Часть 1: Помощницы. Глава 1. Сундук с сокровищами (1/2)

***           Черная инородная клякса бесшумно вторглась в изумрудное марево заброшенного сада. Мел едва мог идти. Полуденный зной гнул ему спину, прижимал к земле. Рана под ребрами то гудела, то горячо щипала, будто ее хорошенечко сдобрили уксусом. Он зажмурился и стиснул зубы, да только десны начали ныть от частоты сжатий. Все-таки продолжал плестись дальше, вперед, злобно про себя усмехаясь: «Вот тебе и героическая смерть. Найдут в кустах, как псину. Да и к черту. По вкусу ему это ой как не придется. И хорошо. Очень хорошо. Пусть пеной от бешенства изойдет, может еще подавится и подохнет». Он снова стиснул челюсти и ему захотелось себя пнуть с разбега. А яблони меж тем стали друг друга теснить, рябая тень сгущала сладкий, летний воздух. Сделав еще пару шагов, Мел просто рухнул навзничь под деревом.

Теплый запах прелых яблок и прокалившейся земли замедлял ход его мыслей. Рана притихла на обездвиженном теле. «А что же она? Будет ли она плакать по мне? Будет, конечно. Будет. Но слезки ее скоро подсохнут, он ее быстро утешит…». Веки его слабо сомкнулись, медленная круговерть наступающего сна разбивала и без того нестройные ряды бесполезных, угрюмых образов. Только тело размякло на сочных стеблях молодой травки, как вдруг густую дремоту его растормошил отчетливый детский шепот. Не разберешь издали мальчишеский или девичий. В этом возрасте всё едино. Дети были, вероятно, маленькие, с неудовольствием рассудил Мел, они наблюдали за ним. Проверить он не мог, изображая вид сонной неги, но отчетливо услышал приближающееся шуршание:

— Не могу рассмотреть, давай подкрадемся ближе.

— Страшно, Пери…

— Да спит он. Боки угрел и храпит. Вон как сладко, аж не шевельнется. Мы тихо совсем.

— Не знаю… Давай отсюда посмотрим. Стой! Куда же ты? Стой! Меня подожди!

Шуршало недолго. Преодолев гуськом те десять-пятнадцать метров, что разделяли детей и их находку, повисла беспокойная тишина.

Детей он не то чтобы не любил, он их попросту и не видел почти никогда. Последний раз в залах старого полковника Баллерофа. Тот случай он так яростно старался изжить из своей памяти, что, разумеется, вышло наоборот и в красках. Обыкновенно, в один из длинных зимних вечеров он решил навестить старика и посоветоваться на счет некоторой тактической хитрости, которую Мел давно выдумал и собирался провернуть на границе мира Q, да и просто поболтать за чашечкой хорошего чая. Мел был очень привязан и чтил старого полковника, тот был с детства его наставником и учителем, и, вероятно, единственным настоящим другом, насколько позволяла субординация. Своих детей у Баллерофа не было, зато была невероятная длинная жизнь, полная приключений и лавров, в свое время сам Король предложил ему перейти в Посредники. Редкая почесть. Он согласился весело и решительно. То, что Мел достигнет еще больших высот, старик считал само собой разумеющимся ходом вещей. Тут ни то что о зависти речи не шло, о конкуренции, наоборот, он по-отечески гордился и восхищался Мелом, его острым умом и чистым сердцем. Он только в толк не мог взять, почему же Король всё так упрямо медлил и не давал тому положенного звания, ему пришлось самому походатайствовать за Мела, когда происходил очередной совет. Король не мог проигнорировать доводы полковника, было видно, что подписал он указ без тени восторга, но все-таки подписал.

