Место, где я чужой (1/2)

Шестнадцать часов. Девять минут.

Палец продавливает кнопку — и экран смартфона затухает, отражая на гладкой черной поверхности усталое лицо владельца.

Крейг Такер потирает глаза, утомленные долгой поездкой в маленький горный городок Колорадо, находящийся на приличном расстоянии от его нынешней квартирки в Сакраменто.

Саут-Парк почти не изменился с тех пор, как Крейг бывал в нем в последний раз, еще в юности, — накренившаяся автобусная остановка все такая же обшарпанная, улицы пустынные и одинокие, а ряды бесцветных домов, как всегда, не внушают ничего, кроме унылой тоски и безысходности. «Не город, а нарастающая опухоль» — как любил называть его Крейг — город, в котором у каждого на лице читается лишь вселенская усталость.

Он не сомневается — этот город все еще эпицентр гниения, а все его жители разносчики отвратительной заразы.

Мороз слабо пощипывает за щеки и нос, а также за незащищенную перчатками кожу рук. Крейг даже позабыл об этих ощущениях, привыкнув к зною Калифорнии. Он вздрагивает и поглубже зарывается отмороженными пальцами в карманы куртки, нащупывая на дне ментоловые Newport и черную зажигалку.

Мысленно он строит маршрут от остановки до дома, проходит по нему, воскрешая в памяти каждый поворот, каждый встреченный домик, магазинчик, каждое дерево. На конечном пункте его уже поджидает родня, которой явно не терпится скорее вынудить Крейга выслушать все то, от чего он, разговаривая с ними по телефону, последние несколько лет лишь мечтал сбежать.

Единственная причина, гнавшая Крейга домой— желание поскорее спрятаться в своей старой комнате. Скрыться от унылой жизни никчемного взрослого, от невесты, семьи и мнимых друзей. Он думает о россыпи люминесцентных звезд на потолке и испытывает острое чувство тоски. Они всегда оберегали. Они были единственными свидетелями слабостей Крейга и единственными слушателями его немых признаний. И чтобы добраться до них, он готов был храбро броситься под шквал вопросов любопытных родителей.

Крейг нестройно шагает вдоль выученных наизусть улиц, слегка горбясь в попытке удержать чуждый холодок, разглядывает с любопытством дома: большинство из них остались неизменными, хранили старую, слегка загрязнившуюся краску, лишь пару домов хвастались новой отделкой крышки, свежевыкрашенным белоснежно-белым забором или верандой, развешенной только купленными к Рождеству украшениями: гирляндами, венками и прочей сверкающей и разноцветной ерундой. Задумываясь о том, насколько изменились обитатели самих домов, и скрываются ли за красивым обновленным фасадом те же разочарованные жизнью гримасы, Крейг оказался у собственного порога.

Дом семейства Такеров нависал недружелюбно и как-то сурово. Может быть оттого, что не узнавал своего давно покинутого обитателя, а может, оттого, что не принимал обратно. Крейг не сильно спешил подходить к двери и возвещать о своем прибытии семью, которую не видел вживую много лет. С минуту он разглядывал неприветливые холодные стены, делал робкие шаги навстречу, вбирая в себя совсем незаметные перемены, новые трещинки и царапинки на двери. Он тяжело опустил ладонь на ручку, будто бы примеряясь с ее почти уже незнакомым ощущением холодной стали и только после этого безмолвного знакомства набирался смелости войти в дом.

Едва захлопнулась дверь и Крейг разглядел светлую прихожую, перед глазами возник клубничный блонд — ворох волос, не заплетенный как было прежде заведено в два смешных хвостика, а неуклюже торчавших из стороны в сторону, дергавшихся от малейшего движения — а Триша двигалась как заведенная, обрадованная долгожданным приездом брата. Насколько секунд он смотрел только на ее волосы, а затем медленно перевел глаза на искрящиеся глаза. В них плескались все те же бесята.

