Глава 3. Закон реки Кан (1/2)

Жизнь, как река Кан. Ветвится, погань. Пока гребёшь — она и несёт куда надо. Но стоит рот разинуть — и ты уже или в Деугроу, породу молотишь, или в Равентене, в Синем Замке… И то не весь — башка одна.

Фраундтаунская мудрость

Демету снился последний день в Лейкхоле. Где-то вдали раздавался гвалт чаек — расстояние смягчало их крики, они тонули в глубине небосвода, сливались с шумом волн, разрезаемых носом лодки — но гораздо важнее были переливы женского голоса, летящего над водной гладью.

— Джарэ шагает по миру людскому,

Батист с шелками сменив на рубище,

Праздное ложе сменив на солому,

Сладкий нектар на безвкусную пищу.

Тонкая рука ласково перебирала пальцами по воде, словно те запутались в сверкающих лентах. Грудь чуть заметно поднималась и опускалась под полупрозрачной тканью жреческих одежд. Светло-зелёные глаза были мутны, как от вина, а тёплые черты лучились безмятежностью и покоем.

— Джарэ ступает на острые камни,

Волосы треплет насмешка сестрицы,

Мёд порождают поджившие раны,

Время морщиной на кожу ложится…

Демет за всю свою жизнь не видел никого прекраснее Шазилии. Ни у кого не было такого манящего голоса, таких сладких губ, таких пушистых волос с яркой малиновой прядью у виска. Ни у кого не было такой гибкой фигуры, таких стройных ног и пышных грудей. Ни у кого не было такого живого ума. Шазилия всегда знала, когда приходила пора дуть с Океана холодным ветрам, когда засуха грозила погубить зерно. Шазилию слушали, Шазилии поклонялись даже охотней, чем Матушке Идирэ, которой та служила. Мужчины мечтали о ночи с ней, но редкая ревнивица посмела бы сравнить жрицу любви с разгульной девкой, и редкая сплетница захотела бы подобное слушать. Ведь Шазилию уважали все.

Демет оставил вёсла. Лодка ощутимо покачнулась, и он замер с вытянутыми в стороны руками, будто это могло что-то изменить в случае крена. Шазилия подняла мутные глаза и звонко рассмеялась. Зачерпнула из озера воды. Снова разразилась смехом, и искрящаяся в закатных лучах влага посыпалась на Демета. Ещё мгновение он так и продолжал сидеть в неудобной позе и непонимающе глядеть на жрицу. Капли стекали по его лицу, приставали ко лбу и щекам влажные пряди, но Демет лишь небрежно вытерся рукавом.

— Не боишься запачкать ты вышивку гвардейскую, доблестный воин…

Хитрый огонёк прорезал пелену в её светло-зеленых глазах. Демет, быть может в сотый или тысячный раз, обвёл взором линии лица.

— С чего бы это в озере вода грязной будет?

— Вода-то чиста, да лицо твоё будто сажей измарано.

Демет нахмурился. Взгляд против воли сполз на расшитый колосьями рукав. Но колосья эти оставались чистыми, как чиста была и голубая ткань под ними.

— Вот же… — Демет пытался разозлиться, но Шазилия смотрела всё так же — чего-то чуть насмешливо ожидая. — Ведьма.

Губы сами потянулись к бархатистой коже на шее жрицы, но та легко его отстранила:

— Полно, доблестный воин. Мы не для этого так долго добирались сюда.

— Разве? А для чего? — произнёс Демет, глядя на то, как блестят в золотисто-алых отсветах отброшенные назад волосы.

Грациозная Шазилия, прекрасная Шазилия. Всегда прекрасная.

— Много мест есть более подобающих, чтобы предаваться любви. Озеро Диры для иного… Дай мне во-о-он тот мешочек.

— Этот?

— Этот… Да нет, ты придавил его сейчас…

— Этот?

— Нет, другой. Тот Самый Мешочек. Я просила сберечь его.

Демет внимательно осматривал дно лодки перед собой, шарил по низкой лавочке, на которой сидел, но по итогу лишь развёл руками.

Шазилия одарила его укорительным взором. Плавно перешла на другую сторону лодки, так что посудина под ними не посмела даже покачнуться. Отцепила от его пояса совершенно обычный кулёк. Возвратилась на место.

— Ага. То есть, Тот Самый Мешочек точно такой же, как и другие, — недоверчиво уточнил Демет.

Но она не слышала. Прекрасное лицо застыло в предвкушении, пальцы отточенным движением рассеяли над водой пригоршню лепестков. Шазилия перегнулась через борт, и Демет осторожно, боясь нарушить равновесие, придвинулся к ней, привлёк за талию ближе, чтобы удержать.

Жрица снова смеялась. Озеро под лёгкими касаниями расцветало цветными пятнами, а разбежавшиеся лепестки послушно выстраивались в круг. Что ей, умеющей видеть грядущее, озёрный холод? Но Демет продолжал держать, вдыхать запах золотистых волос, гладить по скрытому тканью животу.

— Что там? — без задней мысли поинтересовался и потёрся массивным носом о нежную мочку её уха.

Шазилия отчего-то напряглась. Пальцы отчаянно вцепились в борт лодочки, узкая спина выпрямилась, создавая расстояние между ними.