Старость, хоть и чрезвычайно отсроченная, всё равно брала свое. Баллерофу давно перевалило за семь сотен лет и он уже не мог полностью восстанавливаться, он давно выглядел так, как и положено выглядеть хорошо (и изрядно) пожившим, степенным, мудрым старикам. И чем старше Баллероф становился, тем чаще Мел наблюдал в его кабинетах пробегающих как бы всегда мимо, вечно вдруг заплутавших молоденьких, смазливых мальчишек. А последние несколько лет полковник стал питать особую (и особо скрываемую) слабость к мальчишкам уж слишком незрелым, совсем к мягкотелым подросткам. Мел из последних сил старался не рассуждать, тем более — всё это были лишь слухи, но стоило ему единственный раз краешком бдительного, пытливого ока углядеть в гостиной Баллерофа нечто совершенно рыжее, едва до груди ему достававшее, с розовыми щеками и маленькой ссадиной на тоненькой шейке, как его пулей выплюнуло чуть ли не до самого королевского дворца. Он потом долго и мучительно размышлял над этим. Почему старый полковник, такой умный и благородный мог так душевно и интеллектуально деградировать? Вывод не порадовал Мела ни утешением, ни оригинальностью: слишком долгая, слишком праздная жизнь все-таки неизбежно развращала тело и разум даже таким высокородным и мудрым существам, как его друг и учитель. Любить полковника Мел не перестал, но перестал совершенно соваться к нему без предупреждения. Теперь он всегда о своем визите докладывал как минимум за день. Проницательный, умный старик не выказал ни единого намека на то, что понял, что Мел тоже понял. С присущей ему ловкостью и легкостью Баллероф обстряпал непринужденность встречи после «сцены» до того блестяще, что всё в мгновение вернулось на круги своя.

Дети подобрались совсем близко и притаились за худосочным стволом ближайшей яблони. Он теперь не только отлично слышал их старательный шепот, но и буквально чувствовал кожей, как его с головы до кончиков сапог сканируют четыре любопытных, въедливых глаза. Когда Мел наконец-то смог подробнее расслышать шепот за яблонями, он с облечением выдохнул: «Девочки».

— Пери, ты тоже видишь? До чего чудно… — не выдержала та, что была робее и в несколько подчинительном положении у первой.

— Вот тебе и пирожки, — бойкая девочка проявляла больше сдержанности, но не могла скрыть, что ошеломлена не меньше подруги.

— Как же так, Пери? Как же он узнал о нашем тайном садике? Может быть это волшебник?

— Опять ты за свое? Не дури, Лизочка, не дури сейчас, ты меня своими глупостями с толку сбиваешь! — ощетинилась первая.

— Ты только посмотри на него, Пери. Ты когда-нибудь видела такую одежду? Ткань красивенькая не могу… А волосы? Ты вот видела такие волосы, чтобы аж посинели от черноты?

То, что это оказались девочки (по всей видимости, две), конечно, было неплохо, но ему хотелось оставаться одному в этом мреющем зеленоватом полумраке. С того оскверненного чаепития у полковника даже одно упоминание о детях мужского пола вызывало у него неподконтрольное гадливое омерзение, да и осадочек Мела покидать не спешил еще долго. Мутная тревога пустила вертлявый корешок: «А что, если и я… В старости-то…?». Посему в свое время он даже решил сократить штат собственных помощниц. Принять некоторую аскезу, так сказать. Превентивно. А еще выдумал экзаменовать себя нещадно при каждом удобном случае. Случаи редко (к счастью чрезвычайному), но всё же иногда приключались, особенно тяжким выдался год, когда ему пришлось отправиться на границу мира F. Бесконечные горные цепи, адские вьюги, сплошной мороз, а еще парные и бани, которых было не меньше, чем ульев на пасеке. Он чудом не заработал тик. Их тогда мало укомплектовали к операции, думали, что война и не развернется, стоит лишь его флоту выглянуть из-за главного хребта Аарун-Тель. Это была одна из его редких, но значительных оплошностей. Потом он долго злился на свою беспечную удаль. Лишь после утомительных споров со старым полковником, который пытался развеять его излишнюю хандру, он успокоился и уж впредь был предельно, предельно внимателен к любой операции, ни то что к войне. Тогда, вместо красивой, молниеносной победы они получили сложные месяцы вынужденного отступления, тяжелейшие горные бои, которые могли длиться неделями, а непонятные, тревожные затишья, тянувшиеся мрачно и непредсказуемо, заканчивались так же резко и оглушительно, как начинались. Вот в эти-то и неопределенные по времени прочерки он сполна прочувствовал на себе все ужасы сугубо мужского общества.