Триша, как и старший брат, приехала на каникулы. Она радостно обнимает брата, что-то пищит. Позади ее спины возникают родители — мама стоит в проеме, начищает до блеска тарелку и улыбается все также ласково, а отец, оказавшийся в два широких шага прямо перед сыном, одобрительно хлопает того по плечу. Глаза каждого Такера горят радостным предвкушением. Наверное, каждого, кроме Крейга. Он купается в них, но ответной лаской одарить не способен.

— Не думал, что мой сынок так быстро вымахает. Уже, вон, жениться собирается, а сам-то только недавно с пелёнок вылез, — усмехается Томас, ведя Крейга вглубь столовой, где Лаура продолжает начищать посуду, но уже чуть более суетливо, попутно хлопоча над кастрюлей на плите. Слова отца кажутся Крейгу нелепыми, затертыми до дыр, будто вырванными из глупого шоу.

Крейг обводит родителей взглядом, собирая все детали в общую картинку — мама улыбается, кажется, нежнее чем прежде, а в глазах отца определенно никогда прежде не было столько гордости.

Это все ненастоящее — вертелось на языке Крейга. Все здесь думают лишь о себе.

Эпицентр разложения — пульсировала навязчивая мысль.

Со временем атмосфера в доме становится все более размеренной. С появлением Крейга, — будто бы он был одной недостающей деталью слаженного механизма, — все словно пошло своим чередом так, как события двигались друг за другом несколько лет назад. Триша за обеденным столом красит ногти в какой-то сумасшедший морковный цвет, а затем старается аккуратно схватить чипс из тарелки, боясь размазать лак. Крейг насмешливо наблюдает за ее неуклюжими попытками, смеясь над неудачами, что ее ужасно раздражает, о чем ему, конечно же, прекрасно известно. Мама жалуется, что Триша снова наводит красоту за столом, где все едят, а отец отрешенно смотрит телевизор, глухой ко всем склокам между матерью и дочерью, ведь: «девочки сами разберутся».

— Слышал, ты собираешься переезжать в Чикаго, — невзначай бросает Крейг сестре, откидываясь на спинку стула.

Почти весь ужин Триша проболтала о приближающемся окончании учебы и переезде в новый штат. Она наверняка могла бы говорить об этом до наступления ночи, да и Крейг не особо против — родители увлечены дочерью, а остальное его не заботит. Когда Крейгу Такеру понадобилось сбежать от всех скопившихся проблем и забот, только Саут-Парк может стать для него самым тихим и уютным местом во всем мире — а больше ему податься и некуда, лишь только в родительский дом. Завернуться бы в него, как в старое детское одеяло, защищающее от любых сокрытых во тьме монстров.

— Так что же насчет свадьбы? — интересуется Лаура, внезапно меняя тему разговора. — Уже решили, где планируете проводить церемонию? А медовый месяц?

— Да, Крейг, ты же нам совсем ничего не рассказываешь, — с пущим оживлением соглашается Триша, навострив уши в ожидании подробного рассказа.

— О, как я хотела скорее выведать у тебя все подробности! — Лаура мечтательно ахает и прямо-таки светится, захваченная любовными приключениями своего сына. — Вспоминаю о том, как я мечтала о судьбе, как мы с Томасом все планировали, готовились... Столько стресса пережили, даже чуть не решили все отменить! И какие все-таки замечательные у нас были каникулы в Мексике!

Мама прячет улыбку, бросает нежный взгляд на отца. На памяти Крейга их отношения не были столь теплыми и близкими прежде, когда он еще был частью этой семьи.

А Триша сидит прямо перед ним и жует салат так, словно ничего не происходит. Словно это не предсказанный сюжет обернулся совершенно невероятным образом, а ничем не примечательная сцена, которая нисколько не удивляет.

И все-таки что-то изменилось.

— Да, Канкун был хорош, — протягивает отец басовито, отрешенно. Однако в нем слышится чертова теплота.

