Глава 4. Алый сад (1/2)

— Никогда не ездила на поезде. Даже представить не могла, что они такие красивенькие! А Пери ездила, ездила!

— Только не на таком богатом. Больше похоже на какую-нибудь гостиницу из старого кино. Смотри, Лизочка, павлиньи перья в вазах… — хмурила брови Пери.

Напитавшись силами халвы, девочки рассматривали внутренности состава, пока Мел искал нужные места. Билетов в первый класс не осталось, поэтому ему пришлось довольствоваться общим вагоном. Два их удобных диванчика напротив друг друга с высокими, мягкими спинками, располагались в самом центре у большого, хорошо начищенного окна.

— Как жаль, что ночь. Как бы я хотела поглядеть в окошко. Когда же рассвет? — тщетно вглядываясь в сонное стекло, Лизочка видела лишь блики, да отражение Мела, который пропускал Пери к окну с другой стороны, сам же сел на диванчик рядом с Лизочкой.

Тронулись. Он обреченно выдохнул и откинул затылок на аметистовый велюр в противовес своим красноватым векам, которые как две огромные гири тянули его голову вниз. Он ненавидел гири. И этот железный привкус у корня языка. И всё железное. И этот медленный, отвратительно медленный железный поезд, с тяжелой вибрацией ускоряющий свое грузное, металлическое, громыхающее естество.

— Что-нибудь выпить? Кухня откроется в пять, если хотите завтрак сейчас, то только снеки.

Отменная трешка в тесном уюте предельного декольте возникла перед его утомленными глазами. Смазливенькая шатеночка-проводница сияла белизной коротеньких зубов прямо ему в лицо. Он был слишком изможден, чтобы оценить по достоинству ее щедрые, но отнюдь не бесплатные предложения. Пришлось оценить изможденно. Трудолюбивый глаз сместился на девочек. Они отрицательно затрясли головками. В кармане после билетов оставалось еще прилично бумажек. Он попросил воды себе и две чашки горячего какао для малышек. Проводница улыбнулась шире, одобряя безупречный выбор гостей, и завиляла скудным задком в сторону большой витрины холодильника у тамбура. Поезд набирал ход, кондиционер задорно раскочегарился, поэтому какао пришлось весьма кстати. Лизочка больше грела ладошки о чашку, чем отпивала и всё глядела в недвижимую черноту.

— Я никогда не уезжала так далеко. Я никогда не уезжала из мира R…

Пери безмолвно смотрела на какао, Мел снова неловко молчал.

— Лиза говорила, что ты уже ездила на поезде? Куда же? — все-таки нашелся он и обратился к Пери.

Та лишь подняла глаза и длинно на него поглядела, секунд может с десять, а затем так же молча отвернулась в окно. Все трое уставились в черный, бликующий прямоугольник. Разговор не клеился. Лизочка тоже притихла и только ежилась, к чашке так и не приступив. Мел взял китель, лежащий между ними, и накинул Лизочке на плечи. Та вздрогнула от неожиданности, по ее личику скользнула робкая, благодарная полуулыбка, сама бы она не осмелилась им воспользоваться. Он предполагал, что его внимание ее больше воодушевит и разговор как-нибудь завяжется, а точнее Лизочка его завяжет, но отчего-то девочка снова поспешно отвернулась к стеклу.

— Ты можешь сесть рядом с Лизой, вы такие изящные, что он, кажется, согреет вас обеих, — снова попытался он, но в этот раз Пери даже головы на него не обернула.

«Нет так нет. Помолчим. Помёрзнем…», очередной тяжелый выдох. По периметру потолка принялась разгораться мягкая, желтоватая подсветка. Сладкий женский голос из динамиков начал гипнотически разливаться на фоне разогнавшегося стука колес:

