Глава 22. Возвращение Муны (1/2)
Звезда Лейтена. Планета Гуриасс, Хилликийское королевство. 35 день Поры Ледяного Камня 2174 г. Эры Великого Пророка (18 февраля 2342 г.)
В спальне герцогини Клааты Жю Нейрелнад было тихо… Свечи в высоком кованном канделябре, поставленном для безопасности в корыто с водой, излучали неяркий траурный свет. После смерти своих близких, после их похорон в спальне герцогини всегда присутствовало ночное освещение. Это стало законом через четыре дня после печальной церемонии, когда поседевшей от горя аристократке привиделись призраки покойных мужа и двух сыновей. Хоронили сразу троих. А вот несчастную Клаату болезнь обошла стороной, хотя она находилась бок о бок со своими родными.
Неяркий сонный живой свет от мерцающего пламени свечей выхватывал из темноты застывший на столе в окружении корзиночек с живыми цветами, покрытый пылью, фотографический портрет счастливой и молодой когда-то женщины рядом с любимым мужем и двумя красавцами-сыновьями. Фотография была в черной траурной рамке. Что пережила несчастная герцогиня в те черные дни, и представить страшно. Нет ничего страшнее, чем видеть, как угасают на глазах твои любимые, в то время, как ты остаешься живой и здоровой!
В ту страшную пору вымерла почти пятая часть имения. Кладбище на околице увеличилось вдвое. Надо отдать должное герцогине, - даже находясь в состоянии, близком к коллапсу, она распорядилась хоронить умерших крестьян за свой счет. Правда, общалась она в тот момент в основном истерическими криками.
Сама герцогиня, ставшая теперь единственной наследницей огромного хозяйства, постарела за одну пору лет на десять, ее черные волнистые волосы стали седыми. Герцогиня от горя исхудала, превратившись в морщинистую высохшую тетку с абсолютно несносным характером. И она уже несколько раз в одиночестве умоляла Бога в своих молитвах забрать ее к родным. Одно время бедная женщина была близка к тому, чтобы наложить на себя руки. Единственное, что ее остановило, - то, что самоубийство отправит ее в ад, и она навсегда будет разлучена со своей семьей ДАЖЕ после смерти.
Впрочем, совсем недавно в ее доме появился новый жилец – белокожий малыш-куалиец Яро. Он был совсем больным, страдая от плохой крови, и тот, кому она заказала похищение малыша из детского медицинского центра на Земле, привез ей какие-то лекарства. Но герцогиня была убеждена, - это из-за того, что малыш был лишен материнского молока. Она наняла самых лучших кормилиц, с самыми лучшими рекомендациями. И действительно свершилось чудо, - от кормления грудным молоком ребенок вроде как стал выздоравливать, прибавлять в весе, и постепенно превратился в румяного, веселого и даже немного упитанного маленького господина. Герцогиня приказала кормить малыша грудным молоком и дальше, сочетая грудное вскармливание с переходом на твердую пищу. Сама горькая вдова души не чаяла в «звездном младенце», сочиняя для своих подруг и родни самые разные небылицы о крушении куалийского корабля в месте, известном только одной Клаате Жю Нейрелнад. И открылась она только в алоне графини Жю Сет.
И с появлением нового сына (Клаата усыновила его юридически, безо всяких разговоров) несчастная женщина вроде как стала оттаивать от своего горя и потихоньку ожила. И даже стала гораздо мягче со своими слугами. Седая, исхудавшая аристократка с черными морщинистыми глазами-ямами вновь стала шутить и смеяться. И стала посещать сборища скучающих дворянок в салоне Жю Сет. Сама она в оргиях не участвовала – берегла честь умершего мужа, хотя обстановка царившая в таких гнездах разврата была для нее не в диковинку.
Сейчас будущий аристократ тихо-мирно сопел в своей кроватке, облаченный в самые лучшие и дорогие одежды, о которых девять десятых малышей Гуриасси даже мечтать не могли.
И никто не видел, как в ночной тишине над особняком Жю Нейрелнаде на высоте около мили бесшумно завис небольшой рыбообразный куалийский десантный корабль.
Пламя свечей в спальне герцогини дрогнуло…. В тихой безмолвной спальне вдруг появился яркий сверкающий шар. Поднялся ветер, затрепетали гардины на окне, порыв воздуха сдул бумаги со стола. Почти все свечи разом погасли.
Герцогиня проснулась от треска энергетических разрядов и с ужасом увидела все расширяющийся и растущий шарообразный вихрь света. Она схватила на руки ребенка и попятилась спиной к двери, свободной рукой молнируясь и шепотом призывая Господа Бога. Герцогиня хотела позвать на помощь, но ужас сковал ее и передавил голосовые связки, и она могла только жалобно сипеть:
- Господи! Спаси, Господи!
