Глава 15. Немилостив со мною он (2/2)

Он хотел графа Ганнибала Лектера. Отчаянно. Особенно теперь, после этого сна, который дал ему многообещающее представление о том, как Ганнибал выглядел под своей элегантной одеждой. И помоги ему боже, даже несмотря на то, что это был онанизм, его оргазм был настолько потрясающим, настолько глубоко удовлетворяющим. Одним из лучших, что он когда-либо испытывал — лишь его собственная рука и сон, облегчающий то, что ощущалось тяготой всей жизни.

По его просьбе Авигея дала ему чайник для камина — чтобы ему не приходилось так часто беспокоить ее из-за воды для умывания. Уилл наполнял его вечером, чтобы тот был готов к утру. Сейчас он разжигал огонь и разогревал его, наблюдая, как пламя лениво лижет поленья, словно он лизал…

Нет, только не опять. Во сне он не мог не трогать себя. В пограничном состоянии не было места стыду.

Для мытья он использовал всю воду в чайнике, уделяя особое внимание своим гениталиям и окружающей области. Он использовал всю воду и отправил Авигею принести еще, когда она пришла с завтраком — или это был обед? Он так долго спал в эти дни, каждую ночь не укладываясь спать почти до рассвета, проводя время с графом.

С Ганнибалом. Знакомое имя снова отдалось в его чреслах. Впервые с момента его неудавшегося признания Алане он почувствовал себя… хорошо. Он на что-то надеялся, даже если это место было до невероятия странным, а его сны и видения все больше выходили из-под контроля. Здесь он был в безопасности. Это пройдет, как было после того, как он раскрыл убийства Потрошителя и убил Абеля Гидеона. Потребовалось некоторое время, но это прошло.

Он поел и оделся, но без рубашки и пиджака. Ему очень нужно было побриться, даже если бы ему пришлось использовать маленькое зеркало для бритья из дорожного набора. Если бы он позволил своей щетине отрасти еще длиннее, сбрить ее опасной бритвой было бы гораздо сложнее.

Уилл снова нагрел воду и наполнил таз, затем поставил зеркало для бритья на неровный камень, выступавший из стены замка, образовывая небольшую полку, которая, к счастью, была как раз на нужной высоте, чтобы он мог себя видеть. Уилл с сожалением отдернул шторы, снова прищурился от яркого солнца и намылил лицо и шею. Он раскрыл бритву и приступил к бритью — приподняв подбородок, осторожно проводя лезвием по шее до линии челюсти, часто споласкивая бритву.

— Добрый день, мистер Грэм.

На его плечо легла рука.

Уилл вздрогнул, лезвие соскользнуло и край впился в кожу. Уилл резко вдохнул от боли и повернулся к руке. Бритва, которую он держал раскрытой, была зажата в небрежной хватке его руки на случай, если ему понадобится оружие.

Каким-то образом позади него оказался Энтони Диммонд, в своем обычном старомодном сюртуке и с надменным выражением лица.

Но это было невозможно. Уилл не видел в зеркале, как он подошел, не говоря уже о том, чтобы услышать, как открылась и закрылась дверь. Уилл бросил дикий взгляд в зеркало и снова увидел, что у Диммонда нет отражения.

Необъяснимым образом зеркало для бритья опрокинулось и упало на каменный пол, разбиваясь на мелкие осколки. Звук бьющегося стекла показался невероятно громким.

— О боже. Вы порезались, — подняв руку, Энтони сделал шаг к Уиллу. Что-то в чертах его лица казалось одновременно похотливым и хищным, когда он потянулся рукой к кровоточащей шее Уилла. Уилл отступил к рукомойнику, достаточно резко, чтобы выплеснуть воду из таза — его разум вопил об опасности.

Он поднял бритву в своей руке. Глаза Энтони, сверкнув сверхъестественным светом, посмотрели на оружие. Он безрадостно рассмеялся, все еще приближая пальцы к ране Уилла.

— Будьте осторожны, — сказал он. — Будьте осторожны, чтобы не порезаться. В этих стенах это опаснее, чем вы можете представить.

— Почему? — требовательно спросил Уилл. — Что это значит?

— Хотите, я покажу вам?

— Не прикасайтесь ко мне, — предупредил Уилл, его бездонная обеспокоенность просочилась в голос, проявившись как гнев. Он крепче сжал рукоятку бритвы.