— Обязательно съездите туда с Джессикой, там такие потрясающие виды! — мама касается плеча Крейга, возвращая его в реальность. — А может быть на какой-нибудь другой курорт. А я ведь даже не знаю, что она предпочитает! Вдруг Джессика любительница гор, или, может, она хотела бы слетать на какой-нибудь остров, или же в лес...

— Выкладывай все, Крейг, — пинает его сестра под столом.

Рыба горчит. Крейг отрывается от ужина и запивает водой тяжелые куски мяса, с трудом проталкивая их в глотку, не в силах проглотить больше ни кусочка. Собирается с мыслями, прежде чем напустить привычную маску непробиваемого флегматика и твердо выдать:

— Мы все еще обсуждаем. Не хотелось бы говорить раньше времени, планы еще могут поменяться, — он замолкает на секунду, пробует слова на вкус. — Джесс сама хочет выбрать. Она говорит, я мало что в этом смыслю. Мне все равно, где отдыхать, если честно.

И Лаура Такер запросто простила сыну равнодушие. Она прекрасно его знала, но несмотря на это, в тот вечер ей не удалось уличить в словах Крейга горьковатый привкус сомнения. Она с улыбкой накладывает сыну новый кусочек рыбы, простодушно не замечая, что от вопросов о свадьбе ужин встал ему поперек горла. А затем продолжает заваливать Тришу вопросами об учебе, словно ничего не произошло. Словно никто за столом действительно не заметил, что он не хочет ничего решать, ни о чем думать. Не потому, что он весь из себя безразличный и неотосенный болван, а потому что он хочет убежать. Может быть даже предварительно выплюнув: «катилось бы оно всё к черту».

Но Крейг продолжает молча жевать пресную рыбу, с деланным интересом выслушивая болтовню Триши о студенческих приключениях. Он не настолько смелый.

Весь мучительно долгий совместный ужин наполнен отстраненными разговорами о будущем. Крейг держится холодно, отвечает размыто. Крейг попросту не знает, что отвечать. Он ведь и не знает также о том, откуда в его душе поселился надоедливый червячок сомнения.

Хоть так, у Крейга получается утихомирить любопытство своей семьи и дать себе еще немного времени на размышления.

Спустя час Крейг наконец остается один и незамедлительно направляется в свою заветную комнату. Он поднимается по лестнице на второй этаж; ступеньки привычно поскрипывают, как и дверь, которую он медленно раскрывает, разглядывая неизменный интерьер.

Ему требуется время, чтобы прочувствовать комнату, породниться с ней вновь. Он вдыхает спертый воздух, но чувствует нечто иное, почти забытое и неуловимое, отчего по всему телу разрастаются корни тоски и подавленности.

Для этого, казалось бы, простого действия требуется немало сил — войти в мальчишескую комнату, будучи уже давно не наивным мальчиком. Теперь он старый, усталый и скучный, в груди его чахнет сердце и бушует маленький ураган смутных эмоций, которым он не способен дать имен. А теперь — еще и много-много мыслей о прошлом.

Когда он в последний раз играл здесь в приставку с Клайдом и Токеном?

Когда он в последний раз гладил здесь Страйпи?

Когда он в последний раз лежал здесь с Твиком, невесомо касаясь его плеча своим и пугаясь этой неправильной и непозволительной близости?

Когда он в последний раз страдал здесь от бессонницы, впервые столкнувшись со жгучей безнадежностью и разрывающим изнутри страхом своих же мыслей?

Зато Крейг прекрасно помнит то, как он в последний раз покидал это место — обернувшись напоследок и столкнувшись лицом к лицу с обманутыми надеждами и собственной трусостью. Комната осталась ждать его столько, сколько потребуется для того, чтобы он вернулся новым человеком, довольным собой и счастливым, но он обманул ее надежды. Ему даже стало немного стыдно за то, что он вернулся.

Но комната не смотрит осуждающе в ответ на его печальный взгляд. Она словно бы жалеет его, но от этого Крейгу вовсе не легче.

Он делает глубокий вздох.

Посылает к черту собственную уязвимость в стенах родного дома.