Зверская стужа давила всё, скукожилась даже несокрушимая шкура его огромного флагманского корабля. Топливо берегли, корабли вынужденно дремали, укутанные ледяным панцирем. Еще никогда прежде Мел не испытывал таких примитивных физических тягот. Он, с образцовым давлением, пышущий здоровьем и силой, мерз дьявольски, особенно по ночам. Ни одной помощницы рядом, ни лишнего одеяла, лишь стылая одинокая койка и бессонница (в покоях для командования он находиться и вовсе не мог, большая кровать плутовато вытягивала те крохи тепла, что он еще производил). Тогда он рискнул отправиться в первую в своей жизни баню. Ни одно здешнее поселение, будь то городок у подножия или два покосившихся барака на склоне не могли обойтись без этого изобретения. Счастье спасительного, душистого жара, восторг, переполнявший легкие влажными ароматами горных трав, длились недолго. Гостеприимные, но крохотные бани были круглосуточно и под завязку набиты промерзшими, жадными телами солдат. Громадный дисбаланс спроса и предложения породил до того вульгарный и бешеный социализм, что на Мела стали косо поглядывать уже тогда, когда он пытался организовать себе крохотный угол хоть какого-то уединения и по-нищенски скромно подстилал под свои потные чресла излишне широкий по мнению соседей клок полотенца. Именно здесь его очень быстро настигла блаженная уверенность, что нет, крыша у него точно еще не поехала, проэкзаменовался на золотую медаль. Живительное, бодрящее отвращение при случайном (но неизбежном) созерцании мужской наготы сладко растекалось по его молодому телу. Но это были лишь первые сливки. Слишком частое, слишком тесное соседство с безобразно, неистово голыми мужиками, несносные случайные трения о волосатые ляжки и спины до того истерзали его нежное, поэтическое и утонченное восприятие прекрасного, что он решил, что лучше уж насмерть околеет, но более в этих вертепах не покажется. То ли бани его тогда так раздраконили, то ли холод, то ли тягостное ожидание очередной стычки, но едва морозы начали стихать, как он, вопреки своим принципам, первый раз воспользовался принципами Второй Королевской армии — стереть с лица земли всё, что мешает. Он поднял флот, и горы, и злосчастные бани обратились в щепки.

А сейчас, утопая в ватной слабости, он ощущал, что настолько изможден событиями последних дней, этой непрерывной, непреодолимой чертой, протянувшейся через всю его жизнь, что действительно подумывал умереть. По возможности истечь кровью и провалиться в забвение, чтобы уж больше не думать, но даже те недолгие минуты, которые он провел лишь в отдалении от этих детей, начали делать свое дело. Его физическое естество, данная по крови и рождению сущность пробудилась, рана всполошилась и начала зудеть. Он чувствовал, как кожа вокруг нее медленно стягивается, поток крови иссякает. Вместе с этим и разум его стал светлеть, ему уже не так хотелось спать, он решил прислушаться:

— И правда чудной. В золоте весь. Как самовар блестит. Очень подозрительно.

— И он пробрался в наш потайной садик. Ох, Пери, это должен быть волшебник…

— Не бывает никаких волшебников, дурёха!

— А как он попал в наше местечко? Как с неба свалился! Это волшебство, волшебство! — восторженно восклицала вторая.

— Ну-ка, тихо! Разбудишь его сейчас! — прошипела бдительная подруга.

Молчание длилось не более минуты, всё это время Мел с трудом держался, чтобы не выдать свое бодрствование. Робкая девочка снова не выдержала:

— Пери, как думаешь, будет совсем неприлично, если мы его щупнем?

— Что еще за глупости?! — чуть ли не в полный голос возмутилась первая, — Не вздумай! Лизочка! Не вздумай!

— Пери, я чуточку, я совсем легонько. Он так мне напоминает моих фарфоровых куколок, которые папа привез на мои именины…

«Щупнем? Что же это, меня будут как окорок препарировать?» — веселился Мел и сквозь боль держал в напряжении живот, чтобы тот не дрожал от смеха. Положение было глупейшее, и чем более он тянул с разоблачением себя, тем большим идиотом он бы выглядел потом. Было совсем нелепо надувать детей, но он всё еще надеялся, что девочки все-таки оставят его одного, испугаются и сбегут, однако робкая девочка на деле оказалась вовсе не из трусливых. И, судя по всему, они ни то что бежать не собирались, они решили провести целое расследование. После долгой паузы шепот раздался уже совсем близко:

— Пери, а это всё настоящее золото?

— Не знаю, откуда мне знать? — шепот подруги, снова раздраженный, повис над его лбом.

— А может быть это принц? Как думаешь? До чего пригожий! — Мел в точности угадал, что восклицая это, девочка всплеснула руками. — Пери, вот бы его как-нибудь… Ну, как бы сказать, припрятать? А что ты так смотришь? Мы его нашли, мы! Он теперь наш. Ведь если найти сундук с сокровищами, то он же достаётся пиратам? Ведь пиратам достаётся!