Из вихря света вышли два человеческих силуэта в черной облегающей одежде-оболочке, мужской и женский. Лиц пришельцев не было видно, они были скрыты за черной оболочкой. Было понятно только, что это высокие, атлетического безупречного сложения люди, похожие на цирковых акробатов. Оба существа направились к онемевшей от ужаса герцогине. В руках незваных гостей появились предметы, очень похожие на оружие.
- Отдайте ребенка! – потребовал мужчина, протягивая руку к герцогине.
- Нет! Не отдам! – Жю Нейрелнаде вытаращила глаза и прижала к себе ребенка. – Это мой сын!
- Это не ваш сын, - сказала женщина. – Вы выкрали его из лечебницы на Земле. Земные дети – не игрушка для разжиревших туземных аристократов!
- Не отдам! – Неведомые силы вдруг переполнили худую изможденную женщину, она была готова сражаться за приемыша, как самка ящера за свою кладку, хоть с пришельцами, хоть с самим дьяволом. – У него нет родителей! Он умирал в приюте один, от него отказалась родная мать! Я все знаю! У него нет другой матери, кроме меня! Хотите вернуть его в приют, чтобы он там умер?! Я люблю его, я ему мама настоящая! Не отдам, жизнью клянусь!
- Мы все равно заберем его, - предупредил мужчина. – Отдайте добровольно, иначе мы начнем сжигать ваши поля. Вы лишитесь всех своих доходов.
А маленький Яро тем временем проснулся и расплакался, недовольный, что взрослые нарушили его сон. На крик младенца в спальню герцогини вбежали няня и кормилица. И … так же застыли в ужасе перед ураганом света.
- Сжигайте! – согласилась Нейрелнаде. – Берите все, что хотите! Деньги, драгоценности, картины… Но Яро я вам не отдам!
Мужчина поднял руку, и Жю Нейрелнаде со своими служанками оказались прижаты к стенке неведомой силой. Кричащий младенец выскользнул из рук обезумевшей графини и в луче света поплыл к женскому силуэту. Попав к ней в руки, малыш немного успокоился, но тут же разразился диким криком и даже стал вырываться прочь.
- Яро! – завопила Жю Нейрелнаде, протягивая к малышу руки и падая на колени. – Не отбирайте! Прошу вас! Не отбирайте последнего моего мальчика! Вы же люди, вы же знаете, что такое сострадание! Прошу вас, НЕ ОТБИРАЙТЕ! ВСЕ ЗАБЕРИТЕ, МЕНЯ УБЕЙТЕ, ТОЛЬКО НЕ ОТБИРАЙТЕ!
От страшных переживаний, от крика малыша, герцогиня упала без чувств. А мужской и женский силуэты направились к воронке света. Ситуацию спасла кормилица, дородная женщина лет тридцати в простой крестьянской одежде:
- Господа! Дайте хоть малыша покормить на дорогу! Он, если его не покормить, криком кричать будет весь день! Пожалуйста!
Мужчина с женщиной переглянулись. Похищенный землянин кричал столь громко и жалобно, что исчезнуть в огненной сфере они не решились. Да и сами пришельцы засомневались... Жалобный вопль несчастной герцогини, у которой отбирали последнего ребенка, надрывный крик мальчика тронули их сердца. Совсем не похожа была исстрадавшаяся осиротевшая вдова на довольную жизнью богатую тетку, выписавшую из-за границы дорогую живую игрушку.
Повышенная сила тяготения исчезла… Смелая женщина-кормилица в простом крестьянском одеянии осторожно подошла к инопланетянке, взяла плачущего Ярослава-Яро на руки, попросила няню расстегнуть ей корсет и обнажила свою большую грудь. Уже довольно крупный годовалый мальчик с жадностью вцепился в сосок. Стало тихо…
- У меня у самой недавно малыша Бог прибрал, - пояснила, будто оправдываясь, крестьянка-кормилица. – А молока, как назло, хоть ковшами собирай! Вот я и нанялась к Ее Светлости. На все, конечно, воля ваша, господа, но вы посудите сами, - разве можно у матери ребенка отбирать, хоть и у приемной? По нему у вас кто плачет, по сироте-то? А мы его уже как своего полюбили… Господом вас прошу. Не отнимайте ребенка у госпожи нашей! Ох, как вгрызается-то, чисто зверь!
- У нас приказ… - пояснил мужчина, опустившийся на одно колено возле герцогини, приводя ее в чувство.
Придя в сознание, бедная герцогиня увидела, как ее малыш кушает. Это немного успокоило ее. Она с ненавистью посмотрела на застывших в нерешительности пришельцев, быстро вскочила на ноги и воскликнула:
- Изверги! Нелюди! Не отдам моего малыша! Мой он, слышите, мой! У вас-то тоже родители от больных детей отказываются!
- Это не так. Родители малыша погибли в космической катастрофе, - пояснил мужчина. – Его готовили к операции. А вы его чуть не убили! Он вообще уже должен был умереть без специальных препаратов!
