Земля? (1/2)
Ещё один по-неземному долгий день близится к своему завершению: глубокие тени вытягиваются и, расплываясь, бледнеют, чтобы совсем скоро смениться бархатной мглой; убаюкивая птиц, невесомо шумит розовая от закатного солнца листва; всё увереннее звучит стрёкот ночных насекомых…
Наслаждаясь спокойствием и вечерней прохладой, на ступенях хижины сидит Питер. Гибкие стебли в его руках послушно ныряют один под другой, сплетаясь в борта вместительной корзины. Завтра она должна будет заменить свою почившую предшественницу, до краёв наполнившись лесными дарами, однако сейчас Питер об этом не думает. Он ни о чём не думает. Отдавшись механике действий, он не замечает, что происходит вокруг, и подскакивает, когда в корзину падает спелый плод.
– Расслабился наконец?
Голос сходит лавиной, окончательно выталкивая Питера за границу мыслей, к реальности. Вскидывая круглые от секундного испуга глаза, он упирается ими в Таноса и только затем выдыхает. Титан перед ним улыбается, — если, конечно, кривой из-за рассекающих лицо глубоких ожогов оскал можно назвать улыбкой. Подброшенное угощение — его рук дело, в этом Питер не сомневается, но вот смысл вопроса, едва услышанного, упорно ускользает.
– Не понял, – облизнув пересохшие губы, честно признаётся Питер.
– То муха мимо тебя не пролетит, паучок, а то меня, хромого, не заметил, – поясняет Танос. Довольный игрой слов, он подмигивает и, припадая на искалеченную ногу, грузно поднимается по ступеням. Садясь рядом с Питером, Танос треплет его по волосам и шутливо толкает в плечо: желает подбодрить или разрядить обстановку, или…
«Проверяет», – догадывается Паркер.
Танос никогда не бежит от физического контакта, Питер заметил это сразу, ещё на Титане, а в последнее время такие отцово-дружеские прикосновения и вовсе стали обыденностью. Однако вторжение Таноса в личное пространство всегда несёт под собой какую-то цель. Вот и на этот раз, тормоша Питера, он хочет удостовериться, что его догадка верна и что после недели изматывающей тревоги Паркер в самом деле расслабился.
«А расслабился ли?»
Питер с опаской прислушивается к ощущениям. За несколько бесконечно долгих дней и столько же ещё более долгих ночей он успел забыть, что значит жить, когда на фоне не пульсирует «чутьё». Но оно действительно молчит.
– Да-а… – с облегчением тянет Питер.
Выудив из корзины незапланированный ужин, он обтирает его о штанину и вгрызается в сочную мякоть: «Как же хорошо в тишине…»
***
После того, как больше суток Танос провёл на грани жизни и смерти, а затем ещё несколько дней — в глубочайшей апатии, он удивительно быстро пошёл на поправку.
Поначалу даже простые вещи, такие как говорение или ходьба, давались ему с трудом, но, превозмогая боль, он делал всё, только бы не обременять Питера своей немощью. Питер же был ему искренне за это благодарен и от помощи не отказывался.
Дважды они пытались снять с руки оплавленную перчатку, однако оставили эту затею, когда после особо сильного рывка через щели в металле полилась пурпурная кровь. Питер готов был дёрнуть и в третий раз, убеждая Таноса, а вернее, себя, в том, что кровь идёт, потому что перчатка отошла от кожи, и сейчас ну точно всё получится, но Танос ему не позволил. Показав то, что прежде скрывала одежда: изъеденную энергией руку, высохшую ногу, покалеченный торс… он без слов объяснил, что кожи под металлом уж точно не осталось. При виде ран Питер невольно вспомнил резкий запах горелого мяса, который в тот день шёл от Таноса и который, казалось, никогда уже не выветрится из носа. Желудок моментально скрутило… В этой ситуации Питер был рад только одному: что всё происходило на улице и ему не пришлось отмывать за собой пол. Танос тогда впервые после щелчка рассмеялся — сипло, натужно, с надрывом…
После безуспешной попытки вернуть дочь Танос изменился. Питер заметил это сразу, но не сразу понял, что именно с ним произошло. Однако, чем дольше он наблюдал, тем яснее ему становилось — к Таносу пришло смирение. Вместо маниакальной отстранённости, в последние недели перед щелчком постоянно сквозившей у него во взгляде, теперь в нём мерцал иной, уже не безумный блеск. Танос начал оживать и вместе с тем открываться.