Мысленно поднимает средний палец вверх, как делал это в детстве, посылая все и всех.

От этого действительно легче.

Прощальные лучи солнца освещают комнату и лицо Крейга, он подходит к шкафу и открывает дверцу. На верхней полке лежит обувная коробка. Как-то в детстве Крейг решил провернуть одну глупую штуку, которую подслушал у одноклассниц — собрать в коробочку все памятные вещи, а после от скуки продолжил традицию, с каждым годом сохраняя все больше и больше хлама, имевшего прежде огромную ценность.

Крейг ставит коробку на пол и садится перед ней, скрестив ноги. Он хмурится от толстого слоя пыли на крышке, случайным образом оставляет на ней отпечаток ладони и брезгливо оттряхивает руки. Запах пыли ударяет в нос. Крейг откладывает крышку в сторону и заглядывает внутрь коробки.

Первым делом в глаза бросается потрепанная синяя шапка — Крейг любовно положил ее сверху, когда покидал отчий дом, чтобы почувствовать, что он действительно прощается с этим местом и всем, что было с ним связано. Он аккуратно вытаскивает ее, разглядывает с минуту со всех сторон, затем с возросшим интересом возвращается к содержимому коробки. Снизу аккуратно лежат подаренные на день рождения Клайдом Донованом CD-диски с первыми альбомами Radiohead, затем полароидный снимок морской свинки Страйпи, когда та только-только появилась у Крейга; кассета с «Рассветом мертвецов», его любимым фильмом в подростковые годы; скомканный билет на концерт какой-то рок-группы в Денвере, куда он уломал съездить Твика и где они здорово оторвались; сложенный вчетверо постер с Рокки Хоррором; зеленый плеер, отданный отцом в шестом классе и потрепаные наушники; первый мобильник-раскладушка с наклейкой NASA, который перестал работать, когда Крейг случайно уронил его в бассейн Блэков на дне рождения своего друга Токена; любовная записка от Рэд МакАртур, старательно разрисованная красными сердечками и милыми серыми котиками, а также сквозящая лаской и любовью открытка от бабушки на десятый день рождения.

Но то, что вводит Такера в ступор, лежит на самом дне.

Чек на один капучино из Tweek Bros. — тогда он впервые попробовал кофе и ему жутко не понравилось, однако он даже не помнит, что положил этот чек в памятную коробку и зачем вообще это сделал. Но то, что лежит рядом, гораздо более трогательно.

Это детский рисунок Твика: глупый и корявый, на котором они вдвоем покоряли космос — то, о чем так сильно мечтал Крейг в детстве. Маленький и беспечный Крейг тогда восхищенно улыбнулся и даже на некоторое время повесил его на стену, чего художник ужасно смущался и каждый раз просил снять. Но Крейг отказывался, ведь каждую ночь, после того как тщательно чистил зубы и желал Страйпи добрых снов, любил подходить и разглядывать его, а затем жмурил глаза под одеялом, надеясь увидеть оживший рисунок во сне.

Взрослый и уставший Крейг усмехается.

Разноцветными фломастерами Твик изобразил себя забавным зеленым инопланетянином с кружкой кофе в руках, а его самого — отважным космонавтом, покорителем планет. Он был облачен в костюм астронавта и держал в руках американских флаг, вот-вот готовясь воткнуть его в поверхность Луны.

В далеком детстве в чужих глазах Крейг исследовал необъятный космос, сейчас же, сгорбившись над рабочим столом, он строчит бесконечные отчеты.

Крейг встает, все еще держа в руках рисунок, и вешает возле кровати — туда, где он висел раньше и над тем местом, где сейчас стоит старая отцовская гитара в запыленном чехле.

Крейг достает из недр тот самый зеленый плеер, надевает аккуратно склеенные черные наушники и включает те самые песни, когда-то заставляющие его мальчишеское сердце сладко трепетать. Он надевает шапку, ложится и долго-долго разглядывает светящиеся звезды на потолке. Сам того не замечая, Крейг засыпает под тихий голос Тома Йорка.

