Часть 9 (2/2)
- Расскажи, пожалуйста.
- Это было в конце зимы сорок четвёртого года. Я ночью проснулась от каких-то звуков, пошла посмотреть, увидела, что дверь в одну из комнат для мальчиков открыта, заглянула и увидела, что Ада сидит с тобой на руках в изножье Женькиной кровати. Я окликнула её тихонько, она не отозвалась, я к ней, а она меня будто и не замечает. За плечо трясу, испугалась уже, что сорвалась она, переработала. У нас как раз до этого эпидемия кори была в интернате, твой брат тоже болел, и другие мальчики из той же комнаты, правда, карантин Ада сняла уже, но брата к тебе ещё не пускала, а тут сама тебя к нему принесла. Вдруг она как будто очнулась. ”Не шуми, Фира, - говорит. - Дети спят”. Я спрашиваю: ”Ты почему здесь?” - Отвечает: ”Сон видела. Римму криком разбудила. Пришлось успокаивать...” В общем, так объяснила, что ничего не объяснила, только напугала. Тут один из мальчиков проснулся, пить попросил. Пока я ему воды наливала, Ада поднялась и вышла. Я думала, она к себе пошла, но нет: выхожу, а она стоит у стены, прикрыв глаза, и просит: ”Возьми ребёнка”. Я тебя у неё перехватила и за нашатырём побежала, дала ей понюхать. Она поблагодарила, стоит у стены и молчит. Я её уговариваю: ”Что бы тебе не приснилось, это просто сон”. - ”Боюсь, что не просто. Миши больше нет. Бомба”. Тут я чуть на неё не заорала, чудом удержалась просто, и тебя, видимо, сильней сжала, ты и захныкала. Ада тут же тебя у меня отобрала и говорит: ”Ты иди спать, Фирочка. Больше ты мне сейчас ничем не поможешь. А я Римму сейчас в кроватку уложу и Женьку к себе возьму. Нельзя мне сейчас без них...”
Римма слушала, как завороженная. Как будто видела перед собой маму, молодую, коротко стриженную, усталую, прижимающую к груди хныкающий свёрток. Узкий коридор, бревенчатые стены, лунный свет через окно в торце. Дар, будь он неладен, и боль, которую не избыть.
- И всё? - вырвалось у неё.
- Тогда да. Наутро Ада о ночном происшествии говорить отказалась наотрез, и именно тогда мы с Мирой почему-то по-настоящему испугались. Через три дня пришло письмо от Миши, но мы понимали, что это ничего не значит, почта из Пятигорска в Легаевку шла гораздо дольше трёх дней. Почти сразу после этого в районе случилась ещё одна вспышка кори, и наша Ада уехала на три недели, оставив нам детей, и мы как-то уговорили себя успокоиться. Похоронки на Давида и Мишу пришли в мае почти одновременно... Девочка моя, налей нам уже, что ли, этой твоей травы!
Римма медленно встала, отошла к окну. Процедила отвар, вернулась к столу с двумя чашками, села не напротив Фиры, а рядом. И уже обняв её двумя руками, поняла, что именно так всегда делает Мартуся, утешая и утешаясь. У девочки это очень хорошо получалось. И у Володи получалось тоже: отвлекать, согревать, облегчать тяжёлое и отодвигать страшное...
- Сколько ему лет? - вдруг спросила тётя.
- Кому? - растерялась Римма.
- Мужчине, о котором ты думаешь с таким лицом.
- Володя на пятнадцать лет меня старше.
- Солидно, - подняла брови тётя Фира.
- Нет, - усмехнулась Римма, - солидности в нём мало. Он... лазает по крышам, любит голубей, гоняет на мотоцикле, рифмует ”винегрет - манжет - бюджет” и поёт Высоцкого.
- Он ещё и поёт? - Фира покачала головой.
- Ещё как, заслушаешься.
- Самые опасные мужчины - это те, что не соответствуют своему возрасту: мальчики с глазами мудрецов и ветераны с мальчишескими повадками...
- Опасные?
- Да, - подтвердила тётя, - потому что неотразимые. Поздравляю тебя, девочка моя, ты попалась... Когда ты нас познакомишь?
...Ночь, на потолке пятно лунного света, пробивающегося поверх занавесок. Отчетливо стрекочет сверчок, всё никак не уймётся. Её голова на плече мужа, на левом плече, где нет повязки. Лёжа так, она слышит его сердце и его голос - одновременно. Правда, говорит он какую-ту ерунду, но это не важно. Главное - он здесь, сейчас, с ней...
- Если родится девочка, пусть будет Римма.
- Ммм... Ну, какая девочка?
- Красивая. На меня похожая и с твоим характером. Пусть будет Римма.
- Вот с чего ты об этом - сейчас?
- Я хочу дочку и я сегодня всё для этого сделал...
Она заливается краской, он этого не видит, но точно это знает.
- Миш, ну... Сейчас война. И потом... на Женьку нам два года понадобилось.
Муж смеётся, а она краснеет ещё больше. Она что, действительно сама это сейчас сказала?
- Мы просто тренировались. Так было нужно. Девочки - ювелирная работа. Пообещай мне.
