Глава 5. Разбитое сердце терпеливо (2/2)

Я застигнут врасплох и не могу ответить немедленно. Он прав. И наблюдателен. И чертовски умен.

— Мне было любопытно, — признаюсь я. — Я никогда не встречал человека, который бы бросал снег в почетного гостя своего опекуна без повода.

— Смело с твоей стороны предполагать, что я целился в тебя.

— А это было не так?

— Возможно. — Он соглашается, на мгновение отводя взгляд, его щеки краснеют еще сильнее.

— Интересный способ привлечь внимание мужчины.

— Я думаю, ты имеешь в виду «эффективный», — поправляет он меня, кокетливо наклоняя голову.

Я разглядываю костюм, облегающий его тело. Он стал еще свободнее сидеть на нем и теперь обнажает половину его гладкой груди, лишь несколько темных волосков торчат у края соска, розового, как и его губы.

— Постоянство, — читаю я там, где надпись вышита на ткани, проводя кончиками пальцев, чтобы было легче прочитать. Требуется немалая сила духа, чтобы не скомкать тряпку в руке и не притянуть его в свои объятия одним движением. Чтобы сорвать это одеяние с него. Такие греховные мысли. Священнику предстоит выслушать все это. — Тебе следовало сыграть Красоту.

Он поднимает подбородок и отступает назад настолько, что ткань его костюма выскальзывает из моей хватки.

— Красота — не заслуга, — говорит он, теперь уже серьезно. — Я ничего для этого не сделал. Я родился, вот и все. А постоянство — это добродетель, требующая силы сердца и души, вы согласны, граф Лектер?

Я в отчаянии, как человек в пустыне в поисках воды. Я хочу, чтобы он называл меня Ганнибалом, как умирающий человек мечтает о оазисе. Я могу только кивнуть.

— Я бы предпочел, чтобы меня знали за то, что я предан своим друзьям и постоянен в своей вере. Если бы я был изуродован в бою, я все равно был бы известен тем, что защищал тех, кто мне дорог.

И я без памяти влюблен.

Просто так, один вздох, один удар сердца.

— Ты очень мудр, — смиренно говорю я. Смиренен отныне и навсегда. Я буду его слугой до последнего вздоха. Такая любовь, такая яростная и внезапная, я думал, предназначена только для молодых людей, не обремененных заботами о своих землях. Как, во имя Всего Святого, я так подвластен этому чувству?

Я протягиваю руку и беру его ладонь в свою. Я подношу ее к губам, достаточно медленно, чтобы он мог отстраниться, если захочет, моя хватка крепка, но достаточно мягка, чтобы вырваться.

Он не сопротивляется, просто смотрит на меня своими сапфировыми глазами, когда я подношу его руку и благоговейно целую ее.

Прежде чем я успеваю отпустить его, он берет мою руку в свою и прижимает к своей груди. Я делаю тихий, но резкий вдох, когда он кладет мою ладонь себе на шею, удерживая ее там своими руками, и наклоняет голову, чтобы положить ее на мои пальцы на его мягкой, теплой плоти.

— У тебя руки замерзли, — объясняет он.

Нет ни одной части моего тела, которая была бы холодной. Я весь в огне с головы до ног, до костей и самого нутра. У него невероятно нежная шея, кожа более гладкая, чем шелк его костюма. Он благоухает словно вино с пряностями и цветы. Он излучает тепло, противоположенное вечерней прохладе и тающему снегу.

— Граф Лектер! — Мой гостеприимный хозяин привлекает мое внимание. Он пьян и чувствует себя великодушным. Сейчас самое время уточнить детали нашего торгового соглашения. И все же я чувствую вспышку раздражения — даже гнева — из-за того, что нас прервали. Илья отходит, отпуская мою руку, и улыбается на прощание, в то время как Альбеску обнимает меня за шею и тянет обратно в толпу.

Три короткие недели я остаюсь гостем у боярина и каждый день нахожу способ увидеться с ним. И он находит способ увидеть меня, слоняясь по коридору, притворяясь, что флиртует с горничными, ожидая, когда я пройду мимо. За ужином он меняется местами, так что мы оказываемся друг напротив друга. И теперь он необъяснимым образом практикуется в метании кинжалов по мишеням, когда я прихожу посмотреть на людей лорда Альбеску и оценить их готовность защищать наших торговцев на предполагаемом торговом пути. Он редко попадает в «яблочко».

Прежде чем мы делаем перерыв на обед, мальчишка перебивает своего дядю, что граничит с грубостью, как будто он ничего не может с собой поделать. Илья вызывает меня на поединок, его глаза горят, щеки безукоризненно розовые, он бросает мне вызов.

Я не отказываюсь.

Я переполнен удовольствием. Он грозный противник, и я наказан за то, что недооценил его. Мы сражаемся деревянным оружием на глазах у собравшихся мужчин, сражаемся до тех пор, пока не начинаем задыхаться и потеть, пока дьявол не овладевает нами, и я набрасываюсь на него просто для того, чтобы свести наши тела вместе, грудь к груди, губы в нескольких дюймах друг от друга. Я не могу устоять перед желанием прижать его к себе.

Он быстр, и ему удается выскользнуть из-под меня. Я издаю недоверчивый смешок, когда он приставляет тупое лезвие меча к моей шее. Зрители болеют за него, тоже шокированные тем, что это юное создание, на десять лет младше меня, взяло надо мной верх. Как будто я не был в его власти с того момента, как впервые увидел.

