Глава 17. Пример для подражания (1/2)

День в приюте святой Патриции начинался в шесть утра. Первым делом девочкам надлежало умыться, расчесать и заколоть волосы (распустёхами быть не полагалось), после чего выстроиться в коридоре перед своими комнатами. Ровно в шесть тридцать миссис Новицки вместе с двумя-тремя дежурными воспитательницами проходила по комнатам. Проверялись чистота спален и опрятность девушек. За грязь в комнате все её обитательницы отправлялись в красильную, отдельно стоящее здание для окраски льняных и хлопковых полотен ткани, которые приюту продавали по дешёвке некие «друзья» директрисы. Подобная перспектива была достаточным основанием не сорить: в том месте нечем дышать, а краска имела тенденцию впиваться в руки и не покидать их несколько дней. Она тоже была почти даровой, как и ткань.

Затем следовала утренняя молитва, на которую воспитанницы собирались в небольшой капелле на восточной стороне особняка. Утром здесь было легко и светло от мягких лучей рассвета — за исключением дней, когда тучи или серая хмарь закрывали небо. По воскресеньям из города приезжал священник, чтобы провести полноценную службу, а в остальные дни обитательницы приюта просто молились. Так и не проникшаяся местной религией и её обрядами Хината использовала время тишины, чтобы воззвать к духам предков и попросить их присмотреть за ней в этом далёком краю.

После молитвы наступала очередь завтрака. Готовили обитательницы приюта сами, так как этот навык обязателен для любой женщины. Как правило, дежурство по кухне делили две комнаты, сменяющиеся каждый день. Хината дни очереди своей комнаты не любила — и в прошлой жизни, и в приюте святой Анны, и в Хогвартсе всегда кто-то готовил для неё. За полное незнакомство с кухней (а также обучение в школе-интернате) другие девочки считали Хинату снобкой и старались скинуть на неё наименее приятные обязанности: муторный перебор круп, долгую разделку кур или рыбы, отмывание самой-самой жирной посуды. Хината спокойно принимала работу и выполняла безукоризненно, с сожалением наблюдая, как её некогда крепкие, всегда коротко и аккуратно подстриженные ногти истончаются, а кожа рук иссыхает. В приюте не выдавали питательных масел, и Хината терпела, не желая тратить небольшое сиротское пособие. «Вот когда поеду в Косой переулок, — думала она, — зайду в магазин родителей Гестии. У них есть замечательное средство, и недорогое». Гестия давала ей пользоваться в школе своим флаконом, которого удивительным образом хватало на полгода.

В дни, когда не приходилось работать на кухне, Хината была почти счастлива. Девочкам выдавали занятия по способностям: кого-то сажали шить из выкрашенной наказанными неряхами ткани закрытые длинные платья, рубахи и юбки; кого-то — вышивать узоры или пришивать ленты и кружева к уже готовым изделиям; кого-то — вязать крючком ажурные платки или спицами тяжёлые свитера из овечьей шерсти, которую покупали у близлежащих ферм. Кто-то работал в саду и на огороде, кто-то смотрел за курами, наводил порядок в той или иной части особняка — в общем, каждая девочка в приюте была при деле. Миссис Новицки и её работницы время от времени проверяли, чтобы девочки не ленились. Готовая же продукция либо использовалась самим приютом, либо продавалась в Норвиче — Хината слышала, что многие сочувственно относились к сиротам и желали помочь им хотя бы покупкой изделий за добрый фунт. На вырученные деньги, а также пожертвования меценатов приют святой Патриции и существовал.

Очередное утро началось со стандартной проверки. К комнате Хинаты, Мэгги, Кэт и Лиззи у миссис Новицки обычно не было претензий — Хината была предельно аккуратна по жизни, Лиззи тоже, Кэт не хотела идти в красильную, а потому недобрыми словами и подзатыльниками заставляла неряху Мэгги убирать раскиданные вещи.

