путь, полный неопределенности. После снега, после суда, после любви, которая изменила ее жизнь навсегда, ей предстояло собрать себя по осколкам, вновь ощутить почву под ногами, найти себя и свое место в этом новом мире. И где-то далеко, в сияющей Калифорнии, наверное, Эдвард тоже стоял у окна, и думал о ней, как и она о нем.
Написать ему письмо? Даже эта простая идея была немыслимым риском. Любое слово, написанное Эдварду, могло мгновенно стать сенсационной новостью. Почтальоны, журналисты, любопытные сотрудники — любые чужие руки могли перехватить послание, вновь превратив их жизнь в достояние общественности. Они были лишены даже этой простой человеческой возможности — права на нежное послание, в чем она сейчас ощущала огромную потребность, словно только ручка и бумага могли стать проводниками ее смятения и всей сложности чувств.
Да, в любой момент она могла позвонить. И... снова ее сковывал страх, заставляя откладывать звонок. Что если ему там плохо? Что если ей не позволят даже услышать его голос? Но главное, что ее останавливало — она боялась дать ему надежду, в которой сама пока не была уверена.
Но эти мысли о далёкой Калифорнии, где Эдвард обрёл свой новый дом, звучали словно тихая мелодия, наполняя каждый ее день нарастающей тоской. Время тянулось медленно, и желание увидеть его, убедиться, что с ним все в порядке, прикоснуться к нему... разгоралось в сердце все сильнее. Решение пришло отчетливо и ясно, очевидное в своей простоте — именно сейчас — в этом водовороте неразрешимых вопросов и сомнений — ей нужна простая цель — работа. Подработка, чтобы накопить на путь к нему, на саму возможность встречи, а дальше... будь что будет.