- Да где же, барин? – возразила кормилица, терпя боль от зубиков малыша. – Вы поглядите: здоровенький, веселый, румяный. Кушает-то за двоих!
Действительно, малыш был не похож на бледного, вялого младенца, которого десантники видели на стереозаписях. Перед ними был румяный, довольно крупный, здоровый малыш, который смешно сучил ручками и косил глазом на своих соотечественников.
- У нас в этом возрасте уже не кормят ребенка грудью, - возразила женщина-пришелец. – Вы давали ему лекарства?
- Никаких лекарств! – возразила герцогиня. – Я запретила! Они бы убили Яро! В них там электричество плавает, они светятся и искрятся! У малыша в таком возрасте одно лекарство – материнское молоко! Послушайте, вы, холопы своего начальства! Возьмите меня с собой! Я поговорю с тем, кто послал вас! Если сомневаетесь в моей любви к Яро, если думаете, что я просто решила поиграться с ним, - испытайте меня! Огнем, лучами света, адским пламенем, и вы поймете, что для меня значит этот мальчик! Ради моего малыша любую пытку приму!
- Хорошо, - согласился мужчина. – Вы пойдете с нами. И эти женщины тоже, - указал он на кормилицу и испуганную няню.
- Ой, да куда мне на небо-то? – испугалась крестьянка, передавая наевшегося мальчика на руки герцогине.
- Оларе, не рассуждай! – Клаата Жю Нейрелнаде была готова прожечь ее взглядом. – Я бы могла кормить, тебя бы не нанимала! Награжу тебя потом, как скажешь! Волю тебе дам, только сейчас не бросай нас с Яро!
- Собирайтесь! – приказал мужчина, стоя у грани уже не такого страшного светового шара…
Как оказывается трудно быть госпожой и рабовладелицей! Уже к середине дня Татьяна Синицына прокляла все на свете и была готова выписать своей iklite свободу прямо сейчас на месте, только чтобы этот кошмар закончился!
Утром Татьяна дисциплинированно встала еще до восхода солнца, чтобы воспользовавшись свободным временем слетать (съездить, сходить) с Селине в магазин в Сетт за покупками. За покупками для Селине, - после происшествия в деревне матери одну девушку Таня отпускать боялась.
Татьяна встала, когда стрелки на часах показывали еще девять гуриассийских часов. Она сделала зарядку, успела прорешать один из тестов по астромеханике в Сети, написать список предполагаемых покупок и решила на скорую руку перекусить тем, что водится в холодильнике на кухне. Она пыталась разбудить Селине, нашедшей ночью пристанище в постели Тани, но та только отмахнулась:
- Ай, хозяйка, дайте поспать! Рано еще…
- Селине, мы сегодня в магазин собирались тебе за покупками, - сказала Таня. – Я тебя вчера предупреждала, что встаем рано.
После совместного омовения в душе несколько дней назад Таня немного отрезвела и блокировала все попытки со стороны Селине стать еще и любовной служанкой. Это заставляло Селину переживать и нервничать, - почему хозяйка так холодна с ней? Впрочем, засыпали они в разных постелях, а просыпались в одной, как правило, в обнимку.
Татьяна ловила себя на мысли, что немного увлечена своей юной рабыней, - наверное, сам дух хилликийского традиционного общества повлиял и на нее, нормальную земную девушку. Здесь считалось не то, чтобы абсолютно нормальным, но вполне допустимым, когда одна особа женского пола влюблялась в другую. Корни этого явления, по-видимому, были скрыты где-то в седой дохилликианской старине, в языческих верованиях. Таня пока не установила, имеет ли нуакшийская религия Южных островов что-то общее с дохилликианскими верованиями жителей материка, или они развивались параллельно.
Так или иначе, Татьяна не считала для себя катастрофой заняться любовью с девушкой или женщиной разок-другой. Она вообще была открыта к разным экспериментам и втайне считала брак и супружескую верность устаревшими понятиями, хотя и не страдала каким-то сексуальным голодом. Идеалом нового коммунистического мира она считала открытые брачные отношения, - когда муж и жена живут вместе, поддерживают друг друга по-товарищески, но иногда получают новые впечатления на стороне, причем, не таясь, не обманывая вторую половину, а в открытую, тоже по-товарищески. С Селине останавливало ее другое, - такие отношения были бы неравноправными, да и девушка была слишком неразвитой в психологическом плане, - вчерашний ребенок, хотя ей и пришлось повзрослеть слишком рано. Таня кипела гневом, когда представляла всех этих графинь, герцогинь и герцогов, графов и баронов, тянущих свои грязные похотливые ручонки к юным девочкам. Ох, с каким бы удовольствием она бы поставила бы их к стенке, как старые коммунисты прошлых эпох ставили к стенке угнетателей народа!