- Да что?!
- Римму.
- Ты ненормальный.
- Пообещай.
- Ох, ну... пусть будет Римма. Почему нет, я тоже люблю твою маму. Только ты не думал, что и твои братья её тоже любят? И что, будет три Риммы?
- Вряд ли. Мы просто их опередим, и им придётся придумать другие имена...
- Миша, я хочу к тебе в санпоезд.
- Меня переводят в Пятигорск. Его освободили месяц назад и там теперь будет много эвакогоспиталей.
- Значит, я хочу к тебе в Пятигорск. Меня никто не отпустит, меня некем заменить, но я хочу. Значит, я сама буду искать себе замену и учиться. В райцентре есть амбулатория, при ней - единственная на весь район операционная. И хирург там есть - татарин, опытный, знающий, но пьющий. Мне уже приходилось ему ассистировать, потому что больше просто некому было. Я хочу, чтобы он учил меня. Хочу оперировать. Если у меня получится, а у меня получится, то меня здесь не удержат.
- Здесь безопаснее - и тебе, и сыну.
- Женька мог бы остаться с сёстрами. Он и так почти всё время с ними, пока я на работе. Но это если санпоезд, а если Пятигорск... Пока я буду учиться, пройдёт время, фронт откатится. Посмотрим.
- Посмотрим. Сколько лет этому хирургу?
- Много, он мне в дедушки годится.
- Завтра съездим в район, познакомлюсь с ним.
- Ты ревнуешь?
- Конечно. Как всегда. И должен знать, что за шлемазл будет учить мою жену.
- Ты ненормальный.
- Ты это уже сегодня говорила...
Ночь. На топчанчике сопит Женька. Они, конечно, взяли его к себе и он так и заснул у Миши на руках, а потом относить стало жалко. Ничего, дети спят крепко, а они стараются не шуметь. Они привыкли, в общежитии, где они прожили вместе три года, были очень тонкие стены. Вот и сейчас она стонет мужу в плечо. Как хорошо, что он здесь... с ней... сейчас.
Сон закончился, но Римма ещё какое-то время не понимала, где она. Реальность возвращалась постепенно. Сначала свет - будто за несколько секунд ночь в комнате сменилась утренними сумерками. Потом звуки - стук собственно сердца, сонное дыхание Мартуси по правую руку, мерное похрапывание тётушек, сейчас не громкое, а скорее успокаивающее. И наконец, мысли: Что это с ней было опять? То, что она думает? То самое? Мамины воспоминания? ”А может, мои, сестрёнка... Я ведь тоже был там, и вполне возможно, спал не так крепко. Да и ты уже была там. Они даже имя тебе уже придумали”. Но я не хотела, Женька! Почему я это увидела? Это же... очень личное. ”А какое из твоих видений ты хотела, Риммуль? Ты просто видела и будешь видеть всякое, в том числе и такое вот сокровенное. И потом, разве ты не хотела увидеть отца? Вот и посмотрела. И я вместе с тобой”. Папа, да... Она действительно впервые увидела папу, причём, что бы ни говорил Женька, мамиными глазами. Через призму самой горячей любви и какого-то сердитого восхищения. Он не всегда делал то, чего мама от него ждала, очень редко то, чего она требовала, и всегда-всегда именно то, что было нужно. Мама написала ему: ”Не смей никуда ехать с дыркой в плече после такой потери крови!” Но он всё равно поехал за полторы тысячи километров на каких-то немыслимых перекладных, поэтому у родителей были эти два дня, полные острого, почти невыносимого счастья, и второй ребёнок. Она, Римма... Она вытерла слёзы и пошла умываться. Было ещё совсем рано, пять утра, но о том, чтобы заснуть снова, и речи быть не могло.
Сальников оказался во дворе Римминого дома минут за десять до назначенного ею времени. Кроме времени они вчера ни о чём не договорились: подниматься - не подниматься, звонить - не звонить? Решил подождать, покурить, вдруг сама выйдет. И она вышла практически сразу, он и сигарету ещё раскурить не успел. Выглядела так, будто не спала всю ночь, и почему-то казалась от этого ещё красивей. Удивительное лицо, не насмотришься, а глаза и вовсе - целый мир. Он так и пялился на неё секунд двадцать молча, и чем дольше смотрел, тем яснее становилось, как нелегко ей эта ночь далась.
- Что-нибудь случилось? - вырвалось у него вместо ”здравствуй”.
Она только головой покачала, как будто тоже говорить не могла. И тогда его как толкнуло что-то: слепо сунул зажигалку вместе с неприкуренной сигаретой прямо в карман пиджака, шагнул к ней и обнял. И тут же понял, что всё сделал правильно, так протяжно она выдохнула, так прильнула к плечу щекой. А потом подняла руки и положила ему на спину.
- Ты дрожишь? - спросил Сальников тихо. Не уверен был, что не кажется.
- Замёрзла, наверное, - пробормотала Римма.
- Да ну, с чего бы? Теплынь... - не поверил он, чуть отодвинул её от себя и испытующе посмотрел в лицо: - Ты спала вообще? Напугал тебя этот придурок всё-таки вчера? Или ты по другому поводу переживала?