— Я вижу тебя, — голос её зазвенел металлом.

— Меня? Зачем меня видеть, когда я и так тут?

Жрица взглянула на него через плечо. Золотистые волосы пронеслись щекоткой по его щеке.

— Давно ли сказать хотел?

— Что сказать?

— В столицу собрался давно ли?

Демет отстранился.

— Мать собралась. С собой тащит, да кто отпустит, кого заместо меня брать? Людей, с оружием знакомых, в Лейкхоле не сыщешь. Кто пашет, кто жнёт, кто рыбёху…

Шазилия села вполоборота. Посмотрела пристально, склонив голову к плечу. Ведьма. Смешно ей опять? А ведь не смешно, кажется. Печальные складки у губ залегли, и в глазах холод.

— Боишься с нею ехать?.. Будто есть, что терять.

— Так и нет? У меня-то как раз есть, я не как эти пустобрёхи.

— Нет у тебя ничего. Цели в жизни — и то нет.

— Есть. Я — гвардеец лейкхольского лорда и стою на страже закона твоих богинь. Поднапрягусь — начальником гвардии стану.

— Зачем?

— Ну как?.. Чтобы быть лучшим на страже закона твоих богинь!

Но его жрица отчаянно не желала смеяться над его шутками.

— Гвардия защищает лорда. Не людей, не законы — только лишь лорда.

— Людей хранят законы, законы хранит лорд, лорда хранит гвардия.

— Да будет так. Лорд не поставит тебя во главе после того, что случилось давешней осенью.

Шазилия с насмешкой перевела взгляд на руку Демета, что дёрнулась непроизвольно к шее. Коварная женщина.

— Если буду пропадать не пойми где — точно не поставит. Но Крес того и гляди откинется. А кого вместо него командиром ставить? Мечом-то они махать горазды, да с тактикой знакомых не шибко много.

— А тебе это так нужно?

— Нужно. Я хочу хранить закон, людям помогать.

— Гвардейцы защищают только лорда. Почему ты не хочешь быть начальником стражи?..

— Опять в бараках спать и по притонам шлындать? Много чести. Помощь помощью, но не в обиду себе.

Шазилия тоскливо покачала головой. Они замолчали.

— Ну, отпустить-то, может, и отпустят, но обратно не возьмут, — сдался Демет.

Жрица снова смягчилась, довольная его покорностью.

— Не скажи. Вижу, придёт тут один с ястребиными очами. До осени пробудет, на подмену тебе.

— Пробудет, убудет… К чему? Может, и не надо аж в столицу переться из-за того, что матери там в голову втемяшилось?.. Мож, пересидит и перехочет? У больных вечно так.

Шазилия коснулась его лица. Погладила ласково. И так тепло стало, так хорошо. Как раньше, в детстве, у кособокого костерка с Мерлеком. Или на коленях улыбчивой ещё матери, перебирая неуклюжими пальцами локоны цвета старого золота. Или в добродушных объятьях отца…

— Сходи, Демет. Надо.

Демет очнулся. Крепко зажмурился, прогоняя дурман. Ударил по борту. А он-то, дурак, ещё надеялся, что жрица его отговаривать будет.

— Надо? А долго ли ей ещё будет «надо»? Листья про это тебе не шуршат? Может, до зимы? А чего. Тут уже лицо моё не вспомнят, а она всё своего Анги Дина за каждым камнем высматривать будет и дёргаться!..

— Не забудут. Я за тебя перед лордом замолвлю. А если не вернёшься до осени, значит, не до гвардии тебе уже. Стихия и камень столкнутся… Чёрная вода…

Демет промычал что-то многозначительно, чтоб не показаться глупым. Сон развеялся, возвращая в настоящее.

***Он проснулся после полудня, укрытый своим же плащом. Под головой мешался шершавый и жёсткий, царапающий кожу мешок, поверху, огибая борта судёнышка, веяло холодком. Тянулись по сторонам стройные ряды фруктовых деревьев: аккуратных яблонь, кустистых слив, тонких груш. Демет не понимал, как оказался здесь. Но ослеплённый солнцем взгляд всё же сумел зацепиться за фигуры гребцов в серых плащах. Чуть ближе нашлась и фигура матери, что сидела привычно прямо и строго на одной из скамей. Лицо её озаряла почти позабытая лукавая улыбка, в уголках синих глаз чётко обозначилась паутинка морщин.

Лодка плыла в тишине. Четверо гребцов выполняли свою работу слаженно и молча. Река приятно и успокаивающе шептала, ветер безуспешно мял свёрнутый парус. Демет начал было снова погружаться в дрёму, но неожиданно резко разорвал густой покой голос бывшего командующего флотом:

— Широкие гриденские сады. Свобода!

Мать вздрогнула. Испуганно распахнулись её синие глаза. Но Бор, заметив это, только коротко хохотнул. Снова улыбнулась и она, осознав недоразумение.

— Это ещё как сказать, — заметил один из гребцов. Бор насупился.

— О нет, здесь прекрасно. Не передать насколько… — мать обратила взор к небу. — Студёные ручьи, сладкие, как мёд, плоды, и светло-о-о…

Гребец на это только хмыкнул:

— Когда слишком светло — это тоже плохо. Местные девицы при свете…

— Фарин, миртсов ты!.. Думай, что гавкаешь.