Этот день был из хороших, без дежурства, поэтому после завтрака Хината отправилась прямиком в просторный светлый солярий, где занимались рукодельницы. В соседнем помещении уже гудели две швейные машинки. Ими оперировали только старшие девочки, младшим доверяли исключительно иголки. «Жаль», — думала Хината, представляя, как быстро смогла бы управиться с пошивом кое-какой одежды для себя и Итачи, если бы имела доступ к машинке. Мечтательно вздохнув, Хината устроилась у окна вышивать розы на платье.

Другие девочки, расположившиеся в солярии, проводили её неоднозначными взглядами. Хината была чужачкой для них, отличавшейся разительно и, что, пожалуй, хуже всего, отличавшейся в лучшую сторону. Дисциплина, манеры, знания — Хината на фоне других девочек выглядела идеальной. То, как непринуждённо ровно она держала спину, удостаивалось комплиментов директрисы; остальные воспитанницы получали призывы равняться. Чего, естественно, делать никто не хотел.

Вот и сейчас они смотрели недружелюбно. Диана что-то прошептала на ухо Стэйси, и та резко кивнула, морща вздёрнутый носик. Три девочки помладше их — в Хогвартсе они были бы третьекурсницами, — подбиравшие вязальные крючки под лежащие на коленях нитки, покосились на Хинату исподлобья, а затем совсем уж недобро взглянули на корзину с шитьём, которую Хьюга с собой принесла. Хината всё это приметила и приняла во внимание.

Разложив у себя на коленях платье, а вокруг — нитки и схему, Хината натянула часть воротничка на пяльцы. Красная нитка скользнула в иголку. Стежок, другой, третий… Хината находила успокоение в размеренной медитативной работе руками. Вязать ей нравилось куда больше, но и вышивать интересно. Что не менее важно, есть время побыть наедине с собой, поразмыслить над тем, чего Хината-Хлоя хочет от жизни…

— У тебя недурно получается, — покровительственно уронила Саманта, главная мастерица приюта. — Но вот здесь неровно.

— Спасибо, — отозвалась Хината, выправляя неидеальный стежок.

— И тут я бы тоже поправила, — заявила Сэм, подсаживаясь ближе. Она пахла жасмином и ванилью — где-то раздобыла парфюм; скорее всего, получила его от директрисы в награду за хорошую работу. — Ну что ты?.. — цокнула она языком, наблюдая за работой Хинаты. — Чему тебя учат в этой твоей школе?

— Не вышивке.

— Чему же тогда?

— Разному. Всяким наукам.

— Наукам, — презрительно скривилась Саманта. — А зарабатывать ты после школы чем будешь, не думала?

— Я не пропаду, спасибо за беспокойство.

— Как будто я беспокоюсь! Просто совет тебе даю, мелкая, — и Сэм веско подняла указательный палец, глаголя с высоты шестнадцати лет: — Не забивай голову всякой наукой, а учись лучше работать руками. Голова тебя не прокормит, а вот руки вполне сумеют.

— Э, ты шо к ней привязалась?! — подняла голову от клумбы, которую пропалывала под окном, Мэгги. Она обожала работать в саду, но и подслушивать тоже. — Хлоя ж не тупица, как ты. Она будет настоящая леди!

— Леди-фигеди, — хмыкнула Сэм, неприязненным взглядом сверля неожиданную собеседницу. — Была б она леди, здесь не жила!

Мэгги вытерла потное лицо о рукав.

— Ты шо, корова, извилину отрастила? Философировала на досуге?..

— В отличие от тебя, идиотка, я в состоянии философствовать, — выплюнула Сэм. — Ты же даже своё имя без ошибок написать не можешь!..

— Саманта! Маргарет! — в комнату вошла привлечённая голосами миссис Фош. Прочие девушки, до того жадно слушавшие перепалку, мгновенно создали видимость работы. — Вместо того, чтобы мести языками, отправляйтесь за мётлами и приведите в порядок коридоры.

— Но, миссис Фош!..

— Я не закончила…

— Быстро, — указала на дверь воспитательница, и Саманте ничего не оставалось, как отложить шитьё и выйти. Проводив её взглядом в коридор, миссис Фош подошла к окну и убедилась, что Мэгги также оставила свой предыдущий труд и отправилась исполнять наказание. — Из-за чего они повздорили?