— Энтони.

Они оба обернулись на звук властного голоса графа Лектера. Каким-то образом он оказался в открытом дверном проеме, хотя Уилл не слышал, как открылась дверь.

— Ты ведешь себя грубо с нашим гостем.

Энтони усмехнулся, но отступил, отвернувшись от Уилла, чтобы с ненавистью посмотреть на графа.

— Жаль ваше зеркало, мистер Грэм. Но я уверен, что граф Лектер скажет вам, что не стоит доверять себя таким обманчивым безделушкам, — Уилл, все еще замерший, с ноющими от мучительного напряжения конечностями, смотрел, как Энтони уходит, остановившись лишь чтобы сказать: — Пройдет совсем немного времени, — он обращался к графу Лектеру, — прежде чем он узнает.

А затем он исчез. Не было скрипа сапог на каменном полу коридора. Уилл лишь моргнул, и Энтони уже не было.

Пульс Уилла стучал в висках, его мозг боролся с тем, что его глаза не могли постичь. С замиранием сердца он подумал, что это знакомое чувство. Момент опасности отступил, и течение его мыслей изменилось. Теперь он осознал себя полуодетым, с покрытым мылом лицом, бритвой в руке, и графом Лектером, направляющимся к нему. Его глаза смотрели внимательно, и Уилл мог видеть, как дергается мускул его челюсти, хотя выражение его лица было мягким и извиняющимся.

— Дайте мне бритву, Уилл.

Уилл посмотрел на бритву в своей ладони. Граф Лектер медленно протянул руку и вытащил ее из его пальцев. Он осторожно повернул Уилла и приложил лезвие к щеке, другой рукой удерживая челюсть Уилла недвижимой. Разум Уилла растворился в статическом гудении нервов, когда Ганнибал скользил бритвой по его коже пока бритье не было закончено. Уилл старался оставаться как можно более неподвижным и дышать ровно — в то время как он чувствовал, что отголоски его любвеобильного сна выскальзывают из тени. Это была пытка, но продолжительные прикосновения были более чем желанными.

Наконец граф Лектер вымыл бритву в миске с водой и положил ее на умывальник. Уилл повернулся к нему, его сердце быстро колотилось в груди.

Губы Ганнибала были приоткрыты, зрачки расширены, глаза светились. Он протянул руку и положил прохладную ладонь на обнаженную грудь Уилла, позволяя ей скользнуть вниз по его грудным мышцам, направляясь на юг. Уилл не мог удержаться от того, чтобы протянуть руку и схватить графа за талию, цепляясь за края его темно-синего пальто, края которого были отделаны роскошным серым мехом, несмотря на тепло дня.

Ближе. Уилл чувствовал слабый запах своего мыла для бритья, но запах Ганнибала перекрыл его — древняя амбра и экзотичный, пряный мускус, который Уилл с наслаждением вдыхал. Глаза Ганнибала, казалось, светились изнутри, каким-то образом улавливая полуденный солнечный свет так, что его радужки светились, словно топазы. Обычно Уилл ненавидел зрительный контакт, но теперь он думал, что если его попросят отвести взгляд, это причинит ему физическую боль.

Ганнибал вплел пальцы в волосы Уилла, нырнув ими через кудри на затылке. Когда Уилл подошел еще ближе, он почувствовал, что рука на его груди задрожала. Теперь их бедра соприкасались без давления или силы, естественно прилегая друг к другу.

— Уилл, — его имя прозвучало как предупреждение — один, наполненный смыслом слог, четыре тревожные буквы. Эмпатия Уилла заревела. «Ты рискуешь больше, чем осознаешь.»

«В этих стенах это опаснее, чем вы можете представить», — эхом повторил Энтони в его голове.

«Мне все равно — мне все равно — пожалуйста!»

Уилл достиг своего предела. К черту приличия, манеры, уместность, то, что случилось в последний раз, когда он открыто говорил о своей привязанности к кому-то, к черту их деловые отношения. Алану, мистера Браунера, недвижимость, адвокатов, этику, язык, иерархию, культуру. К черту все это.

В это мгновение Уилл раскрылся.

Он попытался наклониться для поцелуя, сжимая в ладонях пиджак графа и пытаясь притянуть их ближе друг к другу.