Названный Фарином обернулся к начальству, не прекращая грести. Демет попытался разглядеть его лицо, но солнце било прямо в глаза, мешая. Несколько мгновений продолжалось немое противостояние между командующим и гребцом. В конце концов сдался Бор. Махнул рукой: твоя, мол, взяла. Облокотился о борт, утопил посуровевший взгляд в холодном потоке Кан. А мать звонко рассмеялась:

— Было бы желание, а свет не помеха. Чудные дни мы здесь провели с Ласом. Тогда, много лет назад…

Её мысль наверняка гуляла по берегу, где сквозь кружевную листву лился совсем другой свет. Здесь, на палубе, он жёг глаза и кожу, там — легко играл. Там — в прошлом. Когда ещё не было маминого Анги Дина и мир без него не чадил так сильно коварством. Когда даже ещё и Демета-то не было. Только Самбия и Лас. Интересно, могли ли они любить так же, как наивный гвардеец и жрица Идирэ?.. Насчёт матери он был почти уверен, но уж точно не насчёт Ласа... Фу.

Граница гриденского предела осталась немного позади, и чем дальше они плыли, тем ближе друг к другу становились стволы фруктовых древ, тем меньше и испуганней были солнечные пятна меж корней. С запада вылезли крохотные, но зловещие со своей тёмной хвоей ели и сосны, их окрепшие родичи вдали уже теснили старые яблони. Всё реже прорезал тьму рощи тонкий светлый луч, всё выше и массивней становились кроны, пока не скрыли лезущее Демету в глаза солнце.

Стало прохладней. Мать плотнее запахнула плащ и опустила потускневший взгляд к рукам. Бор закашлялся долго и влажно, после чего сплюнул за борт. Спать уже не хотелось, и Демет приподнялся на локтях, больше не таясь.

— Доброго утра, — поздоровалась мать. Бледная и вымотанная, будто всю ночь не спала. Наверное, это стоило того, и она придумала что-нибудь новое о своём Анги Дине. Теперь-то она любит именно это. Тьма! — Не спишь?

— Да вот, сижу, — немного невпопад отозвался Демет. Грубовато добавил: — Уж про Ласа слышал.

Мать едва-едва кивнула и встала, направляясь к корме. Вряд ли она обиделась. Не то имя снова покинуло её вместе с солнечным светом, она и не помнит, наверно, уже его. Мать о таких мелочах вообще помнила редко, занятая думами великими: Анги Дином, которому суждено уничтожить мир, геранисом, королями и тьма знает кем ещё — Демет старался не лезть в чужие головы за мыслями — ему и своих хватало.

Мать-то забыла, а вот Бор не заметить колкости не мог. Тяжело приблизилась к Демету его туша, врезался в лицо наставительный взор, но он молчал. И Демет молчал. О чём вообще можно говорить с такой важной особой? Или статус предателя Короны и бунтовщика делал его менее важным? Хм… А ведь точно делал. За такое вообще-то смерть полагалась, так что на любезности сил можно было не тратить. Демет подавил усмешку, а потрескавшиеся губы Бора наконец разомкнулись:

— Лас — это отец ваш, юноша. Не мыслите… кхе… дурного.

— Кто мне отец, знаю уж получше вас, — ответил Демет просто.

Опалённые брови Бора взметнулись, зачем-то он кинулся за матерью на корму, но оборачиваться Демет не стал. Уж про отца-то он знал всё, а значит, не мыслить дурного просто не мог. Отец — одна из первых жертв безумия матери. Отец — один из первых, кто решил её безумию не сопротивляться.

Деньги у них дома всегда водились, в отличие от Ласа, что их приносил. Он мог находиться с семьёй неделю, а потом исчезнуть на три. Мог где-то пропадать больше месяца, приходя лишь чтобы спросить, как дела, и передать матери пару полных монет мешочков. Глаза у Ласа были весёлые и добрые, а руки удивительно мягкие и лёгкие для «столяра». Когда Самбия жаловалась ему на проделки сына, Лас только смеялся и лохматил Демету волосы своей огромной тёплой пятернёй. Лас мог достать больше, чем Демет мог пожелать: игрушки, чудные лакомства. Демет единственный из детей в округе пробовал цветные фруктовые леденцы, пряный равентенский шоколад и крупную земляную ягоду виз.

Конечно, как и любой мальчишка, он считал, своего отца самым лучшим. Считал даже тогда, когда тот не побежал с ними непонятно от кого и куда в Лейкхол. Считал до тех самых пор, пока не поймал своего первого и единственного карманника. С добрым лицом, с мягкими и лёгкими руками. Тьма… Отец болтал, что он столяр. Но ни одному столяру на севере, даже в столице, не платят столько, чтобы он мог позволить себе южные сладости. Отец лгал. Отец учил его добродетелям, наставлял всем помогать и жить по закону, а сам всё это время был преступником, падалью, и не последовал за ними только потому, что привык наживаться в столице.