«Но надолго ли?»
Если прежде он мог днями не проронить ни слова, то сейчас первым заговаривал с Питером, причём необязательно «по делу», как это было раньше. Слушать Таноса было интересно, но Питера не покидало ощущение, что все задушевные разговоры и невыдуманные истории ненастоящие, настолько сюрреалистично выглядел в моменты словоохотливости Танос. Сюрреалистично и пугающе.
«Затишье перед бурей или новый виток в помешательстве?» – не веря в исцеление, думал Питер и старался поскорее улизнуть от многократно возросшего к себе внимания «обновлённого» титана.
Но пока он избегал Таноса, пропадая в лесу и на озёрах, тот взял на себя все бытовые заботы, не требующие особых усилий или реакции. Хотя Питер сам вызвался отвечать «за ноги», он надеялся, что регенерация Таноса скоро справится с повреждениями и позволит вернуться к привычному разделению обязанностей, ведь расставлять и опустошать силки ему категорически не нравилось.
Не нравилось ему и то, что некогда грозный титан с какой-то гипертрофированной заботой мыл за ним посуду, штопал вещи и перестилал постель. Питер понимал, что Танос делает это от неумения сидеть без дела и желания быть полезным, но прозвище «восьмифутовая Мэй», однажды при виде хлопочущего по дому титана возникшее в голове у Питера, вызвало вовсе не смех, а тревогу. Питер попытался объяснить это чувство «разрывом шаблонов», но сознание тут же гнусаво добавило, что «вообще-то Танос и раньше не чурался “женской“ работы». Спокойнее в итоге не стало. Это был первый звонок.
Последний накрыл Питера внезапно и с такой силой, что он в панике вскочил среди ночи. Растолкав Таноса, перевернув полдома в поисках костюма, не найдя его и схватив первое, что попалось под руку, он выбежал на улицу и приготовился встречать что-то поистине ужасное, но… ни в тот момент, ни через минуту, ни через час ничего так и не произошло.
Питер до утра с топором наперевес мерил шагами двор, подрываясь на каждый шорох и кидаясь на каждый куст. Танос всё это время был рядом, с крыльца наблюдая за рвущимся в драку, словно цепной пёс, парнем, не слышащим и не видящим ничего, кроме неведомой угрозы. Когда же солнце наконец разогнало подозрительные тени, в которых Питеру мерещились враги, но он так и не перестал метаться, Танос сгрёб его в охапку, вырвал из занемевших пальцев топор, под ругань и истошные вопли дотащил до хижины и, зажав на коленях, убаюкивал, как младенца, пока тот не забылся тревожным сном.
Придя в себя только к вечеру, Питер понял, что почти ничего не помнит. Расспросив Таноса, он долго перед ним извинялся. Глядя на сгорающего со стыда Паркера, Танос лишь укрепился в решении умолчать о всех тех титулах, которыми Питер его наградил, и об укачиваниях, которые вряд ли понравятся юноше. Затем Питер рассказал Таносу о чутье, напирая на то, что прежде оно работало совершенно иначе. Танос внимательно его выслушал и аккуратно предположил, что пережитое было вызвано вовсе не чутьём, на что Питер упрямо насупился, ведь ему виднее, что он чувствовал, и отказался продолжать разговор, зарывшись с головой в одеяло. Танос не стал напирать, но ещё долго сидел за столом, о чём-то думая…
После произошедшего с Питером срыва Танос с нечеловеческой чуткостью начал отслеживать любые перемены в его настроении и старался всячески проявлять участие, когда ему казалось, что Питер в этом нуждается. Подобное отеческое отношение сперва только пугало, оно было слишком непохоже на поведение того титана, к которому Питер успел привыкнуть, но Танос казался стабильно спокойным, и вскоре Питер перестал его избегать. Психоз, который он спутал с обострившимся чутьём и который им, возможно, и был усилен, больше не повторялся, общая тревожность, хоть и не ушла совсем, также немного стихла, и Питер принял новую реальность. Дни потекли своим чередом…
***
– Я должен извиниться перед тобой.