Ясное дело, он спрашивал быстрее, чем Римма могла бы ему ответить, так что она просто попросила:
- Володя, пойдём в машину, а то и правда прохладно и люди вокруг...
- Где? - удивился он, с трудом вспомнив, что они стоят посреди двора. Двор казался пустым, но без любопытных глаз в таких случаях обычно не обходится. А и чёрт бы с ними! Сальников взял женщину за руку и повёл к машине.
Усадил пока на заднее сиденье и сам к ней сел. Поехать они ещё успеют, сейчас бы с остальным разобраться. Взял её руки в свои, Римма не возражала. Вроде, смотрела уже веселей, хотя он бы не поручился.
- А теперь рассказывай, - сказал он. Получилось как-то строго, но может и к лучшему. Собраться с мыслями им обоим сейчас не помешало бы.
- Да нечего особенно рассказывать, - ответила она. - Кудрявцев меня не напугал, а больше разозлил, да и Цезарь - страшное оружие... А спала я плохо, потому что сначала тётя Мира храпела, а под утро сон приснился...
- Сон? Из твоих? - уточнил Сальников, хотя это и так было ясно.
- Наверное, - вздохнула она. - Но к Ирине Владимировне это не имело никакого отношения. Сон был из прошлого, про родителей... - На этом месте голос Риммы дрогнул, она чуть нахмурилась и продолжила торопливо, не позволяя переспросить: - А вообще я, конечно, немного выбита из колеи всей этой историей, но это пройдёт. Я, на самом деле, совсем не такая трепетная особа, какой тебе, наверное, кажусь, и постоянно встречать-провожать меня не надо.
Он мог бы сказать, что ни минуты не считал её ”трепетной особой” и что подобные особы его никогда не интересовали: что бы он с ними делал и как бы они его выдержали? Он мог бы сказать, что и сам всерьёз выбит из привычной колеи происходящим, да так, что вернуться назад может быть затруднительно. Но вместо этого он сказал:
- Не провожать и не встречать? А если хочется? - И добавил: - Что, правда совсем ничего не трепещет? Жаль. У меня к тебе - так даже очень.
Римма посмотрела на него немного растерянно и в то же время радостно, и выглядела она при этом ещё моложе, чем была. Сальников мог бы подумать в этот момент, что она слишком молода для него, но не подумал, потому что Римма вдруг мягко отняла у него руки, положила их ему на плечи и поцеловала его в губы - легче лёгкого и чисто символически, но в голову ударило покруче вчерашнего коньяка.
- ...Честно говоря, меня вчера история Якова впечатлила не меньше, чем твоя.
- Про Анну Викторовну?
- Ну, конечно. Ничего себе скелет у них в шкафу!
- Почему ”скелет”? ”Скелет” - это же преступное что-то, позорное. А тут - Лукоморье...
- Это Платон, что ли, так выразился? Романтично звучит. Только я романтичного вижу мало, да и Яков не видит. Говорит, тяжёлый это дар. Ну, и какого чёрта это ”счастье” тебе досталось, а не мужику какому-нибудь здоровому, непробиваемому?
- Не ругайся, пожалуйста. Значит, Яков Платонович мне поверил. Надо же. Вот так просто?
- Не просто. Он вчера, пока мы в Комарово катались, проверил в твоём рассказе всё, что смог, и мне на блюдечке приподнёс. Мы с ним до полтретьего беседовали.
- Обо мне?
- Начали с тебя, с Анны Викторовны, а потом, после того, как ты позвонила, уже о деле Флоринской речь шла. О том, что уже сделано и ещё должно быть сделано.
- Володя, а когда можно будет забрать тело Ирины Владимировны?
- Завтра утром. Яков сегодня предупредит Веронику.
- Но это ведь значит, что нужно срочно готовиться к похоронам. А в квартиру когда можно будет попасть? Когда печать снимут?
- Я сам сегодня сниму и после повторного обыска опечатывать не буду.
- Повторного? А зачем?
- Я пересказал Штольману наш разговор с Печалиным и Лялиной, и Яков считает теперь, что убийца мог и не найти эту королевскую камею, она ведь маленькая совсем, с полсерьгИ, а искали её ”не слишком методично, а скорее лихорадочно”. Так что я сейчас тебя на работу отвезу, а потом сюда вернусь, и Серёга Лепешев подъедет. Будем с ним ещё раз всё просеивать через мелкое сито. Часа за три управимся, а потом можно будет уборкой заниматься.
- Так может, тогда одновременно? Я могла бы убирать там, где вы уже просеяли, чтобы времени не терять... С работы я отпрошусь.
- Ну, с работы я и сам могу тебя отпросить. Скажу, что ты важный свидетель и помогаешь следствию, тем более что это так и есть. Вот только...
- Что?
- Ты же и так не спала почти. А вдруг что-нибудь ещё увидишь на месте преступления?
- Ты знаешь... мне кажется, я всё равно увижу всё, что должна увидеть. Может, даже лучше, если увижу я это здесь, а не на работе.