Сердитый, стремительный, молчаливый прищур, с которым Пери посмотрела на раскрасневшуюся от мечтательного восторга подругу, Мел тоже отлично представил. Он едва себя не выдал, с трудом удержав смешок.

— Давай положим его в коробку и припрячем?

— Ты совсем что ли сдурела? Какую еще коробку?! — не выдержав, рявкнула Пери.

— Такую нарядную, обитую мягоньким с кисточками, у меня была такая, дома еще. В нее я укладывала самых послушных и самых красивеньких куколок, — наивно и алчно, но совершенно, казалось, серьезно ответила Лизочка.

— Да где мы возьмем такую огромную коробку?! Тьфу ты! Он же не игрушечный! Он же спит!

— Вот ведь… И правда, я совсем и забыла… Как жаль, — из шепота девочки исчезла всякая воодушевленная жадность, она разочарованно выдохнула. — Можно его хотя бы погладить?

— Это тебе не зверушка! Да что с тобой, Лизочка?! Не трогай! Разбудишь! — Мелу показалось, что началась какая-то возня, видимо та уже потянула руки, а разумная ее подруга решила этому помешать. — Стой, погляди! У него кровь!

Повод для осуществления «глажки» нашелся прекрасный, девочка направила ладошки прямо к ране и с умилительным — «И правда, кровь! Вот же бедненький!» — решила приласкать раненого. Резкая щекочущая боль пронзила Мела где-то под печенью, рана не успела хорошенечко затянуться. Большое черное, вовсе не игрушечное тело издало хохочущее «ай» и пробудилось от фиктивного сна. Едва он открыл глаза, как девочек и след простыл, они удивительно синхронно и бесшумно исчезли, но почти сразу он расслышал тяжелое, частое сопение где-то поблизости.

— Не бойтесь, пожалуйста. Я совершенно безвреден, — сквозь тихий смех обратился Мел к беглянкам. Он попытался приподняться на локте, но рана тут же начала расходиться и он с тихим стоном вернулся в исходное положение. Подождав с минуту, Мел снова заговорил куда-то вверх:

— Ну, что же вы? Не покажетесь больше? — голос его звучал ниже, но девочки хорошо видели его улыбку из своего тайного укрытия в буйных кустах смородины.

Первой не выдержала, как он и предполагал та, что была Лизочка. Она на четвереньках стала выползать из колючего убежища и тут же забежала обратно за кустарник, как бы выглядывая из-за него. За ней сразу же, бурча себе под нос, последовала Пери. Обе девочки были практически одного роста и одинаково щуплые, на вид им было не больше двенадцати лет. Ему сразу бросилась в глаза их немного странная, как будто не совсем по размеру и возрасту сильно поношенная одежда. Когда-то настырно розовый костюмчик Лизочки совсем выцвел и сохранял целостность либо на честном слове, либо чудом. И если Лизочку он сразу признал, образ в его голове не сильно расходился с реальностью (не считая чудесных пшеничных волос), то облик второй девочки разнился с тем, что он себе навоображал. Вместо серенькой, может быть упитанной больше положенного (с упитанностью он совсем уж промазал), рассудительной и авторитарной мышки перед ним оказалась не менее хорошенькая, со спокойным, гладким и вовсе не сердитым личиком девочка, темные волосы которой, были аккуратно срезаны чуть выше плеч. Они были совсем не похожи внешне, объединял же их воедино вид опрятной, но очевидной бедности. Платьице Пери, совсем простенькое, было ещё более блеклое и ветхое, чем у подружки. Две пары трогательных, детских туфелек на худых, расчесанных кое-где ножках, стали до того потерты, что на носках прохудились. И если Лизочка украшала свою кукольную голову ещё и двумя белыми заколками, имитировавшими то ли бабочек, то ли стрекоз, то Пери лаконично и изящно убирала лишнее за миниатюрные ушки.

Трое с любопытством рассматривали друг друга. Мелу приходилось поднимать шею, чтобы хорошо видеть пираток. Желание остаться одному сменилось ребяческим желанием с детьми пообщаться, они прилично его раззабавили, и хандра тихо забилась в угол подальше да потемнее.

— Вы больны? То есть, ранены? — отважная Пери заговорила первой и тут же сконфузилась.