Extra 2 ( NC-21). Снова Фрейд и немного Хэллоуина (2/2)

— Хэллоуин, — мрачнеет он, замечая тыкву. — Ненавижу Хэллоуин.

— Меня ты тоже ненавидишь? — забавляясь, говорит Том.

— В целом, да. Но, так как ты продукт моего воображения, значит, ты другой человек, и не совершал убийства моих родителей в этот злополучный день.

Я улыбаюсь уголком рта: выверты наших защитных психических механизмов порой поражают и удивляют.

Том берет длинный кухонный нож и загоняет кончик в тыкву, ведёт им по кругу, срезая верхушку с плодоножкой.

Ну, что ж? Подыграю.

Достаю свечу, Гарри готовит мешок для мусора. Совсем как маггл, улыбаюсь я.

Ложка для мороженого оказывается в руке Тома, и он погружает её внутрь тыквы, чтобы вычистить мякоть.

Он делает безобразное месиво, и на мой немой вопрос, отбрасывает ложку в сторону и погружает длинные тонкие пальцы в оранжевые внутренности. Кулак медленно входит в тыкву, а затем начинает проворачиваться в ней.

Том так же медленно вынимает руку, сок поблёскивает на коже, испачканной частичками мякоти. Глядя в глаза, кладёт мокрый указательный палец в рот, округляя губы, отчего щёки становятся еще более впалыми.

Неприличный звук разрезает тишину, как минуту назад нож разрезал тыкву.

Мы с Гарри одинаково залипаем на порочных губах, развязно сосущих палец. В штанах становится тесно, когда я представляю, что может творить этот грязный рот с моим членом, встающим лишь от одного нехитрого действия. Том — мой наркотик, с которого не хочется слезать во всех смыслах.

Ну а Том упивается нашим вниманием и похотливыми взглядами.

Он снова берёт нож и вонзает в тыкву, вырезая отверстия для будущих глаз.

Я смаргиваю наваждение и поджигаю свечу с запахом иланг-иланга. Сладкий аромат маревом окутывает нас, опьяняя и расслабляя.

— Она удивляется? — Гарри показывает на тыкву. Вместо злой улыбки, Том вырезал просто круглое отверстие, будто тыква чему-то сильно изумилась.

Том снова погружает руку в рыхлую мякоть, наконец-то вычищая полость.

— Словно мозги, — странно произносит он и рисует наколдованными чернилами круглые очки вокруг мнимых глаз.

Гарри ворует упавшую тыквенную семечку и невозмутимо кидает в рот.

Вскоре тыква готова, но Том останавливает меня, когда я хочу поместить горящую свечу внутрь.

— Не спеши.

Он поворачивается к нам с коварной улыбкой.

— Гарри, — обращается он мягко, — достань член и потрогай себя.

Гарри кашляет, поперхнувшись от неожиданной просьбы.

— Прямо здесь? На кухне? — глупо переспрашивает.

— Зачем стесняться? Мы чего только не делали втроём.

Гарри кивает и приспускает штаны, освобождая налитый кровью член. Широкая ладонь ложится на толстый ствол и начинает двигаться вверх-вниз.

— И ты, Теодор, — командует Том.

Он смотрит прямо в глаза, и я боюсь, что уже не контролирую ничего и никого.

Руки сами тянутся к паху, где-то на задворках сознания мелькает сопротивление, но Том стал слишком силён. Слишком. Слишком.

Том присоединяется к публичному обнажению, но вместо мастурбации он направляет член в то самое круглое отверстие для рта в тыкве.

Мои глаза такие же круглые, как и это отверстие.

— Вообще-то мне хотелось бы сношать мозги в открытой черепушке, а не тыквенную голову, — говорит Том. — За всю свою жизнь насиловал чужой разум миллионы раз, но никогда не делал этого физически. Но я уверен, что вы кончите от такого.

По телу пробегает дрожь, когда алые глаза Тома смотрят на нас с Гарри.

Ты входишь в мозговую ткань мягко и плавно, раздвигая кончиком головки вертлявые извилины. Так мокро и влажно, что просто задыхаешься от осознания, что именно ты делаешь. Нежная субстанция обволакивает твою возбуждённую плоть, тебе приятно и сладостно. Ты скользишь между полушариями, между ними тесно, но ты ни за что не натрешь мозоли на своём драгоценном органе. Извилистые обочинки по ходу движения ласково массируют член, разрушающий все межполушарные связи, отделяя левое от правого. Ты ускоряешься, член временами проваливается куда-то вглубь, нарушая структуру, но ты продолжаешь двигаться.

Ты двигаешься. Сильнее. Резче. Жёстче.

Влажно. Хлюпает.

Ты близко.

Задыхаешься.

Сердце замирает.

Плеск. Хлюп.

Белое месиво. Красиво.

Выдох.

Я смотрю на Тома. На его лбу выступил пот. Он гладит кончиком пальца окружность испорченной тыквы. Её ротовое отверстие зияет, испачканное белой спермой. Мои брюки тоже залиты.

Перевожу взгляд на Гарри, его глаза выражают глубокий шок, но он ничем не отличился от нас. Штаны запятнаны, как и наша мораль.

— Я был бы не прочь и попробовать на вкус, — ухмыляется Том. — Живую плоть с привкусом свежей крови.

Том — психопат и маньяк. И почему их так тянет на изощрённый перверзный секс? Абсолютно всегда это каннибализм и некросадизм. Кажется, я не удивлюсь, если он захочет трахнуть труп Гарри, когда тот устанет вывозить своё существование.

Но ведь я не похож на отца? Пусть я и люблю многое и открыт к экспериментам, я же не такой?

Том погружает во тьму, а Гарри — мой проблеск света. Не хочу, чтобы он погас.

Жить так легко, когда тебя кто-то касается. И этот кто-то — лохматый небрежно одетый очкарик.

Мы начались еле заметным теплом, продолжились страстным водоворотом и закончились тягучей негой. Впрочем, нет, пока не закончились. Не хочу, чтобы заканчивались.

Говорят, у каждого внутри свой свет. Но мы с Томом лишены его. Я прикоснулся к твоему, Гарри.

Неси его дальше, во мрак дождливых осенних будней, растворяя в каждой капле, чтобы отдать потом голодающей иссохшей земле.

Я бы принял весь твой свет, и отправился следом туда, где есть будущее, но пока у меня остаются лишь порченые тыквы, тошнотворные свечи и отец, которого вожделею.

Что из этого лишнее, предстоит мне решить в ближайшем будущем. Лишь бы успеть.

Лишь бы смочь.

Лишь бы определиться.