— Из-за меня, миссис Фош, — Хината аккуратно сложила платье и убрала в корзину к ниткам, поправила очки. — Саманта сделала мне замечание по работе, а Маргарет вступилась за меня, пусть я об этом и не просила.

— Вот оно что, — воспитательница как-то замялась под спокойным, внимательным и выжидающим взглядом Хьюги. Впрочем, из момента растерянности её спасло чёткое знание правил. — В таком случае и ты отправляйся за метлой. Как-никак, виновата.

— Как скажете, миссис Фош, — Хината с готовностью поднялась и вышла под аккомпанемент гулкого молчания, прихватив свою корзину.

Мэгги посмотрела очень удивлённо, когда Хината присоединилась к ней в коридоре, ведущем в кладовые.

— А ты чего здесь? — округлила глаза Мэгги, опираясь на метлу.

— Тоже наказана, — пройдя мимо неё, Хината нашла оптимальную начальную точку в дальнем углу и принялась за работу. Размеренное шуршание метлы по каменному полу потревожило ойканье.

— Ты?! За шо?!

— За то, что причастна к вашей с Сэм ссоре.

— Чё выходит, ты сама сказала Фош?.. — получив сдержанный кивок, Мэгги едва не выронила метлу. — Шутишь?! Зачем?!

— Потому что это честно, — просто ответила Хината, не отвлекаясь от своего занятия. Провести метлой раз, другой, третий… Так легко вымести сор из дома. Так сложно выбросить из головы тревожные мысли.

— Честно, — как эхо выдохнула Маргарет, глядя на Хинату во все глаза. — Боже, ты такая другая, чем я, Хлоя… — в её голос пробилась тяжёлая тоска. — Хотела б и я быть как ты. Такой вот всей хорошей…

— Кто тебе мешает стать, кем хочешь? — обернувшись, спросила Хината.

Мэгги в растерянности пожала плечами. Хината мельком улыбнулась одними губами и вернулась к работе, прекрасно зная ответ.

***

Это были худшие каникулы в жизни Лили Эванс.

Едва переступив порог дома — папа привёз её на машине из Лондона, — девочка поняла: что-то не так. Это ощущение вспыхнуло в ней предупредительным жёлтым сигналом светофора и буквально через миг сменилось красным светом агрессии, стоило Петунии показаться в прихожей.

— Пэтти! — проигнорировав предчувствие, воскликнула Лили и бросилась к сестре с распростёртыми объятиями, от которых та увернулась.

— Пап, я в кино с Синди и Роуз, — заявила Петунья, засовывая ножки в туфельки. Они были новые и очень понравились Лили, о чём девочка хотела сказать старшей сестре, но слова застряли комом в горле.

— Может быть, тебе стоит остаться дома, дорогая? — с намёком спросил папа, задвигая в угол тяжёлый чемодан Лили со школьными принадлежностями и ставя клетку с Пушистиком на пол. — Твоя сестра только приехала.

— Девочки меня ждут, — не глядя на Лили, отрезала Пэт и мимо отца выскользнула за дверь.

С того самого мига Петуния не удостоила Лили и десятка слов. Она словно бы игнорировала сам факт существования младшей сестры, пусть та и старалась всеми силами выманить её на контакт.

На второй день пребывания дома сердечко Лили вновь получило удар ножом. Дав ей отдохнуть и прийти в себя после дороги, родители усадили Лили в гостиной и, взявшись за руки, грустно сообщили, что дедушка Эндрю, мамин отец, очень тяжело болен. Рак лёгких, сказали они, финальная стадия. Эти слова ощущались настолько тяжёлыми, что Лили, даже не понимая до конца их значение, безудержно разрыдалась. Следом за ней, обняв младшую дочь, расплакалась и мама, а папа побежал на кухню, чтобы приготовить для них горячий шоколад.

— Я очень ждала твоего приезда, солнышко, — проговорила мама, всхлипывая, принимая от папы тёплую кружку. — Очень хотела тебя увидеть, прежде чем ехать в Дублин.

— Ты поедешь к дедушке? — вскинулась Лили. — Можно с тобой?!

Мама печально, но решительно покачала головой.

