Пролог (1/2)
Никто в здравом уме не стал бы выходить на улицу в такую непогоду. Да что там улица — Том бы и к окну подойти не рискнул, если бы створка не расшаталась и не выпала вместе с большей частью наложенного тряпья, пуская холод в и без того нетёплый дом.
Стихия расходилась в полную силу нечасто в столице, окружённой высокими стенами, но уж когда расходилась — снега наваливало за целые годы. Вот и теперь Матушка Церэ, не иначе, злилась за что-то на нерадивых детей — знатную метель наслала. Колючий ветер разбивался о стены с рокотом, а сугробы грозили скрыть под собой двери и окна первых этажей.
Стоило лишь мельком глянуть в белую мглу — тело само собою мерзливо дёрнулось. А стоило чуть получше вглядеться — он едва не поверил, что свихнулся.
Прямо в снегу, совершенно недвижимая, сидела старуха.
У южного рынка, конечно, чего только не встретишь. Том, пусть и служил теперь у доброго господина, но когда мать с отцом забрал зелёный мор, ему и попопрошайничать довелось, и поворовать. Он прекрасно знал, на что готовы пойти местные бродяги, чтобы хоть чем-нибудь поживиться. Особенно, те, что собирались на главной улице.
Она, вместе с южным рынком, привлекала столько страждущих, что даже получила название Площади Попрошаек. В дни, когда из тёплых мест возвращались купцы, когда знать дальних пределов прибывала к королю на пир, старики и калеки заполняли улицу, оглашали криками, отравляли дыханием. Городской страже долгое время приходилось выстраиваться вдоль дороги, чтобы оградить важных гостей столицы от ненужных знакомств.
Без толку. Бедняки никому не давали прохода — бросались под ноги, цеплялись за одежду, надрывно вопя о своей тяжёлой жизни и тараторя молитвы Матушкам. Однажды они так осмелели, что даже попытались выпросить милостыню у воинственных равентенцев. Но на беду тогда с ними прибыл и их правитель — облачённый в белый доспех геранис. Он выказал своё удивление, увидев разом столько нищих, вынул из ножен меч и любезно предложил помощь советнику Кинну. Больше попрошайки к равентенцам не приближались и на милю, а скоро и к другим путникам лезть перестали.
Но нищих меньше не стало. После той выходки гераниса большинство просто ушло с дороги прямо под окна горожан. Все те, кто раньше надоедал купцам и лордам, стали приставать к торговцам и честным ремесленникам. Стража их не гоняла: Его Величество Файсулас велел помнить о милосердии. Хозяин Фрас потому частенько ворчал, мол, о милосердии к бедным всегда хорошо рассуждать, пока они не лезут к тебе в карман, а Тому, стыдно признать, вообще было не до того. Он на улице теперь и не бывал обычно: наработавшись в кузне за день, засыпал тут же, в жёстком кресле, и нищих видел, только когда выходил на крыльцо подышать.
Нищих в округе всегда было много, это правда. Тьма знает, куда они девались в мороз, но всё же никогда, никогда, — никогда! — не просил никто милостыню в колючие зимы, подобные этой. Просто не у кого было.
А если так, что делать под его окном этой несчастной старухе?
Но нет, ему не чудилось. Сейчас на Площади Попрошаек и впрямь сидела старуха: морщинистая, остроносая, белая с серым, как бушующая вокруг стихия. Она казалась настолько ветхой, что малейшее дуновение ветерка могло бы развеять её в прах, но этого не происходило. Старуха не двигалась, не дрожала даже, и Тому казалось, что она уже замёрзла насмерть или скоро замёрзнет.
Так странно. И жалко. Кто он сам, как не безродный мальчишка, подобранный с улицы? Потому просто вернуться к работе не получилось. Он заглянул к спящему хозяину, одолжил у него облезлый полушубок и двинулся за старухой по сугробам, оступаясь и отплёвываясь жалящих лицо снежинок.
Дошёл-таки. Вблизи оказалось, что старуха всё же дышала. Белые спутанные космы трепетали у лица, а бледные, как лёд, когтистые пальцы лениво гоняли по серым лохмотьям паучка. Том подумал, это чудо, что паук не окоченел, как его собратья на хозяйском окне. Но чуть слышное дребезжание в недрах блестящего брюшка всё разъяснило. Механизм.
— Это же… равентенский железный паук? — уточнил Том хрипло, на миг забывшись.