Уилл был остановлен напрягшейся в его волосах рукой, которая застигла его врасплох, едва дав достигнуть цели. Губы едва коснулись губ и замерли — вот и все. Общее смешавшееся дыхание — или это был только его собственный выдох, возвращающийся к нему?

Рука Ганнибала на его груди очень внезапно переместилась на его спину, наклоняя его, сводя их бедра вместе. Не было никакой ошибки в ощущении ответного желания тела графа, и Уилл мгновенно почувствовал восторженную взволнованность щедрыми очертаниями.

«Но ты знал это — тебе это снилось», — прошептал тихий голос где-то глубоко внутри него.

Удовольствие и боль пронеслись по коже головы Уилла, когда рука Ганнибала сжалась сильнее, и он использовал ее как рычаг, чтобы наклонить голову Уилла набок. Уилл почувствовал, как граф уткнулся носом в его горло — начиная с края его уха и двигаясь вдоль свежевыбритой кожи, вдыхая и тут же выдыхая опьяненный вздох, который повторял тихие звуки самого Уилла. Граф опустил голову ниже и продолжил тянуть его за волосы, еще больше обнажая шею.

Язык Ганнибала коснулся тонкой струйки крови, стекающей из небольшого пореза вниз, к ключице Уилла. Он двинулся вверх, по мере движения собирая кровь. Желание Уилла бушевало у поставленной им самим решетки — оно сломало замки, и теперь тюрьмой управляли заключенные. Он крепче схватил графа, в полубезумии, крики его совести — о том, что это странно, опрометчиво, почему кровь? — были приглушены густой пеленой похоти, окутавшей его целиком.

Он резко вдохнул, когда Ганнибал сомкнул губы над порезом и пососал — вероятно, оставив синяк, похожий на тот, что Уилл видел на груди деревенской девушки, когда они застали пару, целующейся во фруктовом саду. Тело графа сотрясла сильная дрожь: Уилл чувствовал, как рука в его волосах подрагивает, сжимается и расслабляется порывистыми импульсами, переплетая удовольствие и боль в его волосах и в ноющей ране на его горле. Эти места на его теле были притоками реки, которая протекала между его ног — его член напрягся в брюках, отчаянно желая быть освобожденным, познать прикосновения и получить внимание.

Теперь появилось странное ощущение, словно верхушки двух игл касаются кожи по обе стороны небольшого пореза, будто острые кончики плотницких гвоздей сдирают его кожу. Выходящие изо рта Ганнибала, заключенные в барьер его губ?..

И, очень внезапно, Ганнибал отпустил его. Уилл споткнулся, больше не держа ничего, кроме воздуха. Физика не давала объяснения — как он сейчас оказался в другом конце спальни? Тяжело дыша, Уилл схватился за столбик кровати.

— Ганнибал, — выдохнул он.

Лицо графа Лектера представляло собой искаженную мешанину эмоций, которые менялись так быстро, что даже Уилл не мог их отследить. Жажда, боль, желание убить, обожание, страх, любовь, голод — маятник окружающего настроения качался так быстро, что Уилла затошнило.

— Уилл, — выдохнул Ганнибал, а затем расправил плечи и придал лицу маску властного аристократизма. — Уилл, — твердо повторил он. — Посмотри мне в глаза.

Уилл подчинился, на его языке закрутился вопрос. Он скользнул назад, когда его тело напряглось, затем медленно расслабилось — по одной мышце за раз. В его голове, в его мозгу пронесся странный холодок, каким-то образом ощутимый. Холодный, скользящий, словно кусок льда, тающий на нагретом солнцем камне, или проведенный по живой плоти, оставляющий за собой холодный след влаги.

«Что это? Что со мной происходит?» — Уилл мысленно боролся с ощущением, которое, казалось, теперь охватывало все его тело.

— Что ты… что ты делаешь…

— Расслабься, любовь моя, — раздался мурлычущий шепот, и окружающий мир смягчился по краям и истек акварелью.

Любовь моя?..

Ощущение становилось холоднее по нарастающей, а давление на его разум усиливалось. Хватка Уилла ослабла, и он погрузился в затопленное пространство плавающей черноты.

