Im 'agnus immolabit. Часть 14. (2/2)
Пряный и жаркий, горький, с едва заметной ноткой сладости — таким Уилл себя строит. Для того ли, чтобы сохранить целостность, когда его мир окончательно рухнет?
— Раз не вещь, малыш…
Каблук легко подломился от почти невесомого удара, и этот же удар сбил Уилла с ног прямо на холодный кафель, и не держи Ганнибал за волосы, щенок легко разбил бы себе нос в падении.
— Раз не вещь, будешь послушной шавкой. И уберёшь за собой то, что пролил.
Фронт работ был впечатляющим — Грэм на него выпивки не пожалел и вылил всё, что не выпил сам… Даже жидкость из переданного мужчине стакана была на нём, и именно это — слегка липкую от высохшей жидкости ладонь, — Лектер «подал» прямо к чужому лицу.
— Вылижи.
***
Колени болезненно заныли. Удар пришелся сильным, разнося волны боли до самых кончиков пальцев стоп. Мышцы свело, ноги онемели. Еще и волосы дернуло так, что, казалось, клок останется покоиться отдельно в чужой руке. Но все кудри были на месте, без изменений стянутые под самый корень.
И взгляд поменялся, приструненный повелением. Яростный пыл был сбит.
У Ганнибала был свой язык эмоций. Язык жестокости. И мальчишке не хотелось терять шанса изучить его. Не хотелось терять возможности быть в мыслях мужчины.
Уилл смерил томным взглядом широкую кисть, накрепко обтянутую кожей, и высунул язык. Чуть подавшись вперед, кончик заскользил по ладони, затем ловко перескочил на пальцы, «лакая» тщательно, как было сказано. И лишь затем каждый из них поочередно накрывал еще незажившими до конца губами, причмокивая чересчур вызывающе.
***
Настоящий зверь…
Стоит выказать ему мягкость, так ласка обернётся болью — до чего диким Ганнибал его вырастил. Единственным выходом будет держать его в строгости, только жестокостью и добиваться робкого послушания.
Пока мужчина думал об этом, перчатка была вычищена. Действительно покладистый. И вновь на коленях — именно в том виде, от которого тяжелеет в брюках.
— Так лучше.
Теперь он подтянул чужую голову ближе к собственному телу — туда, где в ткань некомфортно въедалась влага.
— Полюбуйся. Надеюсь ты горд собой, щенок… Продолжай убираться.
***
Уиллу захотелось ухмыльнуться — действительно, было чем гордиться. Но он приберег язвительность на потом.
На самом деле юноша плохо понимал, как можно было убрать весь спектр его вылитой злобы. Невозможно. Брюки можно было отдавать в химчистку. Но это не остановило Грэма слепо водить по ткани губами и языком. До тех пор пока он наконец не коснулся заметно выпираемого участка.
Вот оно.
В груди все сжалось в трепете, а внизу сладко потянуло. Ганнибал хотел его. Уилл уже не был ему безразличен. Уилл был нужен ему сейчас.
— Здесь тоже?
Шепнул мальчишка, глядя на Лектера снизу. Горячее от алкоголя дыхание пробилось даже через ткань, опаляя чужое возбуждение.
***
Глотку обожгло, будто мужчина проглотил разом целый клубок извивающихся ядовитых змей, и твари метались, вгоняя клыки по всему горлу и не жалея яд. Слов мальчишки было достаточно, чтобы напрочь потерять голову и, подгоняя стальной хваткой в волосах, коротко обтереться о чужую щёку — и практически тут же, каменея, замереть, ибо тишину, нарушаемую лишь дыханием их обоих, прорезал глухой, пронзительный стук в запертую дверь.
— Молодой человек, гостям не место в служебных помещениях, — ровный, не содержащий даже тени насмешки голос Беделии резанул слух, как по маслу.
Ганнибал едва не задохнулся от бешенства, и взгляд его говорил бы куда красноречивее слов, если бы женщина могла видеть сквозь стены.
Стискивающая волосы мальчишки ладонь Ганнибала разжалась.
— Встань, — отрезал он — достаточно тихо, чтобы никто, кроме Уилла не слышал. Обращенный на Уилла взгляд доктора пылал жаждой крови, что лишь отдаленно походило на сдерживаемое вожделение. — Открой ей дверь.
***
Размеренная, твердая отбивка высоких каблуков вдребезги расколола болезненное опьянение.
Уилл рванул с колен вверх, пошатнувшись от такой резвости. Шумно выдохнув, растерянно смерил мужчину взглядом, точно только сейчас осознал едва ли не произошедшее, и вышел прочь из замкнутого пространства.
Беделия смотрела на юношу сдержанно и непреклонно. Без лишних слов кивнула в сторону выхода, и Грэм удалился.
По коридорам Уилл шел вслепую, без разбора, цепляясь за стены, растворяемые в неоне. Казалось, вытяни руку — и ты провалишься в неизвестность. Голову стягивало колючим ободом.
Что же он делает? Неужели он настолько жалкий?
Мальчишка добрался до бара и опрокинул в себя залпом пару стопок с совершенно неопознанным содержимым — плевать. Хорошо, что персоналу нет лимита в спиртном.
— Эй, ты куда провалился?
Уилл обернулся в сторону девушки, стоящей с двумя наполненными подносами в руках. Она координировала младших.
— На тебе уже десятки заказов. Пошевеливайся, крошка.
Девушка ухмыльнулась и ушла, а Уилл закинул еще одну стопку.
На мгновение ему стало мерзко. От всего. Словно он впервые за долгое время вынырнул из толщи воды на воздух и вспомнил, как тот прекрасен. Но это не успело оформиться, отпечататься. Четвертая стопка, и вот уже вода снова затапливает легкие. Паника утихает, и юноша берет поднос с заказом.
***
Спешные шаги Уилла затихали — а под непроницаемым взглядом Беделии звучали и вовсе как молоток, забивающий гвозди в крышку гроба. Расползавшиеся по телу волны яда теперь жгли не так приятно: от него гнилью исходили мышцы, шипя и съёживаясь под кожей, выделяя пузырящуюся кислотой сукровицу. Минута напряжённого молчания — и плоть слоями бы отошла от вычищенной кости. Но молчание прервалось.
— Как ты себя чувствуешь? — участие, казавшееся напускным и холодным. Казалось бы, только они оба понимают, как глубоко этот вопрос проник.
Губы Ганнибала рвано растянула усмешка. Неровная, будто рот прорубили мясницким топориком, пытаясь отрубить верхнюю часть черепа.
— Терпимо, дорогая.
Беделия улыбнулась тоже, и теперь в этой улыбке была искренняя жалость, которую проявляют к давно изгнившему куску плоти, с которым когда-то имелось эфемерное дружественное родство.
Ганнибал поморщился — уж только жалости ему не хватало.
— Это не на долго, помяни моё слово, — женщина с явным намёком кивнула на Ганнибала, на его залитую алкоголем одежду. — А пока пойдём выпьем. За упокой твоей ремиссии?
За упокой.