Быть может, мать обезумела именно поэтому. Быть может, не перенесла лжи и предательства мужа. Это было бы веской причиной, причиной простой и ясной, что Демета бы устроила. Виноват отец — лжец и карманник, позорное пятно на чести гвардейца. Виноват в том, что мать бежала сутками не смыкая глаз, цедя имя из старых легенд, глядя на каждого незнакомца, будто тот мог обратиться одним из чудовищ Миртиса… Вот как сейчас. Только прежде не находилось глупцов, вздумавших бы ей помогать.

Демет смотрел, как мать, шатаясь на ветру, идёт к нему с хлебом, водой и вяленым мясом. Смотрел, как медленно моргает тяжёлыми веками, и как дёргается от каждого громкого плеска, от каждого скрипа досок палубы. Смотрел и чувствовал лишь усталость. Сколько лет уже длилось её безумие? Двадцать? Не важно. Все эти годы оно не приносило вреда, но Демет чувствовал, что от последней выходки ему непоздоровится. Если вдруг пошла она против нового короля, в чём появились подозрения, — Демет не должен оставаться рядом. Не должен! Чужие демоны не вредят, если к ним не приближаться, а значит, чем дальше будет Самбия, тем лучше будет всем. Да и к тому же…

Он обещал вернуться домой до осени.

*** Припасы стали заканчиваться только недели через четыре. И недели эти, надо сказать, были скучными до тошноты.

Бор с матерью всё вспоминали прошлое. Их разговоры были похожи один на другой обилием неуместных подробностей и непонятных полунамёков. Даже если бы Демет попытался узнать что-то полезное из этой болтовни — вряд ли бы вышло. Да и говорил в основном один Бор — мать была слаба и рассеяна от ненужных беспокойств и недостатка сна, даже про своего Анги Дина отчего-то вспоминать не спешила. В кои-то веки.

С Бором Демет и сам пытался общаться, но без толку. В бывшем командующем флотом непостижимым образом сплелись дворцовое воспитание и солдатская грубость, строгость и панибратство, но было в нём и кое-что постоянное — резкость и любовь к пустой болтовне. Сначала он травил военные байки. Демет слушал внимательно и в ответ делился со старым моряком случаями из жизни лейкхольских гвардейцев. Но так как жизнь в Лейкхоле всё же оставалась спокойной, несмотря на редкие проделки Демета, а командующий за всё время службы был в Океане от силы раз шесть, байки закончились довольно скоро. И если Демет, поняв, что ему больше нечего рассказывать, просто замолчал, то Бор начал всё сначала. Второй, третий, пятый раз. Он грузно отмерял шаги толстыми ногами, шумно втягивал воздух уродливым, свёрнутым набок носом, отвратительно дёргал клочьями опалённых бровей, впивался взглядом пустых серых глаз в глаза чужие и говорил резко хриплым басом. Одно и то же. Практически слово в слово.

Иногда Демету казалось, что он готов выбросить Бора за борт. Он легко находил для этого поводы: уродство, настойчивость, возможная вхожесть в стан бунтовщиков, но умом понимал, насколько это глупо. Гвардейцу не пристало.

Ждать компании от гребцов тоже оказалось бессмысленно — те не говорили ни с кем, кроме начальства. Целыми днями они сидели на своих жёстких скамьях, наблюдая за течением и руслом, а на ночь направляли лодку к берегу. И там, на берегу, тоже ничего не менялось: чаща, чаща, чаща — и ничего более. Только солнце каждое утро жалило всё сильнее. Но приевшуюся картину, наконец, сменили аккуратные деревянные домики, и Бор выбрал для пополнения запасов близкий Мёрфедж — город, с пейзажами кроме лесных и людьми, чьи лица не скрыты серой тканью. Людьми, что никогда не слышали об Анги Дине… Праматери, знали бы вы, как Демету было тесно в одной, пусть даже и большой лодке! Конечно, он не захотел оставаться на причале.

Мать попыталась было отговорить, но он не стал и слушать — просто спрыгнул на берег и пошёл за гребцами. Бор не останавливал. Только присвистнул, подзывая ещё одного для сопровождения, будто собаку.

Мерзкий человек…

А вот город Демету понравился. Он напоминал любимый Лейкхол широтой улиц, но если лейкхольские строения очаровывали своей лёгкостью, то мёрфеджские наоборот: смотрелись внушительно, даже будучи выстроенными из дерева. В Мёрфедже всё казалось крепким и надёжным: мостовая — ровной, коровы и лошади — сытыми, дети — здоровыми, женщины — практичными, а мужчины — сильными. Приземистый замок, высившийся на западе, как будто и вовсе поддерживал своими зубцами весь небесный свод. Так посмотришь — и не поверишь, что над городом власть имеет плосколицый боров с порванным ухом… Как там их, здешних лордов? Бриеры? Демет, не сдержавшись, фыркнул. Да, насколько он помнил по Лейкхолу, лорд Мёрфеджа — всем лордам лорд. Здоровенный мужик, а визжит из-за недосоленой похлёбки, как та ещё капризная девчонка.

Воздух становился всё суше. Чем дальше они отходили от Кан, тем больше хотелось Демету пить. Он схватился было за флягу, но вспомнил, что та давно пустует. «Если везде вокруг тебя сладкая и прохладная вода, зачем заключать её туда, где она нагреется и потеряет свой вкус?» — рассуждал он в пути. Вот и аукнулось. Сейчас воды не было вовсе — ни прохладной, ни тёплой. Только блестящие от пота лица и раскалённая мостовая.