Я всегда гордился своим самообладанием, чувством меры и благочестием, но после нашего состязания все в замке и в окружающей его деревне знают, что я хочу ухаживать за ним. Ничего не остается, как спросить разрешения у его дяди.

Это невыгодно для наших торговых переговоров, но у меня нет выбора. У него есть то, что мне нужно.

Я получаю благословение лорда Альбеску, хотя он и осторожен. Любопытен.

— Я понимаю, что мальчик привлекателен, но он очень мало может предложить в качестве приданого.

— Меня это не беспокоит, — говорю я, несмотря на то, что причина, по которой я до сих пор не женился, заключается в том, что мы с Мишей планировали стратегический союз для нас обоих, который увеличил бы богатство и власть нашей вотчины. Все эти планы рухнули, по крайней мере, с моей стороны.

Мне всё равно.

— Неужели? — спрашивает лорд.

— Моя сестра Миша продолжит род, — говорю я. Сейчас церковь смягчила требования к наследованию для однополых пар, позволяя собственности и титулу переходить к приемным детям. Эта мысль витает где-то далеко в моем сознании. Я бы не хотел делить его с ребенком. Позже у нас будет достаточно времени для всего этого.

— Очень хорошо, — соглашается он, поглаживая бороду. — Если Илья волен, пожалуйста. Могу пожелать лишь счастья и удачи с его острым языком.

У меня есть необходимые благословения. Теперь нужно завоевать его.

Я приглашаю Илью поохотиться со мной, хоть и под надзором. Я не доверяю себе наедине с ним, и для меня важен праведный брак. Его дядя сажает нас за столом рядом друг с другом. Наконец я танцую с ним, и он краснеет, бормоча комплименты. Мы часами откровенно говорим о том, что потеряли детство, о Боге, вселенной, искусстве, философии — и, конечно, о земных делах, еде, вине и маленьких радостях жизни. Он продолжает поражать меня своим умом, превосходя даже Мишу в своих способностях, сочетая свое образование с высокой степенью эмпатии, что позволяет ему видеть людей и идеи под таким углом зрения, который я никогда не рассматривал. Он — луч моего сердца и сокровище моей жизни. Илья — это первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь, и последний образ, который я вижу перед сном.

Время моего визита подходит к концу. Сегодня вечер перед моим отъездом, и мое сердце болит при мысли о том, что он будет в четырех днях пути от меня, когда я вернусь в замок Лектер. Но я понимаю, что еще слишком рано брать его с собой. В глубине души я знаю, что это не мимолетная прихоть, не низменное увлечение, но другие могут воспринять это как таковое, и каждому из нас нужно отстаивать свое имя. Мы будем ждать. Мы будем писать друг другу и снова встретимся на святой праздник Рождества. Мне нужно будет поговорить с моими советниками. Для этого ухаживания необходимо учитывать финансовые соображения, наименьшее из которых — платить посыльным за то, чтобы они снова и снова пересекали горы.

Кроме того, я был бы неосторожен, если бы не попросил благословения и у своей сестры. Она графиня Лектер, ее статус равен моему.

Теперь мы в саду, рука об руку, пара крепких мужчин рядом, если я попытаюсь украсть его. Я понимаю эту предосторожность, но все же испытываю легкое колющее чувство при мысли о том, что некоторые сочли бы меня способным относиться к своему возлюбленному с чем угодно, кроме предельного уважения. Конечно, я жажду плотских утех, но я человек Божий и не стал бы порочить наши имена.

Но это не значит, что мне не снятся порочные сны. Каждую ночь меня мучают образы того, что я мог бы увидеть в нашу брачную ночь — гладкую кожу его подтянутого живота, молочную мягкость его бедер, мягкие вьющиеся волосы на его самых интимных местах. Это сладостная пытка.

— Я знаю, что тебе завтра нужно уезжать, — говорит он, беря обе мои руки в свои и склоняя голову, показывая мне свою корону из кудрей цвета дуба. — Я только хотел бы, чтобы ты остался.

— Терпение, — говорю я, как будто и сам им обладаю.

— Ганнибал, — мягко спрашивает он, — ты… ты действительно хочешь… быть со мной?

Я ошеломлен.

— Разве я не дал ясно это понять?

Над головой расходятся облака. Начинает накрапывать сильный весенний дождь, и мы ныряем под покрытую листвой беседку, усыпанную цветами. Я смахиваю капельку воды у него из-под глаза, а потом задаюсь вопросом, была ли это слезинка.

— И ты не… не бросишь меня? — спрашивает он, хотя и запинаясь, как будто боится произнести эти слова.

— Если я когда-нибудь покину эти земли, я возьму тебя с собой, — клянусь я.

— Я люблю тебя, — говорит он, а затем бледнеет, как будто это вырвалось у него само собой.

К черту компаньонов. Я не вынесу следующих шести месяцев, если не попробую эти губы на вкус. Я кладу руку ему на лицо, запуская пальцы в его волосы, и целую его.

Каждый вздох, покидающий мое тело, я дарю ему. Я тону в его сладком вкусе, он возвращает привязанность, внезапно и отчаянно обнимая меня за шею.

Гремит гром, и дождь теперь льет сильнее. Я слышу, как мужчины зовут нас внутрь. Он улыбается мне в губы, и мы отстраняемся, я держу его руку в своей. Мы бежим под дождем, чтобы найти укрытие от бури.

***