К девяти часам Крейг все-таки решает выкарабкаться из кокона собственных мыслей и воспоминаний и пройтись вдоль снежных улиц. Сумеречное полотно уже накрыло городок; поочередно стали зажигаться лампы, тускло освещая дорогу. Кое-какие магазинчики готовились к Рождеству, украшая витрины пестрыми лентами и флажками, сверкающими гирляндами. Все вокруг дышало надвигающимися праздниками.

В голове оглушительно пусто. Крейг думает о том, кого оставил в городе, отправляясь на поиски лучшей жизни. С горькой усмешкой он вспоминает прежние метания и ту искреннюю веру в то, что, покинь он в одиночку Саут-Парк, оставь он позади друзей, оборви все прочие связи, его жизнь чудесным образом наладится.

На улице лишь Крейг, снег, и сверкающие магазины. Пара-тройка знакомых лиц встретилось ему на пути, но они были столь незначительны, что он даже не обратил на них внимания. Не пришло на ум Крейгу ни единого человека, которого он бы желал видеть, или, может, он притворялся что не желал. Зато с десятка знакомых он насчитал на своей памяти, на кого он отчаянно надеялся не наткнуться этим вечером.

Он думает о Стэне Марше, который наверняка потягивает пиво на ранчо или, уже изрядно напившись, заблевывет унитаз; о Бебе Стивенс, которая нашла бы повод показать, какая она успешная сука, опуская тот момент, что попросту удачно вышла замуж; о Клайде Доноване, болване, который хлопнул бы его по спине так, словно они только вчера рубились в приставку и обсуждали сиськи. И Крейг бы не удивился, узнав, что бывшего друга до сих пор заботит только эти две вещи.

Крейг думает обо всех Саут-Парковских кретинах, с которыми хотя бы раз в жизни пересекался и не хотел бы сделать это вновь.

Думает, и не замечает, как проходит по улице, от которой крутит живот. И тут же цепляется взглядом за вывеску. «Tweek Bros. Coffee». Новая. Незнакомая.

На двери болтается картонка с надписью «Открыто», а за стеклом все тот же привычный интерьер. В этом чертовом городе не меняется абсолютно ничего. Только гребаный фасад, а внутри все так же — отвратительно-привычно.

Есть одна простая причина, почему от вида этой кофейни Крейг растерянно встает посреди улицы — раньше он частенько захаживал туда.

После того случая, когда вся школа объявила Крейга и Твика геями, они прилично сблизились, по большей части из-за необходимости проводить друг с другом огромное количество времени. Тогда Крейг мог проторчать в Tweek Bros. всю смену своего фальшивого парня, а затем по обыкновению забирал его домой и они проводили вечера, поглощая вредную еду и играя в Mortal Combat.

Или рисуя и играя на гитаре. Или выпивая пиво и смеясь над очередным тупым теле-шоу. Или просто валяясь и рассуждая обо всем на свете, разглядывая звезды на потолке. Или забираясь на крышу и разглядывая настоящие звезды, пульсирующие жизнью, пышущие энергией.

Эта привычка быть рядом не отпускала до самого конца их так называемых отношений. И определено оставила большую зияющую дыру.

Это весьма неприятно — ковырять корочки, казалось бы, давно заживших ран. Однако любопытство и тянущее чувство ностальгии берет верх и Крейг бездумно толкает дверь, вызывая слабый трепет колокольчика.

В кафе мертвенно пусто, лишь мужчина сидит за стойкой, со скукой тыкая в экран смартфона. Он слегка дергается, лениво поднимает глаза на позднего посетителя. И пораженно выдыхает.

За прошедшие несколько лет Твик, к удивлению Крейга, успел значительно вытянуться — белобрысая макушка теперь едва ли достигает уровня глаз Крейга. Твик стал шире в плечах и стройнее, и, в целом, стал выглядеть крепче, чем запомнил его бывший названый парень. К тому же, дрожит он теперь менее заметно, а нервные тики, что должны были при виде бывшего парня сотрясти все его тело, оставили лишь тень. И только одно осталось неизменным — всклокоченная светлая шевелюра. Ну и, безусловно, огромные мешки под глазами.