«Дорогие гости, «Дэлом-JBR» счастлив приветствовать вас в самых комфортабельных и самых безопасных вагонах экстра-класса во всем Восточном секторе. Ваше незабываемое приключение начинается уже сейчас, вам остается лишь делегировать все ваши заботы и пожелания нашему квалифицированному персоналу, мы же позаботимся о вас и обо всем остальном. Пожалуйста, внимательно отнеситесь к правилам безопасности. Нарушение правил безопасности влечет за собой включение пассажира в список нежелательных гостей нашего концерна. Обратите внимание, любая фото, видео, аудиозапись поездки запрещена. Доступ к Ауре отключен на время всего пути. Ваши коннекторы находятся в индивидуальных сейфах второго вагона, доступ к индивидуальным сейфам будет разрешен после объявления конечной остановки. Если загорается синий сигнал, вы должны вернуться на свои места и дожидаться дальнейшей инструкции. На протяжении всего пути вдоль колеи каждые тысячу метров установлены автоматические реактивные системы залпового огня новейшего поколения STAR-F. Дальность поражения: от ста метров до двухсот километров. Минимальная площадь поражения: пятьдесят метров, максимальная площадь поражения: три миллиона квадратных метров. Время залпа: десять секунд. Впечатляющие значения, не правда ли? Именно поэтому «Дэлом-JBR» совместно со STAR-F гарантирует вам восхитительное путешествие, а также его гарантирует Вторая Королевская армия, которая контролирует весь Восточный сектор. Вторая Королевская армия еще не потерпела ни одного поражения на своей территории. Наши специалисты в области релаксационной методологии рекомендуют вам при возникновении синего сигнала занять свои места и представить возможные события так же, как если бы вы их видели на большом экране. Во время синего сигнала вам будут дополнительно предложены напитки и легкие закуски. Для пассажиров первого класса во время синего сигнала открывается доступ в вагон с панорамными окнами — для тех, кто захочет удвоить впечатления от нашего путешествия. Благодарим вас за то, что выбрали «Дэлом-JBR», мы всегда на страже вашего комфорта и безопасности».

Голос исчез. Трое переглянулись. Слов всё еще не находилось. Подсветка угасала, а вместе с ней и большие, плоские плафоны верхнего света. Вагон погрузился в полумрак. Мел снова откинул затылок. Голова и отчаяние в его груди ритмично покачивались в такт рельсовым стыкам. Только теперь к нему стало приходить полное осознание, что с ним действительно приключилось. Он остался один, совсем один на этом холодном велюровом пути. У него не осталось даже погон. Китель и тот больше ему не принадлежал. Он поежился, мурашки разбежались по его темным предплечьям. «И выкинул зачем-то коннектор, идиот, хотя теперь бы все равно отобрали…». С большой временной оттяжкой его настигало щемящее ощущение нехватки и пустоты, будто его лишили не только мундира, но и белья, даже руки некуда спрятать.

Не привыкший, не выносивший такого длительного пребывания с собственными терзаниями, Мел пробовал дремать, но его сонные, припухшие веки то и дело распахивались. В самые тягостные, бессонные ночи его спасала какая-нибудь горсточка барбитуратов, гладенько заливавшаяся хорошей (отличной) порцией зелий. Эффект почти мгновенный: кошмары всю ночь, а какая блаженная, ватная дереализация весь следующий день. Пара-тройка уверенных кошмарных ночей и ты уже почти не думаешь, начинаешь радоваться мелочам. Разве же не чудо? Но чуда не предполагалось. Не предполагалось даже коньяка, который он, вероятно, не переносил пуще всех остальных горячительных снадобий. В вагонах «экстра-класса» подавали только игристое, здесь он уже проявлял благосклонность, но раздавить бутылку, а то и все три, в одно усталое лицо было ни к месту, ни к обществу. Он вдруг обернулся на Лизочку. Та всё это время тихо глядела на него, наконец-то оторвавшись от отсутствовавшего пейзажа. «Кто ты? Зачем ты здесь? А я здесь зачем?», ему показалось, что Лизочка разгадала его немые вопросы. Она как-то очень вкрадчиво подняла уголки красивых, мягких губ и взгляд ее легко растворился на кромке его волос. Почему-то стало спокойнее. Пери, кажется, единственной удалось уснуть. Она прижалась сухим, горячим лбом к стеклу и равномерно дышала, что тоже приносило странное облегчение. Он снова смотрел перед собой, а потом не удержался и опять на Лизочку поглядел. Отчего-то присутствие этих детей приносило ему какую-то не вполне уловимую, сложную тишину, хотя еще час назад они вызывали у него скорее недоумение и растерянность. Мел был им чужд не меньше, чем они Мелу, и можно было бы еще поспорить, кому из них требовалось больше времени для того, чтобы привыкнуть друг к другу.