Короче, девушку сначала воспитать, как личность, на ноги поставить, предоставить свободу, да хоть бы грамоте научить! А пока бедная Селине не знает иной жизни, кроме как прислуживать и быть постельной принадлежностью для старых распутников. Не станет ли она, Синицына, такой же растлительницей, как старый хозяин-педофил? Кстати, как странно ухмылялась Жю Сет, когда рассказала о том, что старый хозяин Селине погиб в результате террористического акта, совершенного анархистами. Как будто подполковник лично знала этих анархистов, или… Загадочная все же женщина Стелла Жю Сет! И очень красивая, надо признать! Интересно, чем она тут раньше занималась?
И уж совсем неуютно стала себя чувствовать Таня, когда ее приемная матушка Моане скандалила с ней и напоминала о боге и приличиях. Она была жутко консервативной, как и подобает религиозной служительнице, а Тане наоборот хотелось новизны, перемен в обществе и самых неожиданных впечатлений. Хотелось революции, - во всех смыслах. Хотелось идти в авангарде восставшего народа, хотелось ворваться в горящее помещичье имение с бластером и красным флагом, хотелось закрыть от вражеской пули товарища… да хоть ту же Селине! И пусть грянет буря, пусть завертит она этот косный помещичий мирок! А если в списке революций грянет и сексуальная, - Таня совсем не против.
Но насчет революции в хилликианском обществе – это задача на дальнюю перспективу, а вот в магазин ехать надо сейчас. Опять дела насущные… А тут появилась новая проблема. В последние пару дней поднять Селине рано утром было задачей просто непосильной, хоть звездный крейсер на орбиту выводи!
Таня вздрогнула, когда вспомнила, как ее будила по тревоге Жю Сет. У Синицыной появилось искушение гаркнуть на ухо юной негритянке русское «Подъем!», но Таня, конечно, преодолела соблазн. Все же девочка достаточно настрадалась, вон, несколько дней назад вообще пережила покушение на свою личную сексуальную неприкосновенность! Поэтому молодая москвичка махнула рукой и направилась добывать пропитание сама. Кухарка Илзе, колдующая над кастрюлями за плитой, даже удивилась:
- А почему ваша iklite не приготовит вам завтрак? Или мне бы сказали, барышня, я бы вас покормила.
- Что я, совсем безрукая, что ли? – удивилась Синицына. – А Селине вчера очень устала и никак встать не может.
- Как это? – пришла очередь удивляться уже Илзе. – Госпожа уже на ногах встала и хлопочет, а рабыня спит? Как такое бывает?
- Товарищ Илзе, мой статус – вынужденная уступка существующей в вашем обществе иерархической структуре. – Таня говорила с набитым ртом, насыщаясь бутербродами с какой-то зеленоватой соленой биомассой, похожей по вкусу на лососевую икру. – Я не эксплуататор, а Селине, - мой младший товарищ! И моя задача – не мучить ее непосильной физической работой, а помочь стать полноправным членом социума. А потом я ее освобожу, и я этого не скрываю.
- Ох, балуете вы ее! – покачала головой Илзе. – Нет, меня моя госпожа Стелла тоже не неволит сильно, но чтобы хозяйка моя ходила по кухне, пока я сплю… Ой, Пророк! Барышня! Вы что кушаете-то?!
- Я не знаю, масло какое-то в холодильнике стояло… В принципе, вкусно. Я вообще к еде не требовательна, я не барыня какая-то…
- Оно и видно, барышня! – Илзе в испуге закусила указательный палец на кулачке. – Это же guffo, простите, охлажденные выделения… ну того большого зеленого зверя, что в коровнике. Мы ими двери и ружья смазываем заместо машинного масла! Вы бы хоть спросили!
После этого откровения бледно-зеленый оттенок приобрело уже лицо юной куалийки. Прислушавшись к прекрасным порывам души, поднимающимся по пищеварительному тракту с первой космической скоростью, Синицына с низкого старта через гиперпространство галопом рванула до ближайшего туалета.
Илзе с суровым лицом потушила плиту, чтобы завтрак не сбежал, и решила навести порядок по заветам покойной матушки Рамлы, Покой ей Небесный! Молодая кухарка взяла пол-литровую кружку воды и не поленилась подняться в комнату, где Селине все еще парила в царстве сладких снов и грез.
В отличие от доброй и сочувствующей Тани у Илзе было средство для быстрого возвращения избалованных рабынь в реальность, универсальный первый межпространственный переместитель под названием «Вода ледяная колодезная только что с мороза». И вообще, в доме должен был порядок! А когда холопка в теплой постельке дрыхнет, а ее добрая хозяйка черствый хлеб с дверной смазкой ест, - это непорядок! Илзе с пренебрежением посмотрела на безмятежную спящую темнокожую девушку, скорбно вздохнула и разом вылила содержимое кружки Селине за шиворот. Раздался громкий пронзительный визг…
То, что не смогла сделать за полчаса Синицына за пять секунд сделала Илзе. Универсальным межпространственным переместителем арсенал Стеллиной наложницы не ограничивался. У нее еще имелся универсальный стабилизатор для вернувшихся в реальность – сложенное вдвое кухонное мокрое полотенце. После того, как Селине с визгом вскочила от быстро растекающейся по шее и спине жидкой морозной свежести, Илзе стабилизировала ее в пространстве контрольными ударами полотенцем, с размаху по шее, чтобы быстрее в режим входила:
- Ах ты, лежебока проклятая, блудница хинханская! Спит, как госпожа, пока молодая барышня не знает, что ей покушать! А ну быстро ноги в руки и на кухню, госпоже завтрак готовить!
