1. (1/2)

Это было неправильно. Всё было неправильно.

Вещи, которые меня окружали. Недавние похороны родителей. Рабы и слуги, которые почти гордились тем, что жили во дворце. Даже тот факт, что нас с семьёй не свергли, когда правил отец, — сбивал меня с толку. А Каракалле казалось, что так и должно быть. Прости, брат, но нам рано или поздно придётся делать выбор. Мы всегда были вместе; пока мы есть друг у друга, мы справимся со всем. Мы должны были справиться. Но ты не захочешь делить со мной Рим. Ты можешь разделить грусть, печаль, гнев или любовь родителей, но ты не отдашь мне в руки власть. Я знаю это, потому что сам на такое не способен. «Всё всегда было наше» — так ты любишь повторять? Но одна перемена в твоём настроении, один крохотный катализатор запустит новый виток твоей болезни. Ты воткнёшь мне нож в спину, когда я этого не жду, а я не буду сопротивляться. Я отдам тебе весь Рим, лишь бы ты меня любил.

Я повернулся на другой бок. Не спалось. Сегодня нас короновали, а мне будто выжгли душу. Теперь остались только мы вдвоём, и я знал, что о Каракалле больше некому позаботиться. Новый знакомый… Как его… Макрин? Я вижу, что он задумал. Я слышу, как он шепчется с братом за моей спиной. Я бы казнил его, но Каракалле становится лучше, когда он рядом. Это единственный человек, которого мой брат впустил в свою жизнь. Боюсь ли я, что он уйдёт к нему? Макрину есть, что предложить, но он не может предложить Рим. Нет человека могущественнее, чем я. И что я делаю? Сдаюсь без боя? Судьба не лишена иронии.

Я много пил. Так было всегда. Вино затуманивало рассудок и оставляло лишь чистые эмоции. Такие, какими они должны были быть. Я мог любить Каракаллу, мог поддаться и уступить, когда был пьян. Как и сейчас. Но утром я проснусь — и всё начнётся по кругу. Родители видели во мне лидера; они любили меня больше, чем брата, и мы оба это знали. Это лишь маска, это — желание соответствовать чужим ожиданиям. А я так устал в это играть. Я менял женщин и мужчин, как меняет бедняк монеты на кусок хлеба. Все были одинаковые. Все. Кроме него. И он этим пользовался.

Сколько ещё вина мне надо было влить в своё горло, чтобы никогда не протрезветь? Я начал забывать, когда последний раз прикасался к Каракалле, не выпив при этом. Я не мог выносить собственную любовь, не зная, любят ли меня в ответ. Я — повелитель империи, но вся моя империя сузилась до размера одного человека. Брат был так болен, что начал терять рассудок. Я перестал понимать, когда он со мной искренен, а когда действует под влиянием болезни. Я знал, что в конце из нас двоих выживет кто-то один. И, как я сказал, я был бы не против уступить. Или я так сказал из-за вина?

Я сел на кровать. Нет, сегодня я точно не мог уснуть. Мне нужен кто-то ещё, мне нужно отвлечься. Но кто? Рабыни мне приелись. Вкус еды я давно перестал чувствовать. Гладиаторские бои были утомительны. А на дела государства мне было наплевать. Макрин. Это имя вновь непроизвольно возникло в моей голове. Каракалле он нравится, а у меня вызывает лишь отвращение. Мой верный слуга, Акаций, воюет в Нумидии, но как только он вернётся, я дам ему поручение разобраться с Макрином. Не задействуя преторианцев, с которыми возится брат, мне удастся в тайне от него убрать эту настырную обезьяну. Всё же я не готов умирать так скоро, прости, Каракалла. Если ты меня не любишь по собственной воле — я заставлю тебя силой.