Уилл услышал, как в темноте вокруг него разнесся позабавленный смешок Абеля Гидеона. Затем во врата его разума — распахивая их настежь — ворвались образы. Николс. Страйд. Эддоус. Чепмен. Живая Мэри Келли трясет его за руку. Мэри на кровати, разорванная на куски. По стене медленно сползает Абель Гидеон, из его пулевых ранений льется кровь.

Видишь? Видишь?

Уилл проснулся.

Он стоял у раковины с бритвой в руке, его лицо было свежевыбрито. Бритва выпала из его дрожащей руки, плюхнувшись в таз.

Хождение во сне и бритье?

Он спал?

Уилл доковылял до кровати и опустился на нее, положив голову на руки. Он вспомнил приснившийся ему сон — о графе Лектере и женщине, которая, как он полагал, могла быть его сестрой. Они… делали кое-что… а Абель Гидеон смотрел на них. Он проснулся от инстинктивной потребности тела — постыдно удовлетворенной. Встал, тщательно помылся, частично оделся, нагрел еще воды для бритья… и вот он закончил, хотя сам процесс он не помнил.

Его зеркало для бритья разбилось на полу.

Уилл обхватил голову руками и заставил себя дышать, его пальцы дрожали, когда он яростно тер глаза.

«Думай об этом как о месте преступления. Интерпретируй улики.»

Он встал и надел ботинки, чтобы не наступить на стекло босыми ногами. Уилл методично обошел комнату. Дверь была не заперта, но надежно прикрыта — как он закрыл ее после того, как Авигея ушла во второй раз. Шторы были раздвинуты. Он прикинул, что начал бриться минут двадцать назад, может, меньше, и положение солнца, кажется, подтверждало его воспоминания. Вода в раковине была теплой, хотя и не кипела, как в начале, когда была почти слишком горячей, чтобы дотронуться до нее — сразу из чайника.

Если он и потерял время, то не так много. Не так, как во время расследования дела Потрошителя. В 1888 году он терял целые дни или вечера, моргая и приходя в сознание часами позже, а коллеги говорили ему, что он вел себя нормально, разве что немного холодно и отстраненно.

«Твое тело — часть места преступления, — напомнил он себе. — Как ты можешь его интерпретировать?»

У него болела голова, и с каждой минутой становилось все хуже, дневной свет пронзал его глаза, словно раскаленные добела стрелы. Со вздохом облегчения он задернул шторы, затем осмотрел себя — насколько мог без зеркала. Он снова возбудился, несмотря на бедственное положение, хотя головная боль брала верх желанием, заменяя его собой. Он надел рубашку, затем остановился у подножия кровати, задумавшись, и потер затылок.

Уилл издал тихий звук боли, когда провел рукой по шее. Там был небольшой порез от бритья, уже покрывавшийся корочкой. Но еще там ощущался синяк — как будто к его горлу прижалось тупое лезвие, порезав его совсем легко, но оставив под кожей лопнувшие кровеносные сосуды. Его раздражало то, что он не мог этого увидеть. Его бритва была острой: если бы он надавил достаточно сильно, чтобы появился синяк, он бы прорезал кожу глубже.

Может, он упал или травмировался каким-то иным образом за то короткое время, что ходил во сне. Или был без сознания? В какой-то форме — как объяснил это граф Лектер — пограничного состояния.

Эта концепция только укрепила мысль о том, что он все еще недостаточно здоров для путешествия. Уилл задавался вопросом, когда он снова будет в форме, чтобы опять находиться в одиночестве, и подумал, что ему следует больше беспокоиться о проведенном вдали от Лондона времени. Тем не менее, он смог заставить себя лишь слегка волноваться. Он мог сходить с ума, его здоровье разваливалось на части, но кто мог гарантировать, что это не происходило бы прямо сейчас в Лондоне, если бы он был там?

Возможно, отказ Аланы вызвал это состояние. Эту штуку в его мозгу, которая перетасовывала реальность. Если бы корнем зла было эмоциональное потрясение, это объяснило бы так много странных вещей, которые он видел и пережил в Трансильвании.

Он несколько раз ткнул пальцами рану на шее, прежде чем снова промыть ее мыльной водой и оставить высыхать на воздухе. Не в силах отогнать головную боль или продолжать размышлять о том, что ее вызвало, он заполз обратно в постель и с радостью нырнул в темноту.

Если бы только ему мог присниться Ганнибал без визита Потрошителя…