Угрюмая тряска погрузила его в полусон, в котором к нему то и дело, как накаты медленных волн, подступались груди проводницы с частым, кряхтящим перезвоном — симметрия временных отрезков, на каждом стыке которых поезд шумно преодолевал разницу рельсовых высот. И вот их особенно встряхнуло, шесть глаз одновременно распахнулись. Сизый рассвет успел только немного посеребрить бескрайние степи северных земель мира R. Туман неторопливо рассеивался, позволяя очерку дальних хребтов себя обнаружить.

— Это и есть Нейтральная зона? — обернулась к нему Лизочка, потирая ладошками заспанное личико. — Я никогда не видела Нейтральную зону, даже у Стены не была.

— Не велика потеря, — хрипловато буркнула Пери и сильно поежилась.

— Садись ко мне, вдвоем будет теплее, под кителёк. Вместе будем смотреть, — Лизочка постучала ладошкой по дивану рядом с собой, но тут же обернулась к Мелу. — Ах, Мелечка, что же это я, распоряжаюсь ваши… твоими вещичками. Тебе, наверное, тоже холодно. Забери, пожалуйста, возьми. Мы рядышком сядем, согреемся, — она потянула ему обратно его скромное пожертвование.

— Нет-нет, мне абсолютно прекрасно, — запротестовал он, уворачиваясь от останков своей недолговечной доблести.

— Еще бы ему мерзнуть. Кровь с молоком, — злобно встряла Пери, уставившись в окно, будто его и вовсе не было рядом.

Он не совсем понял, что означает это сравнение, ему редко приходилось говорить на языке миров Восточного сектора, но по тону сопения было совершенно очевидно, что это должно было его обязательно в чем-то уличить. Что бы там ни было, он решил уступчиво и смиренно молчать.

— Нехорошо так, Мелечка. Ты, верно, из деликатности, но мы же не дамы…

— А кто же вы? Конечно дамы. Маленькие, но чертовски хорошенькие, — подмигнул ей он, но в ту же секунду заподозрил, что опять сморозил как будто бы что-то двусмысленное и решил поправиться. — И я предельно честен, дай сюда ручки. Чувствуешь? Ничего себе, да ты ледяная. Живо оденься.

— А ты такой тепленький, Мелечка, как печка, — Лизочка уставилась на его руку, которая держала ее запястье и с наслаждением ощущала, как это жаркое прикосновение согревает ее окоченевший сустав. — Кажется, я забыла, что не принимать помощь спутника и неприлично совсем. В интернате нас мало тренировали этикету, а то, что я помню, то это совсем детское… Надеюсь, наша провинциальная грубость еще не успела тебя стушевать окончательно.

Мел только господа не поблагодарил (был махровым атеистом, как и большинство энкеров), когда к ним подскочила проводница с выражением отупелого счастья на лице и картами блюд. Извинения Лизочки за недостаточную учтивость, его нелепые подлизывания и лишние прикосновения — снова неловкость, пронырливый стыд; а трёшка, казалось, заветрелась и подсдулась за время их тихого часа, и интерес у него вызывала такой же, как и перечень угощений, сплошь состоявший из жареных завтраков, напичканных всяческими выделениями животной плоти. Он предсказуемо поморщился и стал дожидаться, когда одурманенные предложениями девочки все-таки что-нибудь выберут (не без его строгого внушения). Ему же пришлось ограничиться двумя здоровыми плитками шоколада с фундуком и четырьмя эспрессо. «Нет, давайте три шоколадки». Он бы слопал и восемь, но девочки не ожидали, что даже эти три пойдут на прокорм одного энкера. Они всё поглядывали на него поверх своих огромных омлетов и булочек. Лизочка, с трудом преодолев жадность и голод, оторвалась от тарелки:

— Мелечка, тут целая половинка осталась, я могу с тобой поделиться… Что же ты? Одни шоколадки? — ее заботливый голос выражал серьезное недоумение.

Мел удивленно остановил работу жевательного аппарата, переполненного вкусной жирной слякотью:

— А? То есть, нет. Ты очень добра, но я такое попросту не ем, — ему пришлось основательно сглотнуть и не сверкать зубами.

