1. (2/2)

— Я хочу поэта! — кричал он не своим голосом. — Почему мы всегда делаем так, как ты говоришь?! Как будто ты главный! Я тоже император, я…

Он сел на кровать и закрыл лицо руками. Судя по всему, орать ему надоело, и он решил использовать свой любимый способ ведения переговоров со мной — заплакать. Это никогда не работало, но брат будто отказывался это замечать.

— Да я не против поэта. — соврал я. — Но ты сам подумай: какой-то грязный гладиатор-варвар, читающий древние стишки… У нас столько красивых юношей во дворце, а ты упёрся, как осёл.

— Я не осёл! — закричал Каракалла сквозь слёзы. — И он не грязный! Ты видел его руки, братец? Сильные, крепкие… А торс, а икры? Он будто Аполлон, высеченный из камня! Как бы он смотрелся между моих ног…

Каракалла продолжил плакать. Я ревновал к этому поэту больше, чем к кому-либо за всю жизнь. И зачем я только решил позволить брату проводить бесполезные игры? Всё из-за Макрина. Это его раб вот-вот перетянет на себя внимание. И Акаций всё никак не возвращался — а ситуация только усугублялась. Вся его армия, весь флот — все вернулись, а он будто сквозь землю провалился. Каракалла с каждым днём становился всё более непредсказуемым и раздражительным, и, как на зло, Макрин будто специально крутился рядом.

— Хватит ныть. — раздражённо отрезал я. — Я сказал: никакого поэта. Нас короновали на прошлой неделе; наконец-то мы вдвоём. Как всегда мечтали. Не успел остыть труп отца, как ты тащишь в нашу постель какого-то нумидийца-рифмоплёта. «Аполлон»! Что ты несёшь?

Каракалла притих и посмотрел на меня. Я подошёл к нему и сел перед ним на колени.

— А меня ты совсем не любишь? — спросил я, искренне сомневаясь в его ответе. — Неужели тебе меня мало?

Слёзы всё ещё текли по щекам брата. Я поймал себя на том, что не мог понять, насколько они фальшивы.

— Люблю, братец. — Каракалла шмыгнул носом и прижал меня к груди. — Я знаю, что ты во мне сомневаешься. Я бы хотел стать другим и быть достойным тебя. Но я болен, это я тоже знаю. Ты не виноват, ты не должен так со мной возиться.

Он снова шмыгнул и опять начал плакать. На этот раз, кажется, по-настоящему.

— Я… Я себя не контролирую, брат. — пробормотал он сквозь слёзы. — Я не понимаю, кто желает мне добра. Я отталкиваю тебя, а потом прихожу обратно. Тот вечер, помнишь? Когда мы объявили игры. Я видел, как ты говоришь с этой девчонкой, но не подошёл, специально. Я хотел тебя задеть… Не знаю, зачем.

Я не мог на него злиться. Я знал, что он знал. А он знал, что я знал — и так до бесконечности. Иногда на Каракаллу находило желание откровенно поговорить. Правда, обычно говорил он, а я молчал. С момента смерти отца таких разговоров ещё не случалось, и мне было нечего сказать брату. Мне казалось, что он отдаляется от меня намеренно, что я ему больше не нужен, а нужна лишь власть. Я был сдержан — ни одного его любовника так и не приказал казнить, хотя много раз намеревался. Но этот поэт… Я видел, как Каракалла на него смотрел. Я знал этот взгляд. И раньше его удостаивался лишь я один.

— Послушай. — начал я. — Я хочу с тобой возиться. Но ты должен понять, что люди вокруг нас — не наши друзья. У нас нет друзей. Мы есть друг у друга, и этого достаточно. Сенат, Макрин, поэт — они лишь тени. Солнце взойдёт, и они растворятся во времени, будто их никогда и не было. Посмотри на меня. — я приблизился к его лицу. — Если ты позволишь, я буду любить тебя. Я всегда буду любить тебя, хорошо?

Каракалла кивнул. Он переводил взгляд с одного моего глаза на другой. Его лицо было влажным от слёз, волосы растрепались, а венок вот-вот должен был соскользнуть.

— Я постараюсь оправдать твои надежды, брат. Я очень постараюсь, но мне нужно время. Я так давно о тебе мечтал, я считал дни, когда наш чёртов папаша окажется в могиле. Он почти развалил империю. И, что хуже, он почти развалил нашу связь. А теперь, когда ты мой, я не знаю, что делать. И моя болезнь… — Каракалла потёр виски. — Сжирает меня изнутри. Я чувствую, как мой мозг предаёт меня, и как моё тело разваливается на части. Мне недолго осталось, я это знаю. Но, что хуже всего, я боюсь причинить тебе боль. Не ту, про которую пишут стихи, а боль предательства. Я знаю, что я на это способен. Ты будешь всё отрицать, но ты просто не понимаешь, какие мысли иногда крутятся в моей голове.

Пока Каракалла говорил всё это, он несколько раз срывался на плач. Вопреки его ожиданиям, я ничего не отрицал — я прекрасно всё понимал. Каждую ночь я не мог заснуть, потому что думал об одном и том же. Врачи разводили руками, и мне оставалось лишь быть рядом до тех пор, пока это возможно. Пока Каракалла ещё видел во мне союзника, а не конкурента.

Я поцеловал брата в лоб, когда он начал говорить что-то уже совсем бессвязное. В моих объятиях он всегда расслаблялся, и в этот раз Каракалла почти сразу уснул.

Я лежал рядом некоторое время, затем бесшумно вышел из его покоев и направился в кабинет, подозвав служанку. Девушка вручила мне свиток и доложила последние новости об армии Акация, и, самое главное, о его возвращении в город. Я немедленно послал за ним. Макрин оказался опаснее, чем я ожидал.