Каракалла мог спать спокойно, зная, что он любим. А мне не было покоя. Утром я должен быть императором, но сейчас я представлял собой жалкое зрелище. Я представлял жалкое зрелище каждую ночь, даже в окружении рабов и наложниц. Я видел, как Каракалла на них смотрел — никто из этих людей не прожил больше двух дней. Он пытался держать меня рядом, принимая мою помощь, мои ласки и отвечая на мои поцелуи. Он краснел, когда встречался с моим взглядом за завтраком. В первый день нашего правления он приказал устроить игры в мою честь, а когда мы их смотрели, он продолжал держать меня за руку. Перед тем, как сегодня лечь спать, он провёл со мной час в моих покоях, приказав слугам выйти. Но всего этого мне было мало. Я не хотел делить его взгляд, его слова — ни с кем. А теперь он не только мой, как это было раньше.

***

Я проснулся до рассвета — как и весь Рим. Мне не хотелось видеть Каракаллу, будучи трезвым, но сегодня должен был быть большой пир в честь коронации. Я пригласил немного гостей, а вот брат, кажется, увлёкся. Раб, давший мне свиток с именами, подскочил, когда я швырнул пергамент в сторону. Он позвал половину города. Я знаю, зачем: объявить об играх. Завтра мы будем сидеть вместе в императорском ложе, но внимание Каракаллы будет снова направлено не на меня. Я опять начал злиться.

Я не хотел говорить с братом, и он, видимо, догадался, поэтому когда я послал за ним, слуги сказали, что его нет во дворце. Каракалла не любил заседания сената, как и я. Я послал за Гракхом — известным оппозиционером, который мешал управлять Римом ещё моему отцу. Гракх явился довольно быстро, и получаса беседы с ним мне хватило, чтобы убедиться, как отец успел запустить империю. Я не знал, что мне делать с тем ворохом проблем, но совершенно точно был уверен, что игры, которые затеял брат, неуместны. Однако Каракалла не любил уступать.

Остаток дня до званого ужина я бродил по дворцу с прежними размышлениями. Брат никогда не уходил, не поставив меня в известность. Я чувствовал, что теряю контроль. Я ненавидел терять контроль.

На ужин Каракалла явился с опозданием, когда все уже собрались. Он не взглянул в мою сторону. Но я знал, что брат не любил больше всего — делить свою власть с кем-то и делить меня.

Я подошёл к девушке, стоявшей неподалёку от него, попадающей в его поле зрения. Я не обратил внимание на то, как она выглядит, на её волосы или одежду. У меня было столько женщин, что я перестал их различать.

— Нравится вечер? — бросил я, без тени улыбки, не сводя глаз с брата. Девушка молчала.

— Да, господин. Всё чудесно. — сказала она после паузы. — Особенно вино. Выше всяких похвал.

Я всё ещё смотрел на Каракаллу. Он говорил с каким-то сенатором, а мне моя беседа была безразлична. Я подошёл ближе к девушке.

— Ты бы украсила мой дворец. — я повернулся в её сторону и отпил из кубка. — Откуда ты?

— Мои родители всю жизнь живут в этом городе, как и я. Вас что-то отвлекает? — спросила незнакомка, видимо, подметив, что я её не слушаю.

Из вежливости я перевёл взгляд на неё. Низкая, болезненно худая, рыжая. Тонкие пальцы держали кубок, на губах сияли капли вина. Она смело смотрела в мои глаза, будто изучая моё лицо. На секунду я забыл о брате. Мне захотелось подчинить эту смелость. Я уже говорил ей про дворец?

— Ты не из тех, кто соглашается на роль наложницы. — ухмыльнулся я. — Как тебя зовут?

— Альфрэа, мой господин.

— Ты бедно одета. — заметил я. Девушка была не в моём вкусе, но я продолжал делать вид, что мне она интересна, прикидывая, когда мой брат казнит её: завтра утром или подождёт день-другой?

Казалось, Альтурия опешила. Альтурия? Я забыл её имя в тот же момент, когда она мне его озвучила. Я взял её за локоть, проводя рукой по плечу и шее. По мягкой оливковой коже побежали мурашки. Но девушка неожиданно отстранилась.