— Какое, Мелечка? Энкеры не едят скрэмбл? — предусмотрительным шепотом уточнила Лизочка.

Он засмеялся:

— Еще как едят. Просто я не ем.

— Как же так, Мелечка? Это практически идеальный скрэмбл, вкуснее готовил только наш повар, когда я еще жила дома. Ты думаешь, я преувеличиваю, потому что мы плохо питались в интернате? Вовсе нет! Ты попробуй, возьми у меня, ты сам поймешь, оно того стоит!

— Да нет, малышка, дело не в этом. Я просто не ем животную пищу.

Лизочка совсем растерялась и задвигала хорошенькими ноздрями, как будто принюхиваясь, примеряясь к новым фактам:

— Разве же яйца — это животная пища? — после минуты раздумий, робко переспросила она.

— А какая еще? Они же не на деревьях растут, — подчищая тарелку последней корочкой, Пери с набитым ртом внесла раздраженную ясность.

— А что же ты тогда ешь, Мелечка? — продолжала выпытывать Лизочка, пояснение про яйца не дало ей никаких внятных ответов и вызвало лишь дополнительные вопросы.

— То, что не бегало, не дышало и не было убито, — вежливо улыбался он.

— Какое великодушие, — с жестоким сарказмом прихмыкнула Пери.

— Пери, Пери, смотри! — Лизочка отбросила тарелку и прильнула к окну. — Неужели? Неужели это он? — она прижала ручки к груди и замерла.

В дымчатой синеве горизонта блеснул острый оранжевый блик — огромный корабль, полыхающий рассветным заревом на всем своем монолитном, будто зеркальном корпусе, неспешно выплывал из самого чрева скалистого ущелья и двигался, казалось, параллельно движению поезда.

— Он и правда летит! Пери, смотри, смотри! Неужели они действительно могут летать? А я думала это всё выдумки и байки…

— Ты и про некросов думала, что это байки, — несмотря на то, что Пери сама была объята волнением и любопытством, она вполне успевала давать язвительные комментарии.

— Мелечка, погляди, погляди же! Он летит! Это же правда? Это же по-настоящему?

Не имея ни малейшего желания наблюдать хоть бы и тень того, чему он больше не принадлежал, Мел едва ли перевел взгляд на пейзаж. Тем более, что смотреть там было особенно не на что. Обычный патрульный эсминец, на котором мог ходить даже какой-нибудь захудалый подпол, а то и вовсе майор. В вагоне произошло заметное оживление, застучали тарелки, забубнили сонные голоса. Все были взбудоражены появлением корабля. Увидеть «парящий дредноут» энкеров было настоящей экзотикой, они обычно не показывались у железной дороги, обитали в глубине нейтральных зон, подходя на видимое расстояние от колеи лишь в особенных случаях. Мел все-таки повернул голову и прищурился: «Плохо дело», подумал он, а равно через шесть секунд загорелся синий сигнал. Девочки даже спины выпрямили от испуга.

— Обычное дело. Бояться нечего, — весело кивнул им Мел, но особенной уверенности, что так уж и нечего, у него не сказать, что имелось в избытке. Он никогда не был на этой стороне баррикад. Его гигантский линкор (его бывший гигантский линкор) имел запас хода без дозарядки почти трое суток и мог подниматься над землей до тридцати метров, сохраняя максимальную скорость. На корабле такого класса было непросто ощущать реальную угрозу извне. Технология была баснословно прожорлива как по стоимости разработки и производства, так и по цене содержания подобных машин. Только на разовую «заправку» линкора уходило столько же, сколько составлял месячный бюджет одного небольшого городишки, да и сама электростанция для этих заправок требовала такого финансирования, что их старались строить как можно ближе к нейтральным зонам, а зачастую все прилегающие к ним территории принадлежали исключительно энергетическим компаниям. Это было выгодно всем: меньше затрат на логистику, меньше любопытствующих обывателей, оплата золотом практически из рук в руки, никаких лишних носов и пошлин. Восточный сектор, в который входило больше всего суверенных миров, изобиловал энергетическим производством. Именно в Восточном секторе количество, частота и протяженность нейтральных зон было зашкаливающие. Этот сектор агрегировал чудовищные потоки золота, денег, электричества и войн, и никто, в общем-то, не удивился, когда вышел указ и все узнали, кто стал новым генералом Второй Королевской армии.