Догадаться, откуда у Каракаллы были мысли о предательстве, было нетрудно. Мои дознаватели давно сообщили, что в сенате Каракалла успехом не пользовался, а, значит, никому из сената не был бы интересен расклад управления Римом с помощью диктатуры моего брата. Скорее, наоборот: им бы было выгоднее, если бы я правил один. Единственный человек, с которым у Каракаллы сложилась связь — Макрин. И что бы я ему ни говорил, Макрин никуда не денется.

Отдельной головной болью был поэт. Убить Макрина, значит, присвоить себе его рабов. А если этот нумидиец окажется в распоряжении брата, всё внимание будет направлено на него. Каракалла должен быть моим. Мы вместе об этом мечтали. От раба нужно было избавиться, но, пока он у Макрина, он не представлял угрозы. Его нужно убить на арене Колизея. Я мог бы это устроить.

Последнее, что пришло мне в голову — Альтурия. Брат давно отдал приказ о казни, но, как это иногда случалось, забыл на неё явиться. Если Альтурию рассекретили и действительно казнили… Что ж, печально. Ну а если её так и не нашли по настоящему имени, значит, она жива. Бесполезная девчонка, с распущенными волосами, как у дешёвой проституткии, в запачканной пылью тунике, без колец и серёг — как она попала во дворец? Почему я не подумал об этом раньше? Она сказала, что у неё есть покровитель. Но кто? Список гостей был огромный, я никак бы не смог найти этого человека. Логика подсказывала, что нужно устроить ещё один приём, и пригласить тот же самый состав; а сердце вопрошало — зачем мне искать какую-то нищенку?

Я просидел пару минут в полной тишине, прислушиваясь к интуиции. Нищенка во дворце, под чьим-то покровительством. Смелый взгляд. Отсутствие амбиций. Деньги ей, видимо, тоже не были нужны. В наложницы идти она не хотела. Стоило моему брату появиться, как она мгновенно исчезла. Тут было что-то не так. Я должен был это понять прежде, чем разбираться с Макрином.

Я приказал служанке устроить приём на следующей неделе, позвав тех же самых людей, что были на торжестве в честь коронации. На ближайшие игры в Колизее с участием гладиаторов Макрина я отдал распоряжение выставить моего лучшего бойца. Стоило мне это сделать, как в кабинет вошёл Акаций.

— Господин. — сказал он и поклонился. Я указал на стул, но военачальник остался стоять. Я уже знал, с чего начать разговор.

— Акаций, ты — герой Рима. Твои завоевания прославят тебя. Но почему ты не удостаиваешь нас с братом чести нанести нам визит? Ты покорил Нумидию, твоя жена пользуется привилегиями, которые ей дали. Но вам будто это не нужно. — я говорил эти слова медленно, растягивая их, чтобы создать напряжённую обстановку. У Акация была в подчинении большая армия, и мне было важно, чтобы он меня боялся.

— Я завоёвываю не ради собственной славы, а ради величия Рима. Но, мой господин, разве у Рима мало территорий? — я заметил, что Акаций отводит взгляд. Он держался уверенно, но было то, что выдавало его волнение.

— Персия. Индия. Риму есть, куда расти. Скажи, почему ты не хочешь смотреть на меня?

— Господин, разве это имеет значение? — он наконец поднял глаза.

— Акаций, твой вклад нельзя переоценить. Рим — величайшая империя, и служить ему и императору — великая честь. Неужели ты откажешь мне?

Военачальник молчал. На секунду мне показалось, что он что-то задумал.

— Император Гета, я — слуга Рима. Я служил вашему отцу, когда вы были ещё ребёнком, и теперь, когда вместо него вы, я буду служить вам.

Акаций явно проявлял осторожность. Но у меня были более срочные намерения, чем выяснять, что с ним не так, поэтому я отмахнулся от этой мысли и решил перейти к делу.

— Ты искусный оратор. Скажи, ты знаешь человека по имени Макрин?

— Благодарю, господин. Насколько я знаю, много лет назад он держал гладиаторов. Но затем ваш отец перестал проводить игры, и Макрин залёг на дно где-то в провинции. Вы знаете, бои гладиаторов никогда не приносили мне удовольствия, но…

— Достаточно. — прервал его я. — У меня есть для тебя поручение.

— Слушаю, император. — Акаций мгновенно оживился.

— Макрин сейчас здесь, в Риме. Иногда он приходит во дворец. Я хочу, чтобы твои люди установили за ним слежку. Я хочу знать, где он живёт, с кем он спит, откуда получает доход. Если чихнёт — об этом тоже хочу знать.

— Господин, разве такие поручения не во власти преторианцев?

— Ты мне отказываешь? — я понизил голос.

Акаций замешкался. Но я знал, что он не сможет отказаться.

— Будет исполнено. Как долго нужно следить?

Я едва сдержал ухмылку.

— Пока я не скажу остановиться. Каждый день, рано утром, мне нужен отчёт. Пусть ко мне приходит один из твоих людей. И, да, проследи, чтобы мой брат не узнал наш секрет.

— Император Каракалла не должен знать? — удивился военачальник.

— Никто не должен знать. — уточнил я.

Акаций вздохнул, снова посмотрел себе под ноги, затем поклонился и ушёл. Наверное, мне просто нужно было отрубить Макрину голову, но я решил, что пока я не выясню ничего про ту нищенку, я затаюсь и понаблюдаю за тем, что происходит в собственной империи. Всё же Каракалла объявил о двух месяцах игр, а значит, большую часть времени мы будем проводить вместе, следя за ареной Колизея.