Сердце Крейга все-таки колет острая игла.

«Разве ты не мечтал убежать отсюда? Не планировал начать свою жизнь заново и обо всем забыть?» — думает он, встречаясь с лазурным взглядом.

Видимо, сдался не только Крейг Такер.

И теперь, стоя перед ним, словно обнаженный под цепким проницательным взглядом, Крейгу ужасно неловко. Он начинает жалеть, что вообще решил заглянуть.

— Привет.

Посетитель первым разбавляет тишину и неопределенно машет рукой в знак приветствия, не доставая руку из кармана синей ветровки.

Теперь Крейг всего-то посетитель, на большее он и не думает рассчитывать — до смешного глупо. Да и Твик вряд ли желает подпустить ближе, на что Крейг, в целом, даже и не претендует. Он только решил поздороваться, узнать как у старого друга дела, только и всего, напоминает он себе.

— Привет.

Голос Твика больше не такой визгливый — он стал более глубоким и ровным.

«Не такой неконтролируемый» — замечает про себя Крейг.

Несмотря на шок от вида давнего приятеля, Твик даже не заикается.

Крейгу не нужно дожидаться окончания смены — пустующий зал говорит сам за себя, — и они с Твиком располагаются за одним из столиков у окна, лениво попивая черный кофе.

Крейг мысленно отмечает, что тот был любимым напитком Твика. Он глотал его в чистом виде, без сахара и прочих добавок. Глотал жадно и ненасытно, как воду на грани обезвоживания.

Интересно, стал ли Твик поглощать меньше кофеина или же пристрастился еще больше?

Как он справлялся все это время — без него, Крейга, вечно оказывающего названому парню поддержку?

Крейг не решается озвучить свои вопросы. Тем не менее, он интересуется, почему Твик остался в ненавистной ему кофейне.

— После твоего отъезда, я сначала планировал уехать учиться. Даже думал подать документы в Джульярд, в Нью-Йорке, но потом... Не знаю, передумал. Я и не думал, что поступлю туда. И потому, наверное, охотнее внял словам родителей, что собственная кофейня не так уж и плохо, что это более надежный заработок. И, знаешь, — наверное, я вырос, — потому что теперь я начал понимать, что мне на самом деле повезло.

Ложь. Крейг всегда замечал, когда Твик лгал. Каким бы тот ни был хорошим актером, эти жесты и мимику он все еще не может спутать ни с какими другими.

— Ну, да... наверное, это неплохо, — бурчит Крейг, отпивая горький напиток. Он глядит на черную как смоль воду, стараясь скрыть гримасу отвращения. Впрочем, Твик знает его не менее хорошо, поэтому едва заметно улыбается.

Твик не спрашивает, почему Крейг вдруг порвал с ним, толком ничего не объяснив.

Крейг благодарен ему за это.

— Насколько помню, ты не хотел быть привязанным к своим родителям и их работе, — замечает Крейг.

— Да, это было так. Но, наверное, я охладел. Мы давно друг с другом не контачим. Они всегда хотели сбагрить мне эту кофейню, чтобы уехать в какой-нибудь большой город и развивать там бизнес. Открыть для себя больше возможностей и все в таком духе. Думаю, они счастливы в Эл-Эе. Мама без конца восхищается какая там динамичная жизнь и все такое. Они грезили о том, чтобы оторваться от захолустья и переехать в большой город.

«Без меня» — додумывает Крейг за собеседника.

— Ну, они всегда были такими, — хмыкает он. — Так даже лучше.

Твик молчит, но Крейг знает, что он понимает, что так действительно лучше, лучше для него самого — быть на расстоянии от родителей, лишь портящих ему жизнь.

Твик не спрашивает, почему Крейг бросил его посреди этого хаоса, хотя обещал, что никогда не оставит.

Крейг благодарен ему за это.