— Господин, я не думаю, что это хорошая идея.

— Женщинам противопоказано думать. — улыбнулся я, смахивая большим пальцем вино с её губ. Этот флирт мне наскучил, но Каракалла упорно не проявлял ко мне знаки внимания.

Девушка ухмыльнулась в ответ и снова посмотрела мне в глаза.

— Господин, я не вашего полёта птица. Да и во дворце мне делать нечего. Меня привёл сюда мой покровитель, я не частый гость на таких мероприятиях.

Её голос звучал уверенно. Но она была права — у меня не было недостатка в женщинах. Тем более, что эту девушку красавицей было сложно назвать.

Неожиданно Каракалла подкрался со спины, когда я уже почти забыл, зачем вообще завязал этот разговор.

— Братец. — весело выдал он, внимательно рассматривая незнакомку. Приревновал. Как и всегда.

— Тебя не было во дворце весь день. Куда ты делся? — беззлобно спросил я, оборачиваясь к нему. Альтурия больше не была нужна, и, кажется, она это поняла. Девушка кивнула брату и растворилась в толпе.

— Я смотрел Колизей. — гордо ответил он, выпятив грудь колесом. — Мы хотели устроить там игры, помнишь? Отец забросил гладиаторские бои, и весь комплекс пришёл в упадок. Я лично выделил из казны десять тысяч динариев на восстановление!

Я приложил ладонь ко лбу. Это самодурство Каракаллы уже на второй день правления нужно было прекращать. Но разубеждать сейчас, при всех, было бы бесполезно — это личный разговор.

Внезапно ко мне пришло чувство опьянения. Я снова мог любить брата без пелены здравого смысла. Я смахнул прядь его рыжих волос со лба и наклонился к его уху, на секунду забыв, что вокруг нас десятки людей.

— Ты не смотрел на меня весь вечер. — горячо прошептал я, чувствуя дыхание Каракаллы на своей шее.

— Я лишь немного увлёкся разговором с сенаторами. — оправдался он, пытаясь дразнить меня. Зря.

— Зайди ко мне перед сном. — последовал мой ответ перед тем, как я отстранился. Щёки Каракаллы засияли багровым румянцем. Он понял, что я собирался сделать.

— А эта девчонка, с которой ты говорил? Мне развесить её кишки на воротах? — улыбнулся своей сумасшедшей улыбкой брат. Это было не к добру.

— Альтурия? — я решил не говорить Каракалле, что не помню её настоящее имя. В глубине души мне было её жаль. — Да, пожалуй. Она слишком уродлива для такого города и для этого дворца. Не понимаю, как она вообще сюда попала. Она говорила, что у неё есть покровитель.

— Давай скормим его львам? — лицо брата исказилось привычным выражением безумия. Он терял рассудок, когда речь заходила о казни.

— Мы теперь императоры. — я победно поднял кубок. — Боги сказали своё слово.

Каракалла хихикнул и отпил из своего кубка.

— Ну, что, братец, объявим игры? — он поставил кубок на мраморный стол, потирая руки. Его ясные голубые глаза оттенялись сумраком, словно алмазы в тёмной шкатулке.

Я устало вздохнул. Эта безумная идея точно не приведёт ни к чему хорошему, как и львы, и кишки на воротах. Брату нужна была помощь, но вокруг были лишь падальщики, вроде Макрина. Вот его кишки я бы действительно хотел развесить, жаль, Каракалла не понимал, насколько опасен этот человек. Я вывел брата в центр зала, и шум толпы, сплетен и политических интриг сразу стих.

— Давай, Каракалла. Твой выход. — шепнул ему я, и алмазы в его глазах засияли.

***

— Боже, Каракалла, успокойся. — небрежно бросил я, устав повторять одно и то же два часа. — У тебя рабов мало?

Каракалла ходил по комнате взад, вперёд и по диагонали, швыряя вещи из одного угла в другой.