— Ты глянь, глянь, вот это стая!

Ленивый зевок с длинным подвыванием последовал сразу за репликой. На соседних диванчиках позади Мела и Лизочки пробудились два голоса. Первый: гнусавенький, громкий, с говорком, выдававшем в носителе крестьянский ген. Второй: блеклый, мужественный и ординарный до зевоты, которую не смог удержать даже друг-пролетарий.

— Да там тысячи три некросов. Отсюда не разглядеть. Правая ракетница уже отрабатывает. Ты погляди. Во дает! По своим же лупит. Все в труху. Десять секунд. Вот это скорость!

— Энкеров с горстку всего было. Корабль вроде садится. А забирать-то и некого… — ординарно заключил второй.

— Побольше бы их переворотило. Ты погляди, отсюда просто фарш!

— Ладно тебе.

— А что ладно? Чем больше энкеров передохнет, тем лучше.

— Кто тогда будет наши жопы стеречь? Ты пойдешь некросов валить?

— Как же. Пусть энкеры мрут. За то и уплочено. Вон, каждый год высасывают новый налог. То сбор на реконструкцию Стены, то сбор на утилизацию, то процентик другой накинут на поддержание Нейтральных территорий. Пусть яйца мой поддержат, прямо Королю в рот на поддержание готов отбашлять.

— Энкеров всех не перебить…

— Ага. Живучие твари. Это они у железок не церемонятся со своими. Бабки превыше всего, даже собственных солдат. Всех кладут. А за синей линией они обычно аккуратничают.

— Своими же ракетами…

— Так его же сектор, Фергарна. И зенитки его, стар эф эти, фу-ты ну-ты, вы поглядите, падла какая. У него бабок из жопы прёт уже так, как из его зениток, а он всё квасит и квасит, нажраться не может. Это самая тварь из всех, говорят. В своем секторе нашпиговал всю колею ракетами, вот тебе и самый безопасный сектор. А остальным продает. Своим же продает втридорога. Стоит одна почти пятьдесят килограмм. А он их на каждый километр присобачил для жиру. Сколько по этой дороге ехать? Километров шестьсот? А это только до Северной границы. А он на каждой железке в нашем секторе наворотил. Вот и считай.

— Да не может у него быть столько золота.

— У энкера-то? Тю! Да и он же у себя сам не покупает. А оружия у него, говорят, еще больше, чем золота.

— Старая гнида.

— Вот и я говорю. Только это уже вроде сын старой гниды. Заводы все подобрал, еще и до генерала дослужился. Папаша издохли с мамашей наконец-то. Говорят, им по тыще лет было. Белая кость, долго небо коптили, гады. Теперь он один чахнет над своими ракетами. Да ему может тоже под тыщу лет, кто их разберет. Надеюсь, у него хер от древности скукожился. Херы они омолаживать пока отдельно не научились. Попадет под свой же обстрел и разворотит падлу. Вот было бы смеху.

— Да генералы близко к синей линии не подходят. Даже полковники.

— Ага. Сидят у себя на кораблях, курсируют, да жалование солят, ссыкливые мрази.