— Не стоит, моя хорошая. Я хочу, чтобы ты осталась дома с папой, сестрой и бабушкой и насладилась летом…

Сколько бы Лили ни спорила, мама осталась непреклонна. Через три дня она уехала в свой город детства, чтобы провести с отцом оставшееся ему время. Проводив её до станции, Лили вновь не удержала слёзы и, едва тронулся поезд, несмотря на оклики папы, бросилась бежать. Остановилась она лишь на берегу реки, где упала на траву под плакучей ивой и разревелась.

Так её и нашёл Северус. Он был и сам чем-то сильно расстроен, но, увидев слёзы Лили, бросился успокаивать.

— Не плачь… Ну хватит тебе реветь, Лил, — приговаривал он, гладя девочку по дрожащим плечам, напряжённой спине. От одежды Северуса пахло затхлостью, сыростью, но Лили эти запахи успокаивали. — Всё ещё может наладиться! Знаешь, мама говорила мне, когда она была маленькой, её мать, моя бабка, сильно заболела — никто уже и не надеялся, что она выкарабкается. Но она, всем на удивление, выздоровела и прожила после этого ещё лет десять! Так что верь, и всё образуется.

— Верь?.. — пробормотала Лили, вытирая слёзы.

Верить её учили, но она не была хорошей студенткой. Видя это, мама редко брала Лили с собой в церковь, хотя сама ходила каждое воскресенье. Говоря начистоту, когда была маленькая, Лили просто боялась туда ходить: в магловской школе на уроках истории немного рассказывали об инквизиции, и девочка думала, что если люди в церкви узнают, что она умеет делать чудеса, то сожгут её на костре. Сейчас, научившись чуть-чуть колдовать, Лили сомневалась в возможности маглов схватить настоящего волшебника.

Но всё же переступать порог костёла было немного страшно. В Коукворте имелось несколько англиканских церквей, но лишь одна католическая — старинное здание в готическом стиле, чьи светлые стены из песчаника давно покрылись чёрной копотью и не видели чистки десятилетиями. В центральной Англии католиков немного, поэтому костёл Коукворта был небольшим и даже во время пасхальных и рождественских служб не заполнялся полностью. В пасмурный день посреди рабочей недели внутри и вовсе не было никого, когда Лили всё же заставила себя войти под высокие своды.

Опустившись на одно колено, она перекрестилась, как учила мама. Из дальнего конца полутёмного помещения на неё смотрел распятый на кресте Иисус — смотрел внимательно и словно приглашал подойти поближе. По спине пробежали мурашки. Лили сглотнула, но всё-таки подошла ближе к страдающему Сыну Божьему и аккуратно присела на скамейку в первом ряду. Какое-то время она смотрела на свечи, а затем молитвенно сложила руки.

— Боже… — начала она, но запнулась и посмотрела себе за спину. Хоть девочка и не видела никого вокруг, ей казалось, что за ней наблюдают. — Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы дедушка выздоровел…

— Как ты проводишь время? — спросила во время очередного звонка мама. Июль был в самом разгаре. Дедушке, судя по тяжести в голосе мамы, становилось хуже.

— Я гуляю с Северусом почти каждый день, — стала перечислять Лили. Прижав телефонную трубку щекой к плечу, она принялась теребить кружевную оборку юбки. — В субботу мы ездили с папой за город на фермерскую ярмарку — мне удалость погладить овечку, представляешь?!

— Это замечательно, родная, — вздохнула мама. — А как с Петунией?..

— Она по-прежнему со мной не разговаривает, — удручённо сообщила Лили. Помолчав, добавила: — Я начала ходить в церковь.

— В церковь?! — судя по стуку на другом конце провода, мама от удивления уронила что-то на пол. Зашуршало платье — мама наклонилась за чем-то, после со вздохом разогнулась и осторожно уточнила полушёпотом: — А волшебникам можно?..

— Ну, никто не запрещал, — пробормотала Лили, чувствуя себя неловко.

Мама помолчала немного.

— И о чём ты молишься?