Его спас один из гребцов, высокий, того что Бор послал в сопровождение. Выглянула из-под плаща рука, не по погоде обёрнутая в перчатку — и вот Демет уже жадно приник к предложенной фляге. Тёплая жидкость вливалась в горло легко, словно воздух при дыхании, редкие капли текли по подбородку, застревая в отросшей за время путешествия щетине. Остановиться он заставил себя с трудом, но ёмкость всё-таки отдал, прежде осушив её наполовину. Взгляд случайно зацепился за другого гребца — крепкого паренька лет тринадцати.

— Тряпки снимем, может? Плащи эти серые. Жарковато.

Хозяин фляги покачал головой:

— Лорд указаний не дал, а лично я не советую.

— Чего это?

— Капюшон — штука нужная. Особенно в городе. Особенно, когда от кого-то бежишь.

— От кого? — тряхнул головой Демет. Капюшон начал сползать, но он его удержал.

— Кто его знает. Бежите же вы, — насмешливо откликнулся гребец.

Демет двинул туда-сюда челюстью. Ещё б он сам знал, от кого они бегут сейчас.

— А малому воды дашь?

Гребец хмыкнул:

— Тео, пить хочешь?

Мальчик сурово сжал губы. От лба к подбородку скатилась капелька пота:

— Нет. Я не скот какой.

Демет непонимающе нахмурился. Гребец вместо пояснения вернул ему флягу: оставь себе, мол.

Они вышли к главному рынку. Ряд крепких домиков завершился до неожиданности резко, словно обрубил кто-то. Демет чувствовал себя как на краю обрыва. Говорят, главный рынок столицы был в несколько раз больше мёрфеджского, но он не верил. Огромное, пестрящее лотками, товаром и людьми пространство виднелось впереди — рынок Мёрфеджа казался огромным цветным морем. Аж дух перехватило.

На плечо опустилась лёгкая ладонь. Обернувшись, Демет встретился взглядом всё с тем же гребцом. Загорелое лицо со впалыми щеками и резко очерченными, до отторжения выдающимися на нём скулами, серые глаза, цепкие и живые. Казалось, ему лет под сорок, и он сыт всем по горло, да вот слова, срывавшиеся с тонких губ, их дурашливый тон — внешности не подходили:

— Красота она красотой, но ты не обманывайся. Это город прохвостов и карманников. Не Фраундтаун, конечно, но тоже впечатляет. Неприятности при большом хотении найти можно.

— При большом-то хотении везде можно. Я хочу пройтись, так что иди-ка к миртсу.

— Да кто тебе не даёт? Ходи, смотри, деньги проматывай — нужное мы с детишками сами купим. Предупреждаю просто, — гребец, обведя рынок широким жестом, сложил руки на груди. — Дорогу к пристани найдёшь?

— Я на дурака похож?

— По крайней мере, они на тебя — да… — Он дурашливо вскинул ладони. — Эй, не напрягайся! Иди, если хочешь, только недолго, и за вещичками следи.

Демет резковато кивнул и прошёл мимо настойчивого попутчика так, что всколыхнулись полы его плаща. Больше всего он не любил наставлений от незнакомцев.

— Но не покупай бакашиков! Ни за что не покупай! Это опасно в наше неспокойное время!.. И девок не лапай! Они тебя ещё получше облапают и будешь тут стоять, обдуваемый ветерком!.. — донеслось вслед.

Демет остановился. Немного помедлив, развернулся.

— Какие, тьма тебя забери, бакашики?! — проорал в ответ.

Взгляд заметался по сторонам, выискивая шутника в толпе. Не выходило. Будто растворился.

— Тьма, — пробурчал Демет и поглубже надвинул капюшон. Нечего местным любоваться на его красное от злости и смущения лицо.

Рынок жил своей жизнью. Зазывали к лоткам торговцы, возмущались ценами покупатели, звенел смех, золотые «минацисовы» и серебряные «вордеровы» пекты. Над площадью стоял живой весёлый гам, и с каждым шагом уголки губ Демета медленно ползли вверх.

— Лошади! Лучшие роунтские лошади! Чёрные скакуны с Пролива — в почёте даже у легиона «февир эдлес»! Приберрские тяговые — сильнее не найдёшь на всём Илкеэне!..

— Кулоны, браслеты, кольца от ювелиров Эмонрива из местных самоцветов! Цены низкие, как на ярмарке Кукловодов!..

— Вина из Гридена и Долеи! Десятилетняя выдержка, Праматерями клянусь! Аканский сидр! Эль из Скорбины!..

Праматери, и для чего куда-то плыть в непутёвой лодке? Какой Лирн, зачем ему это нужно? Столько людей вокруг, столько простора… Да даже этим обжигающим воздухом дышится свободней, чем стылой речной прохладой!

— Обдираловка, уважаемый, чистейший обман, — пробрюзжал какой-то пухлый, хорошо одетый господин у одного из прилавков. На носу у него блестели прозрачные стёклышки в тонкой оправе, и Демет остановился, рассматривая их. — Всем известно, что эти грязные существа, стоит их выпустить, улетают в Равентен.