В течение всего диалога Пери не сводила с Мела тщательного взгляда. Она победоносно сложила руки на груди, даже контакт глаза в глаза нисколько ее не смущал, она готова была снести его так же, как снес бы этот тысячетонный эсминец на заднем плане их соединенной теперь, причудливой судьбы. Ему начало мерещиться, что все ее черты пронизаны ликованием и каким-то злобным наслаждением. Он держал лицо и позу, правда, ничего нового он не услышал, большинство людей энкеров в лучшем случае терпели. Можно было бы сказать, что ненавидели за спиной, но так как энкеры в человеческих мирах показывались нечасто, и отличить их внешне от обычного человека было не так просто, то отношение свое никто, нигде, никогда и не скрывал. Это энкерам приходилось скрывать своё энкерство, коли уж они решались коротать досуг на лоне человеческих угодий. А кто не скрывал … О сегрегации, конечно, речи не шло (разве что речи), но существенный холодок был гарантирован, стоило энкеру произвести «каминг-аут». Сами энкеры, их загадочная, зачарованная, для людей и вовсе мистическая сущность была предметом неутолимого (и неутомимого) интереса. Стоило человекам залучить наивного энкера в свои нетерпеливые руки, тот мгновенно оказывался препарирован в общем смысле, хотя еще несколько тысячелетий назад иной мог бы не избежать и вульгарной вивисекции. Интерес, зависть и ненависть (строго в этом порядке) — триада ведущих переживаний, который среднестатистический энкер вызывал у среднестатистического человека. Вот Мел обычно и помалкивал, когда вояжировал на недружелюбные земли, он и сейчас помалкивал, выдерживая торжествующий натиск Пери. Не желая играть с ней в гляделки, он обернулся на Лизочку. Та была полностью поглощена картиной снаружи. Впечатляющая шумоизоляция действительно создавала некий кинематографический эффект, тем более что Лизочка до последнего глупо и беспричинно надеялась, что некросы — это вовсе не восставшие мертвецы, а что-то вроде раздутого преувеличения, какое-то образное сравнение. Она старалась не моргать, чтобы не пропустить ни секунды, ни капли. Вопреки его ожиданиям она не выглядела напуганной. Сосредоточенной — да, разочарованной — да, но она не боялась. Первый раз он сам увидел некроса, кажется, таким же, двенадцатилетним. И он тоже не испугался, зато испытал острое отвращение и злость на то, что он, именно он должен с этим соприкасаться, бороться, истреблять. Вся его маленькая, беззаботная жизнь закончилась в одночасье. Он был мальчик, он был энкер. У него не было выбора. Уродливое, зловонное, отвратительно безмозглое, перегнивающее мясо — с того момента это стало его первоочередной задачей. Всё остальное: математика, теннис до обеда, его любимые книги, прогулки к озеру, блестящая ряска, которую он набирал в ладошки и бежал со всех ног, чтобы угостить маму-утку с утятами, да только засыпал смешных детенышей, распугал и был изгнан шипящим родителем обратно в воду — всё поблекло на фоне неотвратимого долга. Тогда, в то последнее беспечное лето он крепко обиделся на взрослую утку, он считал, что его незаслуженно, жестоко прогнали, а он лишь хотел поиграть и подружиться. Каждый раз, завидев друг друга, они демонстрировали холодное игнорирование. Только к осени они наконец-то помирились. Первый шаг, конечно же, сделал податливый, отходчивый Мел. Утка была кремень, но даже ее крутой норов не смог устоять перед вареной морковкой, которую он придержал после обеда и разделил между окрепшими, бойкими утятами (все пошли в мать), собой и обидчицей. Его любимое лакомство было принято на кря-кря и воцарился мир.

Теперь же он смотрел вместе с Лизочкой на вспаханную ракетами степь, всё ещё дымящуюся в отдалении, на пятна бурого месива со слабым голубоватым свечением и раздваивался. Там, за бронированным стеклом проносилась вся его жизнь. Как же он мечтал подростком, проходя эти очередные учения, мечтал юношей, да что уж теперь ломаться — уже будучи полковником всё ещё мечтал (только уже без пустой надежды, а лишь с мучительной тоской), провожая проходящие поезда, что однажды он сядет на один из них и тоже будет нестись сквозь, мимо, дальше, в другое, в живое, в настоящее. А поезда всё уносились прочь, а он всё оставался недвижим, постоянен, неизменен, в неизменном. «Мечта теперь сбылась, получается?», мелькнула мысль, да только горько над ним усмехнулась. Корабль почти скрылся в утренней тени сырых скал, и Мел отвернулся. Они выехали из мира R. Через два часа поезд выпустил фальшивое дымное фырканье из фальшивой трубы (обязательное подражание старосветскому шику) и чинно остановился под бирюзовой стеклянной крышей огромного Северного вокзала.

«Сначала снять трубку, потом покрутить? Или сначала крутить, потом снять?». Ему пришлось действовать эмпирически, потому что он, хоть убей, не помнил, как работали эти древние телефонные аппараты с дырками в диске. Стоя в душной, деревянной будке со сломанной дверью, он пытался звонить и одним глазом следил за девочками, которые остались у вокзальных киосков с газетами и как будто снова о чем-то спорили.