— Я молюсь, чтобы Господь послал дедушке выздоровление, — ответила Лили и после небольшой заминки грустно добавила: — Только, кажется, я молюсь недостаточно, иначе дедушке не стало бы хуже…

— Уверена, ты делаешь всё возможное, солнышко, — перебила её мама. — Я тоже молюсь каждый день… Будем надеяться, это поможет.

— Будем! Я очень люблю тебя, мамочка.

— Я тебя тоже, солнце, — сказала мама и повесила трубку.

Ещё с минуту Лили стояла, слушая протяжные гудки. На душе было пусто и тяжело, словно бы за окном был не летний солнечный день, а унылая серая пустошь, полная стенающих духов… Из забытья девочку вырвал скрипучий голос бабушки Дженни:

— Ты не за то молишься, Лили.

Вздрогнув всем телом, Лили опустила трубку на рычаг и повернулась к бабуле. Хмыкнув реакции внучки, она продолжила спускаться по лестнице, крепко вцепившись в перила, похожая на призрака позапрошлого десятилетия в своём старомодном платье. Перламутровые заколки в аккуратно уложенных седых волосах бабушки идеально повторяли оттенок крупного синего «гороха» на платье, а широкий пояс сочетался с летними перчатками и сумочкой. Как и обычно по субботам, бабушка Дженни отправлялась на встречу с подружками — старушки обедали в итальянском ресторанчике Томазо и играли в бридж до позднего вечера.

— Не за то? — удивлённо пробормотала Лили и, спохватившись, бросилась к бабушке и предложила ей помощь, но та лишь отмахнулась и сама преодолела последние ступеньки. Папа говорил, его маме пора перебраться в спальню на первом этаже и не нагружать без нужды колени, на что бабушка Дженни неизменно отвечала возмущённым отказом. Лили искренне не понимала, почему, ведь с каждым годом подъёмы на второй этаж давались бабуле всё тяжелее.

Бабушка Дженни поправила перчатки, глядя на Лили снисходительно, словно бы единственная знала мировую правду и поражалась, как её всё не могут постичь примитивные умы окружающих.

— Твой дед страдает от боли, малышка, — наконец промолвила она. — Я прекрасно знаю, что это такое и чего хочет человек в его ситуации, — бабушка перевела взгляд на развешенные на стене вдоль лестницы фотографии. На одной из них, чёрно-белой, молодая пара целовалась на фоне Эйфелевой башни в Париже. Он носил офицерскую форму, она — скромное платье медицинской сестры. — Когда мистера Эванса доставили в госпиталь после Нюрнберга, он очень страдал. Неудивительно! Ему взрывом оторвало правую ногу, полтела в ожогах. Старший доктор смены, Харпер была его фамилия, приказал мне и Мери заменить грубый солдатский жгут нормальным, обработать ожоги. От каждого прикосновения мистер Эванс орал, хотя был он не из слабых духом. Он плакал и просил нас прекратить его страдания. Я так и хотела поступить, но доктор Харпер мне не позволил, за что и горит в аду, потому что превратил остаток жизни бедного мистера Эванса в ад.

Лили судорожно сглотнула, стараясь удержать слёзы. Девочке казалось, что она слышит вопли раненых в полевом госпитале, стоны и мольбы дедушки, которого никогда в своей жизни не видела.

— Он мучился весь путь до дома, — сообщила бабушка Дженни холодным, отрешённым голосом. — Он мучился, когда мы поднимались по этой самой лестнице на второй этаж — ему было так тяжело, что мне пришлось постелить для него в маленькой спальне на первом. Ожоги изуродовали его, а новая нога так и не выросла, само собой, и мистер Эванс не хотел показываться никому на глаза: ни сыну, ни соседям, ни даже мне, — бабушка вновь посмотрела на трясущуюся Лили. — Как и ты, сперва я молилась за его выздоровление. Но затем поняла, что настоящей милостью для него будет полное избавление от боли: реальной и той, что в его голове. И Бог услышал меня и забрал мистера Эванса к себе в Царствие небесное, где нет места боли и дурным воспоминаниям.

— Н-но при чём здесь дедушка Эндрю? — пробормотала Лили, вытирая слёзы кулачком.