— Ну и чего? — невозмутимо отозвался торговец, просовывая сквозь прутья клетки яблочную дольку.

— Как это «чего», уважаемый? Ты платишь деньги за товар, а товар улетает!..

Одна из пленниц, ладненькая птичка с голубыми пёрышками, аккуратно подцепила пищу когтями. Нежно прощебетала что-то, подзывая соседок. Клювики у них были маленькие и изящно изогнутые. Одна из птичек заметила восхищение Демета и, склонив голову, внимательно на него посмотрела. Затем расправила сильное крыло, будто хвастаясь. Вылетевший из клюва звук походил на человеческий вздох.

Закололо от воспоминаний где-то между рёбер, но Демет улыбнулся. Он, глядя на красивую птаху, думал лишь о вторых шансах и надеждах на светлое будущее.

— Я только чтоб увидеть заплатил бы, — сказал, ни к кому не обращаясь.

Представительный господин встрепенулся:

— А я платил — за птицу! Быть может, вы дурак или дикарь, но я эту живность видел и без того — в Деугроу!

— Ну, значит, дурак, — пожал плечами Демет, мудро не уточняя, кого из них двоих имел в виду.

Господин презрительно посмотрел на него снизу вверх. Вдруг подскочил. Обернулся, вцепился в руку какому-то чумазому мальчишке. Тот отрывисто захныкал и попытался вырваться, но господин был не из слабых.

— Мелкий поганец! Воруют среди бела дня!.. А этот отвлекает! Объединяются для грязных дел, уважаемый! Уже планы строят. А ещё один из древних городов… Куда катится мир, уважаемый!

Демет глянул на хнычущего мальчика с раздражением. Как там гребец говорил? «Город воров и карманников»? Да, вот теперь видно всю эту падаль.

— Чего ради мне красть, если своё есть? — Демет похлопал по висящим на поясе мешочкам, но господина гораздо больше впечатлил покоящийся в дорогих ножнах меч.

— Ох, так вы гвардеец, уважаемый, — он немного смутился, пальцы, держащие мальчишку, непроизвольно разжались. Тот упал на мостовую, ойкнул. Но достаточно ловко перевернулся и гибко шмыгнул в толпу, прежде чем господин успел поймать его хотя бы взглядом. Карманники — они такие, изворотливые и ядовитые, словно змеи.

— Примите мои глубочайшие извинения. Всё эти глупые птицы…

— Бывает, — коротко буркнул Демет. Птички в своей клетке на прощанье тоскливо заохали. И ничего они не глупые. Умные достаточно, чтобы спасти кому-то жизнь.

Демет шёл, размазывая по лицу пот и методично осушая флягу. Хорошее настроение возвращаться не желало. Похожие меж собой зазывания торгашей начинали ему надоедать, разнообразие товаров казалось излишним, торговые ряды сливались во что-то многоцветное и бесконечно мельтешащее. Стала поднывать в колене от долгой ходьбы больная нога, но шага Демет не сбавил. Местные, прогуливающиеся медленно и степенно, вслед ему прямо-таки таращились. Становилось тяжело в голове. Взор застилали стайки непонятных красных мотыльков. Демет остановился, немного глотнул из фляги. Картина нисколько не изменилась — напекло, наверно.

Заметив какую-то палатку, он нырнул под её свод. Там было тепло, что после жары снаружи казалось почти прохладой. Красные пятна, застилающие взор, стали сначала чёрными, потом серыми, вскоре совсем растворившись. Демет наконец смог осмотреться. Но, сделав это, смутился и решил и уйти — здесь продавали украшения. Он уже вернулся ко входу, уже склонил голову, чтобы не стукнуться о поддерживающий полог брус. Но так и не покинул палатки.

Их бессмысленное путешествие скоро закончится. Сама ли мать успокоится, или Бор удостоверится, что ей ничего не грозит, и покинет, но оно закончится. Демет ни секунды в этом не сомневался. И тогда лучше вернуться в Лейкхол с подарком — все знают, как Шазилия любит подношения. А мать… Самбия пусть остаётся в Лирне со своим братом, иль ещё где в голову взбредёт. Он знал дочерей, которые нарекали матерей старыми ведьмами и сбегали из дома. Он знал сыновей, которые разменивали родительские деньги и честь на игры и выпивку. Они не считали это ужасным, и сны их были спокойны, богини, чьи законы Демет хранил, против подобного не возражали… Так почему он всё ещё отгоняет чужих демонов?.. Хватит, безумная Самбия тянет его за собой слишком рьяно.

Демет неумело примерялся к амулетам со священными камнями для Шазилии: красными и пурпурными гранатами, бирюзой, янтарём и малахитом. Но по итогу выложил половину одного из своих кошелей за кинжал со странным лезвием. Такой Шазилии тоже пригодится — для вечерних служб.

Продолжил обход бесконечных рядов Демет уже чуть прихрамывая. Он озадаченно вертел дорогую вещь в руках. Выглядел кинжал странно. Узорчатое белое лезвие казалось почти невесомым, а серебряная рукоять наоборот: была тяжела и хранила в себе кроваво-красный рубин.