- Ненормальная! Ты чего раскомандовалась, ты такая же холопка, как и я! – закричала обиженная Селине. – У меня своя госпожа есть! Я ей на тебя нажалуюсь! Она мне сама потчевать разрешила!
- Ты, я смотрю, как в постель к барышне пролезла, так себя госпожой возомнила! Скажу Ее Светлости, она из тебя враз дурь выбьет! И матушке Моане расскажу, как ее дочь ранним утром чуть не потравилась, пока ее служанка в господской постели валяется! А ну, бегом, отрыжка ты языческая, пока я кочергой тебя вдоль спины не угостила! Барышня твоя блаженная, добрая, а ты этим и пользуешься! Ничего, получишь от Ее Светлости госпожи Стеллы плеткой по «бабочкиным крыльям*», собакой визжать будешь, да ровно ракета по дому летать!
В общем, когда молодая страдалица-москвичка с лицом цвета брони сгоревшего гуэннохоррского танка под закатным красным солнцем вернулась на кухню, там уже вовсю трудилась маленькая Селина:
- Что вы, госпожа, меня не разбудили? Зачем сами-то? Я бы вам все мигом сделала!
- Тебя, пожалуй, добудишься! – мрачно сказала Татьяна.
- Будить надо уметь, барышня! – Довольная Илзе поднесла Тане стакан ароматного фруктового компота. – Вот, испейте! С прошлого урожая, чтобы нечистый вкус из ротика удалить!. Я графинчик в холодильную машину поставлю, если захотите, - пейте смело! А ты не води жалом, Селине, не для тебя поставлено, а для молодой госпожи!
- Я тоже хочу! – жалобно проблеяла как овечка Селине. – Госпожа, разрешите мне отведать! Ну хоть полстаканчика?!
- Конечно-конечно, - ответила добрая Таня. – Спасибо, Илзе, мы сами себя обслужим! Ох, как вспомню…
- Балуете вы свою рабыню, - фыркнула Илзе. – Не мое дело, но с рабами строгость нужна, прежде всего!
- Как вы можете так говорить? – удивилась Татьяна. – Ведь я формально для вас – представитель угнетающего класса? Вы против меня солидаризироваться должны друг с дружкой, а вы, наоборот, между собой собачитесь! Вот поэтому вами всякие бездельники и правят, потому что нет среди вас солидарности.
- Не то ли грезится мне неподобное, не то вы меня к бунту призываете против госпожи Стеллы, да и против самой себя? – удивилась Илзе. – Так если прислуга бунтовать начнет, весь дом кувырком пойдет! Да и мне ли против хозяйки бунт затевать? Она меня из лап грязного злодея выкупила, лаской и любовью наградила, как к человеку отнеслась, а я ей черной неблагодарностью отплачу? Она меня замуж выдать обещала! Так и сказала восьмицу назад ночью: «Считай себя уже замужней женщиной, платье себе шей»! Только вот раньше я ее любимицей была, а теперь она в спаленку этих двух болтушек зовет, блондинку с негритянкой, а те не столько работают, сколько болтаются без дела!
- Вы были любимицей тети? – У Тани глаза округлились, она знала, какое второе значение имеет в хилликийском языке слово «любимица» в применении к прислуге. – Вот дает, товарищ подполковник! Товарищ Илзе, между нами… А сколько у нее «любимиц» было?
- Вот простите меня, не могу я за спиной у госпожи о ней сплетничать! – покраснела Илзе. – Да уж при мне девушек десять сменилось. У госпожи часто любимицы меняются… Что же, на все воля ее! Зато, честь ей и хвала, она старых любимиц не забывает. Подарки дарит, заступается перед мужьями и родней, замуж помогает выйти, богатое приданое дает! И волю дает! Да такую госпожу поискать по всему свету, не найдешь! А уж скольким она бабам родить помогла, сколько детишек в мир приняла, сколько от болезней всяких вылечила! У нас в графстве людей умирает меньше всех, это даже сама королева сказала! Меня вот от чахотки вылечила, когда от старого барина меня выкупила. А когда «черный мор» по королевству прошел, многих детей матери уже заранее по церквам отпевали, потому что им жить день-два оставалось, все в черных язвах! А госпожа Стелла всех «с земли» подняла! По всем графствам сотни да тысячи умирали, а в нашем только двадцать человек Бог прибрал! У остальных панихиды, а у нас свадьбы играли! Нет, я свою хозяйку ни на кого не променяю! Если только на мужа!
