Глава 6 (1/2)
Ревность — чудовище,
само себя и зачинающее,
и рождающее.
Уильям Шекспир «Отелло»
Я вернулась обратно в гостиную. Том сидел на диване в той же позе, в которой я его оставила. Он разглядывал свои ладони, но стоило мне показаться в дверном проеме, как он встрепенулся и поднял на меня взгляд невинных глаз. Не стоит ему доверять, напоминала я себе. Как там говорил один знаменитый английский писатель? Целомудрие — самое извращенное из всех сексуальных извращений.
— Как твоя рука? — между делом поинтересовалась я.
— Ничего, заживет, — отмахнулся мужчина.
— Сейчас чай заварится, а пока я хочу кое-что показать тебе. — Я прошла к стеллажу с книгами, пробежалась взглядом по полкам, пока не нашла то, что искала.
В моих руках оказался небольшой томик. Вернувшись к дивану, заняла свое место и вручила книгу Тому. Посмотрев на меня, он принял ее, разглядывая сначала обложку, а затем принялся листать.
— Это сборник стихов русских поэтесс Серебряного века, — ответила на его недоумение я. — Мне очень нравится одно. Посмотри на странице 34.
Томас пролистал книгу, остановившись на нужном месте. Сверху шел оригинальный текст на русском языке, которого он не знал, но ниже — перевод на английском.
— Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие — поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.<span class="footnote" id="fn_27539305_0"></span>
Слушая Тома, я прикрыла глаза. Его тихий бархатный баритон ласково укутывал меня. Казалось, будто я накрылась мягким теплым одеялом. Только дьявол мог сотворить этого мужчину, такого обворожительного, сладкоголосого, чьи слова звучали музыкой для женского слуха. Звук его голоса заставлял трепетать. Иногда он читал тихо, с придыханием, иногда спокойно, размеренно, порой четко разделяя слова также, как кузнец стучит по наковальне. Дочитав до конца, Том помедлил, после чего закрыл томик и взглянул на обложку.
— Очень красиво, — задумчиво произнес актер. — Но в то же время печально.
— Когда ты рассказывал мне про Шекспира, я подумала, что он для тебя — это весь мир, — тихо произнесла я, чуть склонив голову набок и разглядывая едва заметный узор на ковре. — Для меня нет ничего родней этих строк. Стихи русских классиков звучат надрывно, может быть, порой тоскливо. Ты будто бы с головой окунаешься в их боль, страдание, но такова непостижимая русская душа. Мы будем страдать и жить дальше.