За стоящей рядом телегой сверкнули голодные глаза знакомого мальчишки-карманника, и Демет повернул в другую сторону. Не хватало ещё оставшихся монет лишиться. Что он тогда матери скажет? Пусть он и не отчитывался перед ней, врядли у той были свои деньги…

Тьма! У матери же и впрямь не было денег! Мысль немного вправила мозги, и Демет резко развернулся, дабы вернуть дорогую вещь обратно, пока не поздно. Появившаяся было затея не возвращаться в лодку — невыполнима, и миртс с ним, с побегом. У матери денег никогда не водилось, а как бы ни хотелось сбежать, но сделать это, оставляя её ни с чем, Демет просто не мог. Больную. С незнакомцами. Дурак, какой он всё-таки дурак. Иногда и правда отца ничуть не лучше…

Что-то ударилось в бок. Кто-то растерянно ойкнул.

— Изви… няюсь, — Демет попытался отойти, но хрупкая девушка, врезавшаяся в него, испуганно замотала головой и впилась хорошенькими пальчиками в плащ.

— Помогите, господин гвардеец. Помогите, прошу вас.

Слова о том, что гвардеец-то он не здесь, а в Лейкхоле, застряли в горле при одном взгляде в молящие глаза. Голубые, как небо над ними, с тонкой зеленоватой короной у огромного зрачка. Что поделать, Демет был не прочь блеснуть перед прекрасными девами. Его жрица сама говорила, что страсть к другому — совсем не измена, а помощь нуждающимся — один из древних постулатов Праматерей.

— Чем помочь?

Дева трепетно захлопала длиннющими ресницами, не собираясь отстраняться. Нечто внутри тревожно и опасливо заколыхалось, предчувствуя недоброе. Демет насторожился против воли. Интересно.

— У меня кружится голова, господин гвардеец, а люди… Люди у нас жёсткие, никому дела нет… Я живу вон в том переулке, совсем не далеко.

Демет отдалился от галдящей рыночной площади с непонятной даже для себя готовностью. Направился туда, куда просили, придерживая деву за талию. Нечто ещё некоторое время скреблось изнутри, но затем вроде как устало и затихло. И хорошо. Демет и так всё понял, нечего тут. Просьба глупая, лицо слишком невинное, походка слишком уверенная для больной. Заманивает. К бандитам каким-нибудь, не иначе. А если так — он им устроит, чтоб неповадно было. Сколько он таких уже проучил с Жоком, Ледом и другими, ещё в бытность свою стражником? Да не счесть.

В переулке было темно и непривычно тихо, но также опаляюще жарко как и там, откуда они ушли. В едва различимом просвете меж домов всё же виднелась безоблачная лазурь, но внизу пахло нагретой пылью, ржавчиной и мухами. Здесь было тесно. Вдвоём они еле протискивались в зазор между рядами покосившихся домов. Тёмные, мрачные, скалящиеся пустотой оконных проёмов, кое-где наспех забитых досками, они будто презрительно отшатнулись от грязных соседей, да так и застыли, неприветливо нависая над прохожими. Так близко от главной улицы Мёрфеджа, так далеко от его лживой надёжности… До жути.

Становилось тревожно. Он то и дело поднимал взор к небу, чтобы убедиться, что нету здесь той самой несуществующей Тьмы, что владела разумом Роака. Что не следит она за глупым человеком десятками жёлтых глаз. Демет тряхнул рыжей головой, вызвав у сопровождаемой девицы странный ленивый интерес. «Какие здесь равентенцы? Они в столице, что им вдруг тут станет надо? Напугали сами себя старики, и я, как дурак, туда же. И кинжал этот… Великая Тьма из «Уроков» Праматерей! Ага, как же! Ну её. И серокожих в их золотых доспехах — к миртсу».

Через несколько десятков метров зазор немного расширился, встретившись с таким же узким проходом, идущим поперёк: для засады в такой тесноте — лучшее место. И точно: оттуда медленно, вразвалку вышли два здоровых человека в броне. Демет напрягся, но остался на месте. Поджидавшие его фигуры со своими покрытыми пылью головами и рваными стёганками равентенцами не были. Всего лишь бандиты, какая неожиданность.

— Гвардеец, — выплюнул один из них и сделал шаг вперёд.

Откуда-то вынырнул знакомый мальчишка-карманник, пригибаясь к грязным камням мостовой, и протянул обмотанную тряпьём ладонь. Кто-то кинул в грязь блестящую монетку. Мальчик зашарил по земле. Доложил, сопляк. Едва до пояса им, а всё туда же — падаль. Демет выругался. Хотел вынуть меч, рукоять которого сжимал всё это время, но того на месте уже не было, как и прекрасной незнакомки. «Знал же, что проводят, дурень, как умудрился?.. Мать сумасшедшая? Да это у тебя с башкой плохо, Синарик! Вот Тьма!..»

— А ручками работать не могёшь, а, гвардеец? — первый грабитель, видимо главный, заметив нелепые трепыхания жертвы, остановился на расстоянии нескольких шагов, досадливо склонил голову к плечу. За спиной сверкнуло кривое лезвие. — А где же твой ме-е-еч?

Второй истерично и надрывно захохотал. Значит, эти не просто деньги забирают, они и в крови запачкаться не гнушаются. Ну это ничего.