- А моя госпожа еще лучше будет! – с вызовом и даже нахально заявила Селине. – Ее уже сейчас люди святой называют!
- И поэтому ты так со святой обращаешься? – скептически скривила губу Илзе. – Тогда тебя надо на костре сжечь, как еретичку! Ах, да, я же забыла, что ты не нашей веры!
- Так, товарищи, прекратить демагогию! – остановила бессмысленный спор Синицына. – Спасибо, я поела!
В этот момент на кухню зашла Моане. Скользнув раздраженным взглядом по Тане и сидящей рядом с ней Селине, она развернулась и тут же молча вышла вон, хорошенько хлопнув дверью.
- Мама! – позвала ее Таня, но никакого ответа не последовало.
Татьяна вскочила из-за стола, чувствуя за собой какую-то неведомую вину. Но Моане не обернулась на ее зов. Она молча, склонив голову, прошла по коридору прочь от дочери.
- Мама! – Таня догнала ее и преградила ей дорогу. – Что происходит? Почему ты так холодна со мной? Что я сделала?
- Не хочу мешать вам… с вашей язычницей, - бросила в ответ Моане, задрав носик. – Позвольте пройти! Я там лишняя!
- Вот и вы заговорили со мной, как Синицына-старшая, - мрачно процедила Татьяна. – Только за то, что я поступила не так, как вы хотели… Понятно… Похоже, я всех устраиваю только, когда я удобная, маленькая дурочка. Ясно, спасибо, маменька! И вообще, что-то я тут загостилась… Пора на службу, однозначно!
- Тьяне! – окликнула ее мигом растаявшвя Моане. – Не уходите! Я очень переживаю за вас и плачу каждую ночь!
- Мама, я уже взрослая женщина! Ну что ты терзаешься? – Таня аккуратно взяла низенькую священницу за руки. – Понимаешь, я взяла на себя обязательства помочь этой девушке. Ну, пойми пожалуйста!
- Я не хочу понимать, что моя неокрепшая дочь добровольно находится в лапах дьявола! – возразила Моане. – Дьявол является к неокрепшим душам не в виде страшного чудовища, а под личиной скромной сиротки и начинает искушать, распалять душу, пока не ввергнет ее в пучину порока!
- Но ведь это ваша национальная культура, не моя!
- НЕТ! Это языческая богопротивная культура, в которой нет ничего полезного для души, а только дикость и разврат! – яростно возразила Моане. – Даже ваша атеистическая куалийская культура, созданная машинами ближе к Замыслу Божьему, чем противная Богу языческая дикость! Даже ваши машины с их рационализмом более хилликиане, чем разнузданные язычники, не знающие никакой чистоты и целомудренности, а только похоть и невежество!
- Вот я и хочу, чтобы у нее появилась дисциплина и… Знаешь, по поводу целомудренности я бы не стала говорить. – ответила Таня. – Как еще ей было выживать?
- А мне плевать на нее! – воскликнула Моане. – Мне есть дело, только до тебя, и я за тебя на любую крайность пойду, понятно!
Это был первый раз, когда Моане назвала свою дочь на «ты», как чернокровку.
- Мама?! – изумилась Синицына. – Ты меня на «ты» назвала?!
- Простите, дочь моя… Просто я очень нервничаю, - смутилась Моане.
Она была уверена, что оскорбила Тьяне, и ей было очень неловко. Но Таню, к изумлению баронессы, это очень обрадовало:
- Ну, наконец-то! А то все на «вы», да на «вы», как на службе! Мам, ты меня любишь?
- Очень, дочь моя! – Моане прижалась к своей высокой дочери. – И я пожертвую всем, чтобы защитить тебя от Нечистого! Я удивлена, что ты рада, что я обращаюсь к тебе, как к простолюдинке.
- Так это же означает то, что мы стали с тобой родными людьми! У нас так, по крайней мере. А обращение на «вы» это официально-деловое, на службе.
- Родными? – У Моане сразу навернулись слезы на глазах. – Я счастлива, что у меня есть такая славная девочка! Но молю тебя, берегись соблазнов! Берегись дьявольских силков, которые Лукавый расставляет для легковерных девушек. Божий Закон – это не просто какая-то прихоть безумных стариков, это закон жизни! Нет ни одного человека, который бы не понял, что Божье слово – Истина, хотя порой и бывало уже поздно! Не ступайте на кривую дорожку, иначе я буду очень много плакать!
- Хорошо, мама! – Таня нагнулась и чмокнула в щеку взволнованную Моане. – Я поняла тебя. Губами целовать матушек тоже нельзя, а я целую!
- Это другое! – возразила Моане. – Если в вашей культуре это принято, и ваши помыслы чисты, это не является грехом. Грехом является намеренное введение неокрепшей чистой души в соблазн и похоть!
- Ладно, разберемся! – подытожила Таня. – Все, мама, мы скоро! Куплю что-нибудь Селине, а то ей надеть нечего!
Моане с тревогой и болью в сердце посмотрела, как ее дочь, светлая Тьяне взяла за руку язычницу-негритянку и побежала с ней собираться.
«Настало время решительных действий! - подумала Моане. – Пусть Бог и люди осудят меня, пусть Тьяне не простит меня, но я спасу ее от этой похотливой распутницы! Судьбу Жю Сет она не повторит! И мою раннюю юность тоже! Когда она сама станет матерью – она поймет меня!»
Татьяна легкомысленно пропустила мимо ушей грозное предупреждение Моане о готовности на крайность. Для Моане сейчас юная негритянка была главной угрозой дочери. А за фасадом верующей, доброй и иногда трогательно-беспомощной в современном мире отсталой Моане скрывалась волевая, сильная и в некоторой степени беспощадная женщина, готовая защищать свои идеалы, своих родных и близких любой ценой. Даже если для этого придется переступить через жизнь и смерть!
Таня наивно думала, что неприятности сегодняшнего дня закончились. Увы! Они еще даже и не начинались!
Во-первых, найти в Сетте магазин или салон, где можно было бы приобрести одежду для простого трудящегося человека, оказалось невозможно. Были несколько салонов модного платья (целых три), были швеи, которые шили дома на заказ, но на работу над одним, самым простеньким платьишком, требовалась целая восьмица. А в магазинах готового платья Таню и Селине обслуживать… отказались. Причина – они не шили для рабынь, только для свободных. И входить рабыне или рабу в магазин было нельзя, вплоть до угрозы вызова полиции или вывертывания костей местными грузчиками. Это было возмутительно! Напрасно Таня пыталась соблазнить деньгами жесткосердных портных и продавцов, даже это не помогало. А швейки также категорически отказывались шить платье для рабыни, даже за двойные деньги.
- Я женщина свободная, буду еще невольниц обшивать?! Да меня все мои подруги на смех поднимут!
Только сейчас Синицына узнала, как решается вопрос одежды и обуви для людей самого низкого сословия. Да практически никак... Кто-то донашивал старье от других рабов, кому-то, у кого водились хоть какие-то деньги, шили сами же женщины рабского происхождения, из самой худшей ткани, самого грубого и дешевого материала. Или можно было приобрести одежду на базаре. Там обычно находилось платье на каждого... Ну а самым везучим любимцам и любимицам в господских домах иногда перепадала милость в виде господского платья, так сказать, с барского плеча. К тому же простые люди из-за своей бедности, даже свободные, редко одевались в магазинах. Обычно покупалась необходимая ткань, на том же базаре, подешевле, а потом рукастые женщины шили одежду сами. Или латали старую до бесконечности… Таня только теперь совершенно другими глазами осмотрелась по улицам и увидела, сколько вокруг оборванцев и бродяг. Служанки в доме Жю Сет, одетые в относительно новенькие форменные платья (а, бывало, получающие от барыни вещи в качестве подарков) были счастливицами. И Татьяна только сейчас по-настоящему поняла, что женщина в хилликийской простой семье была не только женой и матерью, но еще и портнихой, швеей, кухаркой, домашней знахаркой, повитухой, воспитательницей, психологом и еще черт-те знает кем… А мужчина был работником не только на работе (если была), но и дома и мог плотничать, чинить примитивную технику, чистить отхожие места, крыть крыши, рубить дрова, чинить печи и прочищать трубы и много чего еще. Или, если есть деньги и знакомства, мог привести в дом мастера, который тоже работает не за спасибо. Вот почему хилликийцы старались жить большими семьями, вот почему так ревностно оберегали свои кровные связи и старались завести новые. Чем больше родни, тем больше шансов на помощь в трудный час. А браки детей организовывались в основном не по любви, а по степени достатка мужа (и умелых рук жены).
Виной всему была неразвитость доиндустриального мира, голод, болезни и откровенная нищета. По этой же причине молодыми женами нередко становились девочки четырнадцати – пятнадцати лет (а, случалось, и моложе), и поэтому они рожали много детей. Во-первых, их согласия никто особо и не спрашивал, а во-вторых, все равно половина, скорее всего, не доживет до совершеннолетия. Поэтому рожали «с запасом»… Поэтому женщины в тридцать пять здесь выглядели пожилыми женщинами-бабушками без малейшего лоска и красоты, а люди, дожившие до пятидесяти считались глубокими стариками. По крайне мере так было в сельской местности… У богачей уровень жизни был гораздо выше, но и там браки детей в основном организовывались родителями, и любовь молодых, а также их психологическая совместимость, была на последнем месте.