В предночной тишине голос Таноса звучит резко. Питер снова вздрагивает и прекращает жевать: от этого вечера он ожидал другого…
Закашлявшись — не от сока, чтобы взять паузу, — он не сразу задаёт вопрос:
– За что?
На самом деле Питер уже знает ответ, но что-то внутри упорно не хочет, чтобы он был озвучен. Изображая спокойствие, Питер обкусывает косточку плода, закидывает её в кусты, приглаживает вечно лохматую макушку и только затем поворачивается к Таносу.
Тот как всегда оказывается краток:
– За всё это. – Не отрывая руки от колена, Танос указывает куда-то вдаль: на всё и ни на что конкретное. – Не в моём праве было вырывать тебя из привычной жизни и запирать здесь, дитя.
Питер вздыхает: он не ошибся, но радости это не приносит. Он не понимает, что именно должен чувствовать, не знает, как реагировать.
По лопаткам вдруг ударяет ветер, и Питер моментально зябнет. Прежде уютный полумрак наваливается густеющей тревогой, удобная ступенька больно упирается в кости… Ощущая забытые, а вернее, загнанные в глубины подсознания, обиду и злость, Питер хочет уйти, но не трогается с места.
Обхватив покрытые мурашками голые руки, он с неожиданной для себя уверенностью произносит:
– Не надо извиняться. Зачем это теперь? Что извинения могут…
– …тебе дать? – Видя Питера насквозь, Танос снова улыбается и за плечи притягивает его к себе, согревая. – Ничего, ты прав. – Он с задором ерошит каштановые волосы. – Лучше спроси, что могу дать я?
– Ничего, – бурчит под ноги Паркер.
Дёрнув головой, он сбрасывает тяжёлую руку и отодвигается. Понимая, что ведёт себя как обиженный ребёнок, Питер не может ничего с собой поделать: он с таким трудом смирился с судьбой отшельника, что теперь не хочет даже слышать о той, которая могла у него быть, — об отнятой безумным титаном.
– Я верну тебя домой, Питер.
Вкрадчивый голос режет хуже стекла.
– Плохая шутка… – Глотая подбирающиеся к горлу слёзы, Паркер сутулится, сжимается, притихает. Он и правда не верит. Однако Таносу незачем лгать, и, позволяя искре надежды войти в сердце, Питер глухо бубнит в прижатые к подбородку колени: – И как ты собрался меня вернуть? Пинком закинешь? – Грубая издёвка не веселит, и Паркер шмыгает носом. – Камней нет, корабля нет…
– Есть.
– Что есть?
– Корабль. – Глядя в широко распахнувшиеся глаза, Танос довольно щурится. Осознание приходит к Питеру постепенно: раскрывая рот, вытягивает лицо, расправляет плечи… Танос смеётся и воодушевлённо продолжает: – Я пригоню Санктуарий, научу тебя им управлять. Это несложно, ты справишься. Настроим автопилот, и через несколько часов полёта будешь на Земле. Только…
Дыхание перехватывает, едва Питер слышит намёк на препоны. Но хорошо, что Танос не останавливается:
– …нужно подождать — луна забивает сигнал.
– Сколько? – почему-то шепчет Питер, за грохотом сердца с трудом разбирая свои же слова.
– Чуть меньше недели.