военная (2/2)
В Серёже усталость сквозит, под глазами тени, впавшие от нервов и недоедания щеки. Артём становится за толпой оживших от радости солдат, выдыхает, и не успеет вдохнуть снова, потому что Серёжка, как его называли там, в той жизни, где не было войны, останавливает свой взгляд на нём.
Они молчат до тех пор, пока не отойдут подальше в лес, под подошвами их сапог хрустят устлавшие землю сухие ветки. Тут уже сгущается предсумеречное. Их никто не видит, а они не видели друг друга – сколько? Года три до начала войны, и теперь вот – спустя еще год. Четыре года разлуки, когда ни слуху ни духу, когда щемящая тоска в груди, когда там был разлом целый, и они оба – топчущиеся на одном месте.Серёжа долго не ждёт и обнимает первый – крепко, надёжно. Он почти на голову ниже, он лёгкий, компактный – не секрет, чего его в авиацию потащили. Он пахнет машинным маслом и дымом от огня.
У Арт?ма привычно винтовка на плече, ему хочется е? выбросить, закопать, сжечь, разобрать и разбросать запчасти. Она оттягивает ему плечо, неустанно напоминая: ты не в сказке.
Со стороны госпиталя – мелодия грустной гармошки.Вот он, тут, в его, артёмовых, объятиях, и они оба – в стихнувшем весеннем лесу, Артём думает: он бы умер, обнимая Серёжу. Нет счастья сильнее.
Они оба уже не те, что раньше. Они видели, как люди становятся мясом, как люди превращаются в то, что не поворачивается язык сравнить с животными. Они видели, как бессмысленно гибнут, они сами убивали, не веря, что кончится битва. Сергей тащил из горящего самолёта товарища около пяти километров, теряя сознание от потери крови, голода и жажды. Товарищ умер у него на руках. Артём видел, как размозжило голову юнца из вражеских войск, когда он на своём языке пытался убедить Хорева не сдавать его.Они видели ад, они глядели во тьму и им придётся столкнуться с ней ещё неизвестное количество раз.
Артём ладонями по чужому лицу, по линии бровей, по новым морщинам, по шраму на виске, расцеловывает: с чувством, "по-нашему", крепко прижимается к сухим губам своими, ко лбу, остро – по скулам.
– Скучал, – говорит.
– Я тоже, – у Серёжи голос глубже, чем был, хриплый, – сильно. Очень.
Лесная птица вскрикивает в последний раз и замолкает. Хорошо, что это не кукушка.Быть рядом с Серёжей – ощутить, наконец, покой. Быть рядом с ним и касаться его аккуратно – вспоминать путь домой.
– Мне завтра с рассветом нужно выезжать, – рассказывает Карамушкин, – самолёт мой другому отдают, меня и ещё нескольких перебрасывают ближе к югу.К югу – там теплее, там с черноморья солёный ветер, там, наверное, и трава зеленее, и весеннее буйство во всю.
Горько, колючая на сердце цепь.
– Когда это кончится?
– Хотел бы я знать, Тём, – вздох тоскливый и уставший. – А ты...что дальше?– Ждём тут еще людей и выступаем, так, вроде, говорят, – Арт?м сквозь пальцы пропускает отросшие волосы Сер?жи. – Как там, в небе?
– Чем выше, тем труднее дышать.
Серёжа берёт его за руку, сжимает, у обоих на ладонях – вечные мозоли и ссадины.
– Обещаешь дожить до следующей встречи?
У Артёма голова кругом оттого, что Серёжка тут, что он его видит и вдыхает, что на войне ты учишься ничего не ждать, а жизнь тебе преподносит вот такие подарки.
Сер?жа, с которым он когда-то так нечаянно расстался, – молодой, с горячим сердцем, идеалист и мечтатель, пишущий стихи и взглянувший однажды на Арт?ма так, что тот подобрался весь, но вс? равно рассыпался, разбился. Сер?жа сейчас – взрослый не по своим годам,с усталостью в голосе, с надрывом в груди – у них он один на двоих, этот Сергей что-то осознал, что-то потерял и приобр?л в том высоком небе. Он смотрит чуть исподлобья, на бледном лице расцветают первые веснушки.
Арт?м сжимает чужую ладонь в ответ.
– Обещаю, Серёж.Пусть контузия, пусть будет уже на волосок от смерти, – Арт?м зубами и ногтями себе будет помогать, лишь бы дожить. Лишь бы остаться в живых.