И это был мужской мир… Всеми правами здесь обладали мужчины, а женщина была лишь ограниченным в правах приложением к мужу, брату или отцу. Конечно, были властные хозяйки, державшие в руках и мужа, и детей, и все хозяйство, как например, та же княгиня Жю Карри, но даже дворянка в любой момент могла, по сути, остаться на улице, если муж захочет его выгнать. Конечно, дворянское общество не даст ему поступить с женой совсем уж жестоко, но при одном условии – если честь жены не опорочена. А добыть за определенные деньги «доказательства», бросающие пятна на честь женщины, не было совсем уж безнадежным делом. Вот потому так и пеклись женщины о своей репутации, а отцы и братья строго стерегли честь своих сестер и дочерей, и были готовы отстаивать ее с оружием в руках и идти до конца вплоть до крайних мер. Но несчастную, которая опорочила семью и об этом стало известно, ждала страшная участь. В лучшем случае, ее отправляли в глухую провинцию или ссылали в монастырь, в худшем…
Беседуя со служанками в доме Стеллы, Таня, похоже, нашла ответ и на долго занимавший ее вопрос, - почему в хилликийском обществе так развиты однополые женские сексуальные отношения? Причин тому было несколько, и все они были просты, как антигравитатор.
Во-первых, на особенности менталитета хилликийцев действительно повлияла дохилликианская мифология. Основой Мироздания в старые времена считалась Любовь… Просто любовь, без строгой половой дифференциации которой выделялось до десяти видов, из которых на чувственное, сексуальное влечение приходилось четыре. У мужчин прославлялась грубая сила, маскулиность, инстинкт завоевателя, в то время как уделом женщин была именно чувственная любовь с разными оттенками страсти. Богинь любви было несколько, и одну из них звали Гуриасси. Да-да, не Гуриасс, как именовалась планета в земных справочниках, а именно Гуриасси, мать-планета, женщина… Богини они свободно вступали в отношения не только с человеческими мужчинами и богами, но и с женщинами, и друг с другом. Именно тогда появилась идея, что любовь двух женщин имеет наиболее высокое, небесное начало, в то время, как любовь мужчины к женщины – грубая, земная, плотская любовь, право завоевателя. Многие девушки, подражая богиням любви, искали любовных связей с себе подобными, чтобы на небе после смерти быть вместе.
Интересно, что параллельно на Южных островах среди язычников-нуакшийцев развивался культ богини Ирады и сформировалось матриархальное общество, которым управляли жрицы. И жрицы практиковали создание лесбийских семей-ячеек, где старшие милфы обучали «наукам» молоденьких девушек. Татьяна тут же вспомнила о нуакшийских корнях подполковника Жю Сет и про себя сказала:
- Ё-моё! Хорошая у меня все-таки наставница! С изюминкой!
Хилликианская Божья Церковь и Святая Инквизиция огнем и мечом уничтожала, искореняла старые верования, а «любимиц богини Гуриасси» подвергали пыткам, ссылали в монастыри и жгли на кострах, как ведьм. Но языческие пережитки все же сохранились, причем на двух социальных полюсах, независимо друг от друга – у аристократии и в крестьянстве. И там, и там женское население находилось под жестким контролем во имя «чести», - в крестьянстве на глазах общины, у дворянства на виду многочисленных светских сообществ. Абсолютно нормальные, здоровые проявления естественной сексуальности жестко подавлялись, а за нарушение «законов чести» строго карали, - вплоть до убийства для того, чтобы «смыть позор». Участь «порченных» девушек, то есть уличенных в добрачных отношениях с мужчинами, была как правило, незавидной. Причем, «порченной» в глазах общины можно было стать за вполне невинный поступок, - за один поцелуй понравившегося юноши или даже за тайную встречу подальше от людских глаз. Поэтому на «правильные» свидания заневестившаяся девушка нередко ходила в сопровождении старших родственниц, которые шли на почтительном расстоянии от парочки влюбленных и как спортивные арбитры фиксировали, чтобы все было в рамках правил.
Став женой мужчины, подчас нелюбимого или которого она вообще до свадьбы видела раза два-три, женщина оставалась под контролем родственников и общины (или Света). И любой «шаг влево, шаг вправо» фиксировался добровольными наблюдателями за чужой личной жизнью и жестоко карался, в то время, как походы мужчин на сторону осуждались не так сильно. Единственной отдушиной для женщины становились подружки (или родственницы) или женская прислуга, если семья была обеспеченная. Именно к ним женщина, у которой в семейной жизни не ладилось, спешила за утешением. И иногда «утешение» заходило слишком далеко. Причем, блокируя возможные связи с привлекательными мужчинами, общество обычно смотрело сквозь пальцы на «дружеские посиделки» (и полежалки) девушек и женщин. Ну что же женщину совсем в башни запереть, не звери же? Дошло до того, что ревновать женщину к прислуге или молодой подружке у мужчин-дворян считалось дурным тоном. Главное, чтобы не с мужчиной…