Левая рука судорожно сжалась на рукояти бесполезного раньше кинжала с рубином. Он со второй попытки вынул клинок из ножен. Грабитель скептически хмыкнул. Рожа у него была уродливая, вся в шрамах, будто свой ножик он испробовал в первую очередь на себе самом.

— Хра-а-абрый гвардеец, — снова протянул.

Повторять звание своей жертвы главарю невероятно нравилось.

— Ну, ещё чего скажешь?.. — Демет глубоко вдохнул. Сделал резкий и наверняка бесполезный выпад.

Грабитель уклонился и попытался прочертить ножом по его груди. Своего толстого, апатично жующего сухарь дружка он отчего-то даже и не звал. Решил, наверное, что сам справится. Не без причин.

«Всё-то ты куда-то лезешь, Синарик. Подумать башкой — не судьба. Невдомёк, что-то, что стражники втроём делают, одному — не вытянуть», — Демет торопливо облизнул треснувшую от жары губу, судорожно соображая. Тьма. А ведь если пришибут, мать точно решит, что это её Анги Дин. Демет представил её искривлённое горем и ужасом лицо, её пустые синие глаза и пальцы, рьяно пытающие подол. Дурак. Какой же всё-таки дурак.

Нет, не дождутся, падаль.

Демет двинул бандиту локтем по носу, заставив отстраниться. Наугад саданул кинжалом. Плашмя ударилось о стёганку неудобно лёгкое лезвие. Прогнулось, к недоумению обоих. Мелькнуло лезвие кривое. Массивный Демет не успел увернуться до конца, заныла под ключицами тонкая свежая полоска. Снова ударил: по пальцам, некрепко сомкнутым на рукояти, в живот и по лицу. Бандит отпрянул, выронив оружие. Ошалело повёл головой, пытаясь вдохнуть. Прислонил ладонь к сломанному носу, подставляя её под льющую кровь.

Здесь бы и закончить. Засадить белое остриё… куда-нибудь. Но Демет лишь пнул подальше чужой клинок и настороженно попятился назад, к площади: гвардейцы то же, что рыцари, а рыцари не добивают безоружных. Позвать бы местную стражу, да вот что-то он их на площади не видел. Да и не услышит никто отсюда. Хитро придумали, падаль. Съехавший в потасовке капюшон болтался за спиной, отчего-то почти тяжёлый. Главарь наконец отдышался и спустя миг заорал, что есть мочи:

— Гарм… Гарм, стражу кличь, это, кажись, Синарик, кого король ищет! Га-а-арм!

Демет по привычке повернул голову на зов и поскользнулся на каких-то помоях. Удар о землю выбил из лёгких весь воздух. Миртсова нога!

Он лежал на гудящей спине, шипя сквозь стиснутые зубы, и думал, что уже в какой раз перестал понимать, что происходит. Преступников, зовущих стражу, в своей жизни Демет не встречал. Ну и тьма с ними. Королю он не нужен — за это можно быть спокойным, но уж к варирам грязные твари его теперь оттащат. Хотел равентенцев — получай. Уж те разбираться не станут, кто обознался, а кто просто дурак — Демет наслышан. И тогда… Тогда снова будет казнь. Миртсова несправедливая казнь.

Толстяк на зов отвечать всё не спешил. Главарь подошёл ближе, недовольно скривился, устав ждать, вся его рожа, казалось, пошла волнами. Хотел обернуться. Хотел, но его встретил смертоносный белоснежный росчерк. Одно движение — и из широкого надреза в горле брызнула кровь. Мягко повалилось набок тело, отстранённое рукой убийцы. Легко прошелестели приближающиеся шаги.

Демет сжал кинжал до хруста в костях, готовый драться дальше, несмотря на боль. Если с ним что-то случится, мать окончательно лишится рассудка. Но не было больше белых вспышек. Одетый полумраком спаситель лишь задумчиво разглядывал спасённого. Демет хотел встать и обезоружить его. Как раз силился перекричать мыслями звон в голове, когда вверху вкрадчиво прозвучал знакомый голос:

— Лапал девку? Признайся, лапал. И как, стоило оно того?..

Гребец протянул узкую, но крепкую ладонь. Затянутую в перчатку ладонь бывалого путешественника. Руку шутника и убийцы. Демет схватился за неё, встал, загоняя куда подальше накатившее головокружение. И тут же толкнул своего спасителя к стене.

Помощники, «рады служить Самбии Синарик»… тьфу ты! Не осталось в мире никакой бескорыстной помощи, только люди, гнусные настолько, что готовы дурить даже больных женщин.

Демет дёрнул за капюшон. Сглотнул, отшатнувшись. Встал в стойку, загородившись кинжалом. Дыхание неприятно клокотало в горящей от мёрфеджского жара глотке.

— Что? — мрачно вопросил «гребец», складывая руки у груди.

У него был острый безволосый подбородок, небольшой хищный нос, резкие черты. Чуть ниже заострённых ушей спускались выбившиеся из узла белые и тонкие, как паутина, пряди. Роак в своё время рассказывал много страшного о тех, кто выглядел так же, а Демет слишком внимательно слушал. Охотники севера. Народ вечной зимы.

— Ты из снежных, — недружелюбно объявил